Судьба любит кофе

С того самого момента, как Курт родился, он знал, что не одинок. Он думал, что все люди знают это: ведь эти часы на правой руке, что отпечатываются меняющимися черными линиями, будто живая татуировка, напоминают тебе об этом каждый день, каждый миг, каждое мгновение. Ты можешь не чувствовать – а цифры будут меняться; ты можешь забыть – а количество дней будет все убывать и убывать. Курт знал, что он не один. Курт знал, что, когда на его руке кончится время, он встретит того человека, с которым всю жизнь проведет, – родственную душу. И Курт знал, что этот человек и правда существует, что он жив и с ним все в порядке, – потому что изящные тонкие линии на его запястье были черными, а не алыми, как на руке его отца. Всю свою жизнь, оказываясь в мусорном баке, избитым футболистами или оскорбленным на улице, Курт знал, что настанет день – и ему станет все равно. Ведь он будет с ним – тем, кого уже любит безоблачно и бесстрашно, и этот человек всегда ему поможет. Всегда защитит. Всегда поцелует успокаивающе в щеку и погладит по голове, не трепля по волосам, – потому что будет знать, как трепетно Курт относится к своей прическе. Курт думал и мечтал об этом всю свою недолгую шестнадцатилетнюю жизнь, а этим утром он наконец-то увидел, что не осталось ни лет, ни месяцев, ни дней. Все было по нулям – кроме часов и минут, что тоже убегали и убегали. Курт думал, что это будет счастливейший день в его жизни, но он решил зайти купить кофе. Просто решил купить кофе. – Мы будем записывать ваши показания по очереди. В алфавитном порядке, – объявил полицейский ему и еще нескольким людям, которые оказались в участке вовсе не по своей вине. Курт знал, что обязан здесь присутствовать как свидетель. Курт знал, что по закону он, как гражданин Соединенных Штатов Аме… Да ему было плевать. Ему было так плевать, он просто хотел выбраться, выбраться отсюда поскорее, ведь… У него были планы. Он должен был идти. Отец говорил: в тот самый день ты встретишь родственную душу там, где не ожидаешь, – там, куда просто хотел пойти. И не надо подгадывать красивое место из-за «я хочу встретиться с ним в самом дорогом кафе города», потому что это… не поможет. Не сработает. Это должен быть обычный день – вот что уяснил за пятнадцать лет Курт, а его время нещадно истекало в чертовом полицейском участке, где он раньше никогда не был! – Можно… Можно я сейчас?.. – проскользнул он к полицейскому, что закончил записывать показания старушки, которая тоже была свидетельницей той драки с поножовщиной. Люди за его спиной возмущенно зашипели, но Курту было все рано. – Пожалуйста. – По алфавиту. Фамилия? – поинтересовался мужчина. – Х-хаммел, – чуть дрогнули губы Курта. Офицер пробежался глазами по списку свидетелей и покачал головой: – Прости, парень, очередь не твоя, – а потом повысил голос: – Джоана Бредди! – Это я, – тут же отпихнула Курта недовольная девчушка на высоченных каблуках, но Курт не менее нагло отпихнул ее обратно, закатывая правый рукав свитера до локтя. – Пожалуйста, – показал он руку полицейскому, на что тот только тихо рассмеялся. – Парень, видимо, твоя судьба – либо проститутка, пойманная с поличным, либо уголовник. Либо одна из этих престарелых дам. – Он показал ручкой на толпу за спиной Курта. – Ты встретишь ее, сидя на вон той лавке, – и тыкнул уже на лавку около стены, что стояла прямо рядом с решетчатой стеной камеры, – пока будешь ждать своей очереди. Так что сочувствую, но ничем помочь не могу. Курт и раньше знал, что люди зачастую очень злыми бывают, но в тот момент разочаровался в человечестве вовсе. Второй раз он разочаровался в человечестве, когда попытался сбежать из участка, но другой полицейский приволок его буквально на руках, пока Курт отчаянно пытался вырваться. – Феликс, это не твой мальчишка? – поинтересовался он у коллеги, и тот смерил строгим взглядом Хаммела. Тот еще раз демонстративно дернулся, но ничего не вышло, и мужчина поставил его на пол, крепко удерживая за руку. – Мой. Парень, если ты сбежишь, то нарушишь закон. При следующей попытке сядешь в ту камеру. – Он показал на ту маленькую, видимо, для самых небуйных и неопасных, камеру около лавки. – Но мне надо… – Смирись, – покачал головой офицер. Курт посмотрел на свое запястье. Пятьдесят девять минут. Рванулся из цепких пальцев полисмена, но явно переоценил свои силы, и его коллега за столом – вместе со всей толпой свидетелей – горестно вздохнули. – Чарли, запри его, – и прикрыл глаза рукой. – Вы-вы не имеете права. – У Курта похолодело в груди, но его попытки освободиться не привели к нужному результату – его просто запихнули в камеру и закрыли ее на ключ, а «Чарли», поджав губы, наклонился, чтобы глазами с мальчишкой встретиться, и произнес: – Я выпущу тебя, когда приедут твои родители. Чтобы ты не сбежал. У тебя есть их телефон? – Отец в больнице, – сложил руки на груди Курт, чувствуя, что его сердце разрывает на сотню маленьких частей, и едва сдержался, чтобы не всхлипнуть. – Мне... Мне правда нужно выбраться! Иначе я не встречу свою родственную душу! – Встретишь. Жаль, что здесь, – пожал плечами полицейский, – но от судьбы не уйдешь. Ладно, – вспомнил он, – а телефон матери? – Она умерла. Полицейский вздохнул. – Пончик хочешь? – Нет. Курт отошел от решетки, садясь на кушетку около серой стены, и снова глянул на свое запястье. Сорок восемь минут. Вздохнул, глаза закрыл и чуть не упал. Он не хотел. Он не хотел, чтобы его родственной душой становился уголовник, он не хотел быть здесь, он… он просто желал, чтобы его выпустили, но теперь-то так не будет, да?.. Ему хотелось плакать от собственной глупости и из-за своей чертовой любви к кофе. Если бы не она, здесь бы Курт не оказался. Не застрял бы в полицейском участке. А ведь это должен был быть счастливейший день его жизни. Тридцать минут. Пятнадцать. Пять. Курт посмотрел на руку – и почувствовал, как глаза намокают. Что, если он… просто не встретит свою родственную душу? Что, если он останется один? Навсегда? Навеки? Он не будет счастлив. Он не будет жив. Он не будет собой – ему… ему придется искать кого-то из тех, чьи родственные души мертвы? Быть запасным планом? Он не хотел. Он так… не хотел этого, что был готов расплакаться. Он спрятал лицо в руки, пытаясь слезы утереть и выглядеть как мужчина, но не очень получилось – и тогда, когда на запястье осталась всего одна-полторы минуты, полицейский «Чарли» вернулся. Не один. – Феликс! – прикрикнул он, и полицейский за столом оторвался от показаний молодого мужчины, который нервно стучал ногой по полу. – Я привел безобидного хулигана! – Это по тому звонку из-за шума в GAP’е? – поинтересовался он. – Да, – кивнул Чарли. – Если безобидный, сажай к Фарфоровому, – снова уткнулся носом он в бумаги, и, кажется, его любимая ручка кончилась, потому что он взял новую. Курт внимательно проследил за ним – он хотел знать, кто был тем человеком, который навсегда лишил его счастья, и запомнить его. Потому что Хаммелы никогда не забывают обидчиков. Он слышал, как скрипнула дверь клетки-камеры, а потом рядом с ним сел молодой парень с гитарой – казалось, на год или на два старше. Курт удивленно покосился на него – и взмах его светлых ресниц показал все его отношение к этому парню, который улыбнулся именно тогда, когда цифры на руке Курта встали на нулях. – Так… Ты что-то украл? Почему Фарфоровый? – спросил тот без лишних слов, и Курт немного отодвинулся от него, глазам не веря. Не уголовник. Не проститутка. Не один из этой толпы свидетелей, которые все на подбор уродцами моральными оказались, судя по их показаниям. Просто парень из частной школы в красивой форме и с загеленными волосами. – Я… – протянул Курт неуверенно. – Я… Ничего. Я был свидетелем, попытался сбежать, но меня поймали и посадили сюда. А Фарфоровым меня и так часто называют, наверное, просто похож на… – Он осекся, не желая обезличивать себя сравнением с куклой, и поинтересовался: – А ты? – Я… Сегодня был самый важный день моей жизни. Ну, родственную душу должен был встретить, – Курт бросил взгляд на его запястье, на котором черные линии тоже стали нулями, – и… был один парень. Который мне нравился. Я хотел спеть ему серенаду со школьным хором, думал, он меня заметит, но ребята меня не поддержали, так что я взял гитару и… оказался здесь. В голосе его послышалась печаль, но она проскользнула лишь на миг – а потом он протянул руку Курту. – Блейн. – К-курт, – представился тот. – Я… Наверное… – Моя родственная душа?.. – закончил за него Блейн, и Курт кивнул. – Мое время остановилось пару минут назад. Он просто посмотрел в эти золотые глаза и подумал, что свои закрывать не хочет. – У тебя гитара? – пробормотал Хаммел, только сейчас действительно обращая внимание на этот факт, и Блейн подтянул ее к себе. – Ага. Я ищу того, чей голос будет с моим звучать идеально в дуэте, а то соло в хоре надое… – А я умею петь, – перебил его Курт. Улыбнулся. – Тогда, может… – провел по струнам пальцами Блейн, к Курту ближе пододвигаясь, и тот вцепился пальцами в верхушку грифа осторожно, судорожно в голове все свои любимые песни перебирая, но полицейский Чарли времени не терял. – Один звук – и я ее расшибу, – совсем не дружелюбно нахмурился он. Блейн побледнел и гитару в угол отставил, а потом просто повернулся к Курту и взял его за руку. Кажется, они оба почувствовали тепло. Кажется, оно впервые было для них… таким теплым. – Может, встретимся завтра? В другом месте? – Курт вспомнил все истории про «я встретил свою любовь, но она не оставила телефон», и ему стало немного страшно. Интересно, так всегда? Так всегда бывает, когда твоя родственная душа рядом, а ты боишься ее потерять, но рад до чертиков, что она – вот, близко совсем?.. У него в горле дыхание сперло. – Отец, наверное, меня накажет, – немного неуверенно пробормотал Блейн. – Все-таки я теперь хулиган. Но, – поднял палец он, – я могу оставить тебе телефон. – И почту. И адрес. И мейл. И твоя форма из Далтона, да?.. – холодея, произнес бледными губами Курт, совсем не замечая, как около камеры появляется второй полицейский. – Курт Хаммел, – почти прокричал он над ухом Курта, как ему только решетка позволила, и Курт аж на месте подскочил, испуганно оборачиваясь. – Я-я? – пробормотал он, руки Блейна не отпуская. – Твоя очередь, – взмахнул он папкой. Курт не двинулся. – Чарли, ты его вытащишь? – устало вздохнул полицейский, и его напарник не менее усталым вздохом ему ответил. Курт вскочил. – Я сам, без рук, – поднял он ладони повыше, возмущенно из открытой камеры выходя. Щелкнул замок – Блейн остался внутри. – Так ты гей? – немного пренебрежительно поинтересовался «Феликс», на запястье Курта глядя, но ответил ему вовсе не Курт. – Это не относится к делу, и он имеет право хранить молчание! – выкрикнул из камеры Блейн, к решетке подскакивая, и полицейский обернулся. – Хэй, потише, вы только встретились, а ты уже готов получить административный срок за нападение на полицейского!.. – и протянул Курту ручку вместе с бумажкой. Курт дрожащими руками взял. – Быстро записывай его контакты и садись за стол, – махнул рукой он на свой рабочий. – А я пока кофе выпью. – Спасибо, – пробормотал бледными губами Курт. У Блейна был такой прекрасный голос, что, казалось, Курт был готов слушать его вечно. Он уже не мог дождаться, чтобы услышать, как поет тот, чья душа ему ближе всех в мире оказалась – он был уверен, что божественно, – а времени было слишком мало. Но Курт, кажется, понял, что судьба всегда имела на него виды. И ничто, никогда и никак не могло его счастью помешать.