Шаг за двадцать, руки мокрые. Мне не хватит ни сил, ни локонов волос. Их ты подарила, прошлое хочется вырвать из них.
Да, Кэлен с удовольствием стерла бы из памяти все, что произошло. С того самого момента, как встретила чёртову Кару Мэйсон в колледже, как та, заметив ее, цепко оглядела с ног до головы, и, оставшись довольной, хитро улыбнулась. Кэлен навсегда запомнила ту улыбку — опасную, дерзкую, манящую, и пухлые, идеальные губы, густо покрытые прозрачным блеском. Амнелл точно знала, что он с ярким вкусом винограда и ощущается во рту липко и долго, а от кожи, тем более на шее, его оттереть трудно. Он остается блестящими пятнами, покрывая следы от новых, ярких и едва сходящих следов. Кара метит ее, целует на глазах у десятков сокурсников, и нет ни одного человека, кто еще не знал о том, что между ними происходит. Кара вообще-то с самого начала не очень уж интересовалась мнением Кэлен. Будучи хозяйкой положения, она поместила Амнелл в клетку, в самый ближний угол, решая за обоих. Кэлен стерла бы прошлое не задумываясь, хотя бы потому, что все пережитое казалось сном. Сны бывают и приятные, и страшные, но рано или поздно заканчиваются, разница лишь в том, насколько ты хочешь этого конца. Кэлен жаждала, чтобы это поскорее закончилось, чтобы Кара раскрыла свою игру, не виделась больше в дреме, не находилась рядом, мешая сосредоточиться, думать, жить. И одновременно страстно желала, чтобы та не блефовала, не издевалась, не бросала, дав постыдно привязаться к себе. — Тише, девочка. — Кара медленно ведет носом по шее Кэлен, щекоча кожу теплым дыханием. — Ты дрожишь. Да, дрожит. У Кэлен все внутренности, свернувшись в тугой узел, от волнения и желания трепещут наряду с сердцем, а Мэйсон все издевается — трогает, дразнит, касаясь почти там, где нужно, словно выявляет грань терпения, новую, предельную. Ту, что устанавливает сама. А Кэлен порой теряется, пытаясь отличить настоящее «я» от того, что сделала специально для себя Кара. Выковала буквально, убрав лишнее и добавив новое, но признаваться в том, что такая версия лучше — слишком унизительно. Зеленые, с желтоватыми прожилками глаза всегда смотрят с насмешкой, и Амнелл чувствует себя слабой, растоптанной, сваленной безвольной кучей к ногам Кары и позабытой всеми. Мэйсон словно выжигает своим присутствием все другие мысли, оставляя в голове Кэлен лишь себя — властную, сильную, нужную. Такую, какой всегда была и будет. А еще непредсказуемую, независимую, Кара может относится к Амнелл как к простой знакомой, уделяя внимания не больше, чем кошке, а через время уже сидеть рядом, обнимая сзади, положив на плечо подбородок и наблюдая, как Кэлен старательно списывает конспекты пропущенных пар. И это вроде бы должно злить, но Амнелл наоборот с ноющим сердцем думает о каждой вспышке внезапного «равнодушия», ища причину в себе, пока не цепляется за мысль, что Кара — это Кара, со своими причудами и капризами.Горло полное, город сохнет. Я рассказала маме, черт возьми… Бледно-белые розы, тронута. В бледно-белом свете тонут города.
— Нравится? — тихим голосом спрашивает Кара, снимая футболку. Кэлен замирает, разглядывая ее тело. На ребрах, под самой грудью с правой стороны, расцветает роза. Узор тянется вниз, по плоскому животу, и уходит за пояс джинс. В неверном освещении цветок выглядит белым, четким, и покрасневшую кожу вокруг почти не видно. — Чудесно. — произносит Кэлен, обводя каждый изгиб рисунка пальцем. — Терпеть не могу дарить цветы. — Кара цепляет пальцами ее подбородок, приподнимая, и продолжает, почти дыша Амнелл в губы. — Уж лучше подарю себя. И Кэлен не может сказать, что Мэйсон не умеет дарить. То, что они дают друг другу лучше пышных букетов, походов в кино и просмотра мелодрам. Она и правда отдает всю себя, будто это — последний раз, когда они видятся, а на следующий день просто исчезает, оставляя Кэлен одну, чтобы после вернуться и повторить с самого начала. Хуже всего было то, что Кэлен не была свободна, даже когда Мэйсон уходила. У нее словно на лбу знак принадлежности выжгли, и Амнелл задыхалась — без Кары, из-за Кары, Кара-Кара-Кара. Она уходила, чтобы вернуться, а приходя, раздвигала границы клетки Кэлен, но стоило ей снова исчезнуть — те сразу, сходились, давя на плечи. С Мэйсон было тяжко — без нее еще тяжелей, и на этом круг замыкался, образуя новые цепи. Кара уже не держала, хочешь — уходи, но стоило Кэлен окончательно решить, уже почти ступить в сторону… У Мэйсон на все были свои, шаблонные пояснения — «так нужно», «может, потом поймешь», «привыкай». И Кэлен вроде бы привыкла, смирилась, но стоило ей решить, что Кара изменилась — та снова усмехалась, оставляя ее одну, заставляя чувствовать себя кошкой, гоняющейся за хитрой птицей. А может, и наоборот. Кто из них охотник, а кто жертва, решала тоже Кара. Негласно, расставляя все по местам, в их жизни и голове Кэлен. Еще Мэйсон говорила, что никогда не любила играть в кукол, и это была очередная ложь. Одна кукла — красивая, послушная, податливая во всем у нее была. И эта кукла вела себя так, как хотела ее хозяйка. Кара хотела утешить Кэлен — та обязательно плакала. Кара хотела извиниться — Кэлен прощала. Кара хотела оставить очередную отметину в душе Кэлен — та доверяла, открываясь, чтобы потом расплакаться и простить. И не иначе — одна хотела, другая делала, веря в иллюзию обмена ролями. И эти отношения были странными, для Кэлен — та самая иллюзия, для Кары — забава, но никто не мешал нырнуть глубже и попробовать сделать все так, как положено. Не любовь — скорее изуродованная привязанность, умелая, жестокая и циничная игра, где один страдает, подвергая страданиям другого. Кара не вернулась, если бы не играла, Кэлен не ждала, если бы не не приняла игру.Умри, если меня не любишь. Я ломаю руки, Я ломаю губы, Я ломаю… Твое тело насквозь.