Бесёнок

Узкие улочки тянутся по всему городу, переплетаясь между собой подобно нитям. Кажется, им нет ни конца, ни края. Правда, если смотреть вдаль, то можно увидеть, как улица сужается – невидимая молния медленно, но верно застёгивает этот провинциальный городок, как расстегнувшуюся куртку. Когда-нибудь улицы сомкнутся, и две стороны одной дороги соприкоснутся. Когда-нибудь – обязательно. Хотя на самом деле это не так. Но детское воображение не знает границ. Худощавый потрёпанный мальчишка в лёгкой ветровке лениво шёл вдоль мостовой, рассматривая под ногами аккуратно-выделанные, словно по одному образцу, камни. Да, он снова подрался и не считает это плохим проступком. Те хулиганы поступили хуже, когда кидались бутылками в бездомного кота. Для своих двенадцати лет он слишком много думает, хотя взрослые твердят, что он не думает вовсе, когда в очередной раз лезет в драку или решается на мелкую шалость. Все дороги в Праге отшлифованы по единому пафосному шаблону – гладкие, ровные, идеально вписывающиеся в дизайн города – показатель роскоши и комфорта для назойливых богатеньких туристов. Ни одного лишнего камушка на дороге, так что пнуть со злости или бросить с моста в воду можно лишь свой собственно-нарисованный в голове, воображаемый камень. Но по привычке мальчик снова на секунду улыбается, присаживаясь на корточки. Худые с выделяющимися тонкими венами руки нетерпеливо щупают грубое дорожное покрытие. Холодные длинные пальцы нервно перебирают вымощенную асфальтом дорогу, а белёсые брови сходятся к переносице. Искренняя озорная улыбка, что мгновение назад озаряла бледное с впалыми скулами лицо, исчезла, как и более-менее хорошее настроение, на смену которому пришло неподдельное горькое отчаяние. Юнец вздыхает и натягивает рукава куртки на сжатые кулаки. С каждым разом детские грёзы разбиваются о взрослую суровую реальность всё чаще. Томаш взрослеет слишком быстро, и это ему самому не нравится. – Эй, Врбада! Что, плачешь, потому что мы тебя побили? Снова! – мальчик не отвечает и даже не оборачивается к наглому собеседнику, трусливо подошедшему со спины. К сожалению, сегодняшняя потасовка из-за кота не научила этих хулиганов ничему. Томаш никогда не гордился тем, что именно кулаками пытался установить справедливость – просто по-другому такие мелочные эгоисты, как эти мальчишки, не понимают. Но гордиться особо и нечем. Томаш никогда не выходил из драки победителем по одной простой причине – его противников всегда было больше, хотя несмотря на численное превосходство, мальчишки всё равно получали немалую долю тумаков. Но всё же он один против всего мира, и никому не интересно, что прав именно он. Жить в толпе намного труднее, чем одному. Чтобы выжить, нужно уметь подстраиваться под общество и смириться с тем, что дорога вперёд для тебя закрыта. Выделяться – это не есть хорошо, а понятия «жить» и «выживать» сейчас уже не особо отличаются друг от друга. – Вставай, Врбада! Сейчас ты получишь! И снова мальчик игнорирует. Реагировать на вспыльчивость неприятеля вспыльчивостью – глупо, хотя рано или поздно инициатор всё же начнёт столь неприятный разговор на кулаках. Задира всегда ждёт ответной реакции, а безразличие к его выходкам только выводит его из себя. Врбада. Томаш уже давно понял и зарубил на носу, что если человек обращается к нему по фамилии, то он ему явно не друг. И пока что мальчик не встретил ни одного человека, который бы назвал его по имени. – Ты меня слышишь?! Поднимайся! Живо! Томаш продолжает сидеть на корточках и думать о своём. Он слышит всё, что говорит ему мальчишка, но всё равно делает вид, что не обращает на него внимание в надежде, что хулиган уйдёт и наконец оставит его в покое. Томаш рассматривает острые костяшки своих пальцев – на них засохла бурая кровь. Он хорошенько подправил нос тому задире. Но всё же мальчик жалеет, что не ударил сильнее и не услышал тяжёлый хруст сломанного носа. И Томаш не считает это жестокостью, просто человек, обидевший невинное животное, должен получить по заслугам. – Врбада! Боишься, что ли? Так иди и жалуйся своей мамочке! Пусть вытрет тебе носик и пожалеет! Томаш бы сидел и дальше, игнорируя обидчика, но упоминание о матери задело его слишком сильно, хоть неприятель пока что ничего особо обидного в её адрес не сказал. Просто струны детской ранимой души вздрагивают каждый раз, когда видят или слышат жестокость. И это хорошо, потому что именно в детском возрасте искренность людей раскрывается во всей полноте. Вот только осознают это люди уже будучи взрослыми, когда все жестокие и гадкие дела уже отпечатались на их судьбе, когда подлые поступки уже оставили своё клеймо позора – только тогда совесть начинает мучить и вгрызаться в разум и душу не хуже бешенной голодной собаки. Паршивость в людях лучше всего проявляется в трудных жизненных условиях. В беде всё равно каждый выбирает себя. – Уходи! – наконец бросает Томаш, но понимает, что этого недостаточно. Смотреть в глаза хулиганам совсем не хочется, но мальчик уже наперёд знает, что только лишь разговором это не закончится и даже не начнётся. Некоторые люди просто не умеют общаться, им намного проще перегрызть кому-нибудь глотку, чем попытаться наладить контакт. – Что ты сказал? – Я сказал, уходи! Грубая сильная рука сжала плечо и развернула мальчика к себе. Томаш не успел опомниться, как его уже окружили хулиганы и явно, не с добрыми намерениями. Через минуту мальчик уже лежал на сыром асфальте, а мальчишки нещадно пинали его, попадая носами ботинок в лицо, живот, грудь, всеми силами стараясь повредить органы, переломать кости. И почему-то Томаш даже не сопротивлялся. Съёжившись, закрывая руками лицо, мальчик лежал и ждал. Он прекрасно понимал, что даже если изобьёт их всех, то они всё равно не отстанут, ведь он один. Томаш надеялся, что выместив всю свою злость, хулиганы, наконец, успокоятся и просто забудут мальчика, оставят его лежать на мостовой. И Томаш был рад, когда всё, действительно, так и произошло. Ночью Прага озаряется разноцветными и яркими огнями домов, фонарей, иллюминаций и светящихся вывесок. Но в пустынном переулке, где мальчик любил уединяться, света почти нет. Но ему большего и не надо было. Томаш любил это место. Здесь совсем рядом, за углом, находится замечательный парк, где можно гулять и наслаждаться свежим воздухом, а ещё с западной стороны парка открывается чудесный вид. Ведь любоваться ночным, пылающим в огнях городом лучше всего именно отсюда. После стольких ударов уже трудно понять, жалит ли боль твоё тело или нет. Мальчик пошевелил ногой и услышал хруст, однако ожидаемая боль оказалась не такой уж и сильной. Он встревал в драках и похлеще. Томаш с трудом приподнялся на локтях и дополз до старого фонаря. Облокотившись, он поднял взгляд в тёмное чернильно-синее небо, стараясь не думать о произошедшем. Так было легче. Он уже привык в подобных ситуациях думать о чём-то другом. Что-то мягкое и тёплое стало щекотать кожу. Оказалось, сегодняшний бедняга кот, которого хулиганы забросали бутылками. Бродяга стал тереться о руку мальчика, ведь он его спаситель как никак. – Повезло тебе, кошачья морда. Кровь без остановки бежала из разбитого носа. Томаш усмехнулся, ведь он сам планировал сломать нос хулиганам. Небрежно вытерев кровь рукавом грязной куртки, мальчик запрокинул голову и устремил взгляд на фонарь. Бледный жёлтый свет сочился из пыльной старой лампы, но всё равно слепил глаза. Томаш зажмурился, представляя, что уже наступил новый день, и что на самом деле это вовсе не фонарь, а солнце. Внезапно кот зашипел, а потом умчался прочь. Мальчик лишь хмыкнул и продолжил сидеть под фонарём, размышляя о своём. Однако приближающиеся шаги заставили юнца встревожиться. Грузный бородатый мужчина вплотную подошёл к избитому мальчику. От него сильно несло пивом и табаком. Томаш по-настоящему испугался, когда этот самый мужчина с силой пнул его в бок, а потом, схватив за ухо, поволок куда-то. Мальчик брыкался и всё время пытался высвободиться, но грубые сильные руки то и дело наносили ему удары, от которых хотелось сжаться в комок и завыть. Ухо горело, но толстые пальцы, наконец, ослабили хватку, и теперь уже мужчина тащил Томаша за шкирку. – Петра! – мужчина с грохотом выбил дверь небольшого цветочного магазина и швырнул мальчика на пол. – Иди сюда, ведьма! Забери своего щенка! Напуганная женщина с бледным лицом спустилась со второго этажа и ахнула от ужаса. Подбежав к Томашу, она прижала мальчика к груди и непонимающе посмотрела на незнакомца. Мужчина лишь ещё больше нахмурился и гневно посмотрел на женщину. – Твой паршивец сегодня избил моего сына! Если ещё раз увижу твоего крысёныша, все уши ему поотрываю! Слышишь, Петра?! Я убью его! – мужчина громко захлопнул за собой дверь, и лишь его тяжёлые отдаляющиеся шаги ещё некоторое время нарушали ночную тишину. – Это неправда, – выдавил Томаш, когда шаги стихли. На глазах женщины навернулись слёзы, и она лишь крепче прижала к себе сына. Петра — женщина очень добрая и милосердная. Целыми днями работая в своём цветочном магазине и еле сводя концы с концами, она старается заработать денег, чтобы обеспечить себя и сына, но средств всегда недостаточно. Жить на людных престижных улицах Праги слишком дорого, а второй этаж магазина вполне подходит для житья. В этом безлюдном переулке люди никогда надолго не задерживаются, но прохожие всё же не могут устоять перед красотой цветов, которые женщина выращивает сама. А жить всё равно трудно. Ругаться на сына бесполезно, тем более женщина прекрасно знает, что Томаш прав. Он всегда говорит ей правду, а она никогда не повышает голос. Сейчас Петра напугана, она судорожно ставит чашу с горячей водой на стол, её руки нервно дрожат, женщина прикусывает губу и еле сдерживается, чтобы не заплакать. Её худая тонкая фигура то и дело покачивается подобно осине. Кажется, что она вот-вот упадёт. Томаш виновато сидит на стуле и наблюдает за матерью. Он не знает, что сказать, а Петра точно знает, что не сможет вразумительно ответить. Но через силу женщина всё же улыбается и нежно поглаживает сына по голове. – Опять ходишь лохматый, – смеётся она и вытирает кровь с лица мальчика. – Мне совсем не больно, мам! – говорит Томаш, но Петра словно не замечает. Она продолжает суетиться с испачканными в крови тряпками, которые уже обрели алый цвет. Оставаться спокойной становится крайне трудно. – И опять ты расстегнул куртку. Сколько раз повторять, простудишься ведь, – беззаботно говорит женщина, стараясь улыбнуться, даже несмотря на серьёзное выражение лица сына. – Я не виноват, – снова произносит Томаш, на что женщина отворачивается от сына. – Ты плачешь? – Что… Что на этот раз? – дрожащим голосом спрашивает она. Мальчик молчит некоторое время, а потом с трудом вздыхает, понимая, что рассказать всё равно придётся. Мама должна знать, что эта драка была необходимой. – Они кидались стеклянными бутылками в бездомного кота. – О Боже! – чуть ли не вскрикивает Петра и закрывает лицо руками. Томаш тут же подбегает к матери и обнимает её так крепко, как только позволяют ему его силы. Женщина берёт продрогшие ручонки сына и старается их согреть. Тёплая ладонь касается поцарапанной щеки, мальчик чувствует шершавые руки матери, что огрубели от работы с шипами цветов, но остались всё такими же добрыми и нежными, несущими теплоту и заботу. – Прости, – Томаш стыдливо опускает взгляд, а Петра лишь качает головой и зарывается в спутавшиеся волосы сына, целует в макушку и в который раз говорит ему, что дороже него у неё никого нет. А мальчик в очередной раз обещает, что будет беречь себя. Хотя бы просто постарается это делать.

***

– Врбада! А ну стой, несносный мальчишка! Охранник детского дома был явно недоволен, когда Томаш снова попытался сбежать с прогулки, и мальчик был уверен, что на этот раз удачно. Ловко протискиваясь между ошарашенными людьми и расталкивая всех на пути, Томаш мчался как можно дальше, успев прихватить по дороге батон свежего горячего хлеба. Так что теперь и продавец прилавка гнался за воришкой. Спрятавшись за углом, мальчик выжидал, когда мужчины пробегут мимо, чтобы выйти из укрытия. Убедившись, что ему всё же удалось оторваться от преследователей, Томаш усмехнулся и поспешил к заветному месту. На кладбище было пусто, что несказанно радовало мальчика. Значит можно поговорить с мамой по душам и не бояться, что их кто-нибудь услышит. Томаш положил букет сорванных полевых цветов на холодный потёртый камень, а сам сел напротив могилы. После смерти матери мальчика забрали в приют, что для Томаша не означало ничего хорошего. Красть, драться, убегать – это уже вошло в привычку и стало повседневным занятием. Способы выжить не выбирают. Мальчик вдохнул запах свежего хлеба и жадно начал есть. В приюте кормили плохо, не обращая внимание на то, что дети были голодны, что кто-то чуть ли не задыхался от аллергической реакции на отдельные продукты, или хотя бы на то, что некоторые продукты вообще были не свежие. А уж такого свежего вкусного хлеба там не давали никогда, впрочем ему была альтернатива – чёрствый, чёрный ломоть, который даже заключённым в тюрьме давать стыдно. Но так или иначе, а за свои грехи нужно платить, и мальчик понимал, что когда-нибудь он получит эту горькую долю за ворованный хлеб, не считая того, что это уже не первый случай, и многие продавцы уже ведут охоту на осиротевшего бесёнка. Удивительно, что детское озорство воспринимается серьёзнее, чем преступление. Просто люди не хотят лишних проблем. А делать вид важного честного человека намного легче, чем являться таковым. Уж намного проще шпынять голодного чертёнка, чем разбираться в совершённом убийстве или крупной краже банка. Не всё так чисто, как кажется на первый взгляд. – Не волнуйся за меня, мама, я не голодаю, – сказал Томаш, прожёвывая хлеб. Могила матери была прекрасным собеседником, внимательным, и никогда не перебивала. Мальчик искренне верил и точно знал, что мама слышит его и наверняка сейчас улыбается. Жаль только, что он не видит этой улыбки. – А ещё сегодня в городе появились какие-то странные люди в капюшонах, но я их только один раз видел. Подозрительные они какие-то. Стало смеркаться. Небо затянулось тёмными тучами – скоро дождь, а значит нужно найти укрытие. Томаш вздрогнул, когда холодная капля начинающегося дождя упала ему на нос. Мальчик тут же поднялся и решил, что необходимо немедля найти место для ночлега. Оставив возле могилы хлеб и попрощавшись с мамой, Томаш убежал. Мальчик всегда оставлял хлеб и для мамы и верил, что она его обязательно съест. Непонятно, каким образом, но это должно произойти, ведь мама здесь, совсем рядом, всё слышит и видит. Она всегда так говорила. Эту ночь Томашу пришлось переждать в подворотне, но там было слишком сыро и холодно, а эти самые люди в капюшонах любезно предложили ему погреться у костра, и идти далеко не нужно было – любимый парк, где так любил гулять мальчик, и откуда открывался прекрасный вид на ночную Прагу. Сначала мальчику было тепло, но потом стало слишком жарко. Языки пламени жадно лизали тело, вгрызаясь в кожу невидимыми, но острыми, как бритва, клыками. Томаш кричал, упрашивал тех людей остановить страшные пытки, но они лишь твердили одно и то же, что в Томаше сидит нечистый дух, что своей смертью он сможет избавиться от него и очиститься от зла в своей душе, что эта смерть будет не напрасна. И Томаш очистился, вместе с тем освободив злого духа. Истинная дьявольская сущность мальчика проявилась в ту дождливую ночь, когда его забрали люди из культа тьмы и принесли в жертву демону. Последнее, что успел увидеть Томаш – это огни ночной Праги. Ведь любоваться ночным, пылающим в огнях городом лучше всего именно отсюда.