Мне было тринадцать и я любил бурю

Я всегда любил тучи, любил как ветер своей ураганной, неудержимой скоростью заворачивает их наподобие волн в океане. Или когда они были серыми, предгрозовыми, с голубоватым или сиреневатым оттенком... Я обожал как перед бурей, когда все замрет, только тучи тихо двигались, будто ряды бесшумных и смертоносных одновременно колесниц несутся перед самым столкновением битвы. И птицы, эти маленькие нелепые птички-стрижи громко восклицают под безрадостными облаками, так торжественно и открыто! В один из таких дней, вечером, перед грозой, когда почти село солнце и все небо было закрыто серым панцирем туч, да еще стало так темно, что меня слепил свет ноутбука, я нашел за маминым письменным столом отломанную мной и братом от старого фарфорового чайника ручку. Фарфор был серый, с черно-бурыми трещинками и серым лаком, не белоснежным, и с потеками. Я отмыл ручку и спрятал ее у себя, среди других своих своих драгоценностей и всяких интересных штук. Там была гордость моей коллекции - моя старая косулья нога, и огромная сухая лягушка, которую я нашел с отцом в лесу. Интересный мы тогда совершили марш-бросок. "Штук" у меня было много, они занимали целую полку ящика в письменном столе, они лежали в коробочках, они были навалены одно на другое - старые дискеты, куча дисков, кусочки воска, ракушки, которые привез отец из поездки, куски раковин из океана... Я тогда нашел оторванную чайками крабью клешню, но отец запретил взять ее - она была протухшей... У меня был замечательный кусок туалетной бумаги. Я утащил один, когда был у своей бабушки в другом городе. Необыкновенно мягкий и довольно плотный - это вообще, по сути, были салфетки, но бабушка использовала их так, как считала нужным. Когда-то я прочитал стихотворение о бумажных крыльях, и мне захотелось, чтобы у меня было что-то с бумажными крыльями. Эта ручка и кусок бумаги были просто созданы друг для друга. Я вырезал почти тупыми, зато своими ножницами крылья и приклеил их кусочками клейкой ленты. И вправду вышло чудно - будто живое существо. Но мне и того было мало. Немало недель я потратил на свое творение, пока, наконец, оно не стало для меня идеальным, законченным. У одной из кукол сестры я позаимствовал старый, слегка подранный плащик из выцветшего багрового бархата и сделал ножницами (уже мамиными) прорези для прекрасных, по моему мнению, крыльев. Приклеил клейкой лентой лицо к концу ручки и надел сверху капюшончик и не стал рисовать глаза и все такое прочее. Вместо рук - две красивые веточки с почками, красные. Я думал, что они смогут сойти за руки в перчатках. Пришлось делать кукле юбку. Сестра к тому времени обнаружила пропажу и не желала идти на переговоры, поэтому мне пришлось потратить кусочек из собственных запасов. Когда-то я стащил из материнского сундучка яркую вещицу - кусок ткани трубкой с продетой резинкой. Распорол ее и вышел замечательный кусочек искусственной ткани и резинка. Настал и их черед пригодиться. Так что юбка у моей куклы получилась королевская. Пышная, мягкая - ткань была с маленьким гладким ворсом. Небесно-голубого цвета. Я даже волосы своей кукле сделал. Хоть и хотел сделать пацана, но потом единственная нога меня стала смущать, а уж с юбкой выхода совсем не оставалось - нужны были волосы. Сначала думал их сделать из бумаги или соломы, потом даже веток, но это было все не то. Нитки тоже были уже не под стать моему творению. Тогда я отрезал их у себя, за ухом. Ненароком зацепил ножницами ухо и от волнения чуть надрезал кожу. Было больновато, да и немного крови тоже, но я постарался, чтобы мать не услыхала - а то не миновать бы мне тогда хорошей взбучки... Я перевязал пряди маленькими шерстяными ниточками пурпурного цвета, и моя кукла, самая прекрасная кукла была готова. И налюбоваться своей работой я не мог. Ведь ее сделал я! И поверить, в то что это был действительно я, я не мог до сих пор! Однажды вечером вновь началась гроза. Она хлестала по окнам, выла, ревела и молила пустить ее в дом... А я думал, что она, наверное, ужасное чудовище, которое в погоду, принятой называть хорошей превращается в такую же как у меня куклу, только живую. Она сидит где-нибудь в теньке, в ветвях и разговаривает с ветром, а он ее брат, наверное, или просто друг. И когда ветер начинает бушевать и властно, сильно гонять тучи, они приходит вместе с ним... буря, гроза, шторм. С такими мыслями я уснул в ту ночь, и было мне так сладко от них, так хорошо... А через день я уже не нашел моей куклы, сколько ни искал. Я даже заплакал, когда уже просто метался из комнаты в комнату, переворачивая перевернутые вещи, ища созданную мной маленькую Грозу. Она будто была частичкой моей души, которая неожиданно пропала. Ее точно кто-нибудь украл, спрятал, чтобы я не нашел, или я сам ее потерял, но где, где... Я так и не нашел ее. Мама ругала меня за слезы, сестричка смеялась, говорила, что только девчонки плачут и играют в куклы, но я не играл! Ее можно было бы назвать каким-нибудь другим словом, но не кукла, не игрушка, это было что-то большее, более значимое, чем какая-то кукла. Она же не была бездушной. Она была Бурей, которая делала, что хотела, пряталась в тени и боялась солнца. И ушла. Я принес ей в жертву пять любимых позвоночных телячьих косточек, маленьких, попарных и одной, не похожей на все остальные, в саду, перед тем, как началась буря. Я не думал, что мой дар мог бы как-то вернуть мою сбежавшую куклу, но те пять косточек были для меня очень важны, как и она, и мне хотелось, чтобы все самое дорогое было целым. Тогда... мне было тринадцать лет, я был ребенком, мальчиком с головой, полной глупостей и сказок, своих. И, возможно, тогда еще я обладал каким-то волшебством, каким не обладаю сейчас, в тридцать лет, но образ той куклы, той Грозы, с которой мы были друзьями и которой я сделал тело, меня не покидает. Я уверен, конечно, что нет никаких волшебных существ и магии, всяких фей, но так приятно знать, что был какой-то тринадцатилетний мальчишка, который мог доверить свое главное сокровище - пять белых косточек неведомому, но дружественному духу Грозе.