I gave up

Ты должен был что-то сказать, видел же, я сдаюсь! Почему ты стоял и молчал как истукан? Ты всегда просил меня быть умнее, сильнее, смелее… Ты всегда учил меня жизни. А я… что я? Я люблю учиться. И тебя люблю. Мне больше никогда нельзя говорить таких вещей. Я же пообещал. А я — дурак — всегда сдерживаю свои обещания. — Когда-то у меня были к тебе чувства… — О нет, опять эта ненавистная песенка о моей бессердечной тупости. — Боже, как я был влюблён в тебя! — Очень громко для ночи говоришь ты и сразу замолкаешь. «Когда-то» — вновь и вновь проникает мою душу, заставляя передёрнуть плечами. Я был слепым. Я, правда, не замечал того, что ты смотришь на меня не так, как полагается другу. Да я даже не хотел этого замечать! Да я даже не знал, что ты гей! Кстати, а какая у меня была реакция на это? Ты всегда удивлялся феноменальности моей памяти на числа, события и прочую ненужную, по твоему мнению, ересь. Но, в последнее время, Мнемозина играет со мной по другим правилам, будто я уже не молод, будто не только что встал на порог жизни. Яркой, интересной жизни. Без тебя… Зато я прекрасно помню твою реакцию на мой каминг-аут. Ты начал орать как резаный, повторяя «нет», «я не верю», «этого не может быть», то ли пытаясь возразить мне, то ли просто не принимая этой информации. Конечно, ты её не принимал. Как же! Ты же был для меня надёжным другом, вечно веселящим на скучных дополнительных занятиях по английскому языку. Ты же забивал свои чувства ногами, гвоздями глубоко в душу, чтобы не-дай-бог не потерять меня, чтобы не спугнуть, не разрушить ту невероятную связь между нами. Ты скрывал свою любовь, считая меня натуральным до мозга костей. Конечно, я ведь сох по одной шлюхе, что давала всем, кроме меня. Сох бесконечно страдая и, разумеется, сливая эти страдания на тебя. Ты был прекрасной жилеткой, а я — идиотом, что свет не видывал. Прости. Конечно, я сам виноват. В том, что не признал твоих чувств в начале нашего общения (хотя, кто знает, как бы всё развернулось: может, было бы ещё хуже), что влюбился в тебя, как самый пропащий. Влюбился тогда, когда тебе это было уже не надо. Твои глаза чуть прикрыты, мы уже почти дошли до твоего дома. За время этого самого ужасного ночного путешествия в моей жизни, ты не раз простебал меня по поводу моих желаний поцеловать тебя или даже затащить в постель. Какая же ты свинья, Грасси! Конечно, я хочу тебя, но после твоих колкостей вряд ли признаюсь в этом. Мы останавливаемся около магазина. Я сажусь на поребрик, ты остаёшься стоять. — Когда ты пришёл ко мне третьего июля, что ты чувствовал? — спрашиваю я, пытаясь хоть что-то понять. На самом деле, ты завалился ко мне домой, пьяный в задницу, и начал требовать выяснения отношений. К тому вечеру я оставил всякую попытку бороться за тебя. Твои мужики менялись как перчатки, долбаная шлюшка. Ты пробовал в постели всех, на ком хоть как-то останавливал взгляд. Всех, но не меня. Смирившись со своей горькой участью, я перестал даже надеяться на нас, но тут вваливаешься ты. Рушишь мой покой, внешний и тот, что глубоко под кожей. Ярость, страх, боль, влюблённость и что-то ещё вспыхнули во мне. Мы ругались, волновались, кричали и бегали друг от друга часа три. А потом ты обнял меня и попросил посмотреть на луну. Молча. Небо было завёрнуто в пелену туч, но луна волшебным образом оставалась большой и яркой. Я выше тебя, я — шпала. Ты стоял за мной, прижимаясь, обвивал руками талию и выглядывал из-за спины. Это очень странно, но с тобой я чувствовал себя в безопасности. А ещё… мне было спокойно с тобой. И как-то правильно. В тот самый момент я понял, что мне тебя ужасно не хватало. Я ненавидел тебя за то, что ты заставляешь вновь пробираться в тебя, вновь пропускать тебя в себя. И я любил тебя. В тот момент сильнее, чем когда-либо. — Грасси, чёрт бы тебя побрал, что ты чувствовал, когда ты выжидал меня и, наконец-таки, вытянул меня на тот душещипательный разговор? — я злился, ибо королева снова незаметно сливалась от ответа. — Боже, — вздохнул он, наконец, отступая, — я чувствовал волнение. А ждал я тебя, потому что хотел. Я скучал по тебе, Хоинг. Всё? — Мдаа, — растянул я, — допустим. Я задумался на секунду и тут же добавил: — Скажи, пожалуйста, почему твоё поведение настолько нелогично? — Митч только хмыкнул. — Почему ты такой противоречивый? Или что-то произошло? Да, — сам отвечая на поставленный вопрос, продолжил размышлять я, — что-то произошло. Тебя замкнуло. Отчего тебя замкнуло? — Ничего я тебе не скажу, — вновь хмыкнул Грасси, помотав головой. Я чувствовал, как рвутся к чертям нити моих нервов. Сам, ведь, пытал меня почти утюгом. — А ты что чувствовал? Я выдал ему всё как на духу. Не к чему скрываться, когда пытаешься разобраться хоть в чём-нибудь. Выплёскивая из себя события той ночи, я не забыл обратить внимание на всю боль, что причинил мне Мичт своими попытками построить со мной отношения, и напомнить, что обычно это всё заканчивается «разрывом навсегда». Вот и предыдущая боль расставания привела меня к тому, что я на месяц уехал из Лос-Анджелеса. И вот, по возвращении, меня опять ждёт Митч. На мои размашистые реплики королева заглянула мне в глаза и проговорила мертвенно-холодным голосом: — Так ты скажи мне, что ты не хочешь меня видеть. Скажи, что не хочешь больше знать меня. Скажи мне «нет». Не кому-то в никуда, а мне. Давай! Я вздрогнул. Это, в самом деле, было больше, чем просто сложно. — Я не могу. Это ложь. И ты сам прекрасно знаешь, что я хочу тебя знать и видеть, хочу общаться с тобой. — Тогда отчего ты так заморачиваешься?! — перешёл на крик брюнет. — Почему не хочешь быть счастливым здесь и сейчас? Почему не позволяешь отдаться счастью? О последствиях беспокоишься. Да кому нахуй нужны последствия без ничего? Я молчал. Меня разрывало на миллиарды атомов. — Скотт, иди домой, — неожиданно тихо проговорил Митч. — Но мы ничего ведь не решили, — убийственно констатировал я вечную истину. — Как будто когда-нибудь нам удавалось что-то решить. Кажется, Грасси тоже устал. Но меня подхватил внутренний азарт, в голове тонким потоком мысли начал вырисовываться «выход». — Да, сейчас я уйду. Только вот, — я запнулся, во рту пересохло. — Было бы проще говорить, если бы я не хотел поцеловать тебя. Но, всё же. Я больше никогда не совершу ни одного посягательства на тебя в любовном плане. Никогда. Единственное, я хотел бы, направить ту любовь, что во мне есть в дружеское русло. Не знаю, получится ли у меня… — Уж лучше я сразу уйду, — перебил меня брюнет. — Нет, — остановил его я. — Знаешь, в тот момент, когда ты мне признался в былых чувствах, уже примерно сотню лет назад, и я поддался настроению, захотев попробовать тебя в качестве любимого человека, я сказал самую глупую вещь в своей жизни: «Давай попробуем. В конце концов, мы всегда сможем остаться друзьями», — я очертил в воздухе кавычки и продолжил, глядя в темноту. — И вот за этот месяц я думал: а сможем ли? И никак не смог удовлетворить себя отрицательным ответом. Поэтому, давай попробуем быть друзьями. Конечно, как раньше уже не будет, но я хочу узнать ответ на этот мучительный вопрос практическим методом. Если ничего не выйдет - перестанем общаться. — Хорошо, как скажешь. Иди домой. Я встал и, было уже, пошёл, но что-то дёрнуло меня обернуться. — Митч, можно один вопрос? — Что? — Как ты… — я запинался, — сейчас… — Что я чувствую сейчас? — Да. — Я не хочу отвечать, — он развернулся и пошёл. — Грасси, ответь, он будет мучить меня! Мой милый брюнет обернулся и, харкнув в меня горечью своих глаз, прошипел: — Я чувствую себя хуже, чем тогда, когда умер мой брат. Он ушёл. А я, пробитый микроскопическими гвоздиками, что кто-то пропитал ядом с лихвой, быстрым шагом убегал от самого родного человека. Я бежал и кричал в себя, заглушая пришедшую боль, что всё сделал правильно. Что на протяжении разговора, Грасси сам дал мне понять, что это единственно возможный для нас вариант. Что никаких «нас» нет и никогда не будет. Это было твоё решение. Целиком и полностью. Я лишь его озвучил.