I'll be what you dreaming of

Это начинается как баловство, как способ занять свои скучные вечера и отвлечься от нудной учебы, которая занимает все больше времени в списке его обыденных дел. В просторном зале танцевальной школы пахнет резиной, но больше потом. Деревянные половицы скрипят от точных движений и уверенных переходов. Едкий запах отдает покалыванием на кончике носа, тишина, прерываемая скрипом резины по дереву, режет уши. шаг вправо, шаг влево — расстрел Сехун встречает его, невысокого и немного нескладного из-за свободной майки, что тянется до самых колен, когда за окном молочной дымкой стелется туман и ярко светит солнце. Его волосы взъерошены, топорщатся в разные стороны, а челка липнет ко лбу; глаза прикрыты, кожа на оголенных руках блестит испариной и видно, как под ней играют напряженные мышцы. Из неоновых капелек его наушников слышен еле уловимый бит, лицо не трогает ни одна эмоция, парень танцует так самозабвенно, кажется, что вокруг него ничего не существует, есть только он и музыка. Сехун невольно засматривается. Чондэ — сводный брат и по совместительству отец-мать, самое родное и близкое, приводит его в танцевальную школу под предлогом «развеется», а еще добавляет, что с его-то телом он просто создан для сцены. Пускай даже этой сценой окажется их небольшая гостиная. — Мелкий, у тебя должны быть увлечения. Стыдно в выпускном классе не иметь их. Кому стыдно, а кому-то так спокойнее, думает Сехун, но произнести вслух не решается, позволяя в субботнее утро тащить его по коридорам пустого здания. Чондэ работает здесь администратором, отвечает за разную организационную ересь и имеет полное право устроить ему экскурсию. Сехуну неполные восемнадцать. У него то время, когда хочется дать волю эмоциям, когда за маской полного безразличия глаза горят в предвкушении чего-то нового. А еще у него время неопределенности, больших сомнений и маленькой безысходности, когда глубоко внутри волнительно и страшно, а на людях хочется выглядеть…, а на людях ничего не хочется. У него то время, когда каждый новый шаг — это огромная ступень к неопределенному будущему и хоть какая никакая, но самостоятельность. Она манит сладкой возможностью, безграничной свободой и новыми перспективами. шаг вправо, шаг влево — расстрел — Эй, ты чего застыл, — Чондэ, успевший умотать дальше, выруливает из-за угла в тот момент, когда парень в зале заканчивает комбинацию. Он рвано дышит и упирается руками в колени. Сехун видит, как подкашиваются его ноги. — О, Минсок, а я как раз искал тебя. — Зачем вы здесь? — он выпрямляется, вытаскивает капли наушников и смотрит в упор проницательным взглядом. Сехун перед ним сразу тушуется, чего не скажешь о брате. — Сехун теперь будет здесь заниматься, — он хлопает его по плечу и подталкивает ближе, — слушай, ты не мог бы посмотреть, на что он способен? — Чондэ, это лишнее, — Минсок перебивает его до безобразия бесцеремонно. Он подхватывает с пола полотенце и накидывает его на плечи, самым краем вытирая липкий пот с шеи, — и совет тебе на будущее, Сехун у тебя вроде взрослый мальчик, если ему что-то нужно, пусть удосужится сделать это сам. — А тебе не обязательно быть таким язвительным, — Минсок на реплику Сехуна вскидывает брови. — Что ж, раз у нашего мальчика развязался язык, жду тебя здесь в понедельник вечером. И только попробуй зря потратить мое время. Вечером, когда они с братом едят приготовленную наспех лапшу на залитой закатным солнцем кухне, Чондэ говорит, что с Минсоком иногда тяжело, но все же он хороший. Они дружили с ним когда-то в школе, сейчас их можно назвать скорее хорошими знакомыми, а может приятелями. Чондэ говорит, что раньше тот был куда лучше, общительнее. Сехун смутно припоминает рассказы о каком-то знакомом танцоре брата, а на вопрос «Что же стало с твоим общительным танцором?», Чондэ лишь пожимает плечами. — После школы он уехал учиться за границу, а приехал вот таким и, эй, никакой он не мой танцор! — брат перегибается через стол, чтобы отвесить Сехуну затрещину, а он даже не сопротивляется. Каким это — таким? — хочется спросить у брата, но он отвлекается. — Хён, лапша стынет, угомонись уже и давай ужинать. шаг вправо, шаг влево — расстрел Движения Минсока отточенные и гибкие, он двигается плавно, подстраиваясь под музыку, что играет в наушниках. В зале душно, кожа на коленях, стертая о деревянный пол, саднит и чешется, поясница отдает тупой болью, мокрая майка липнет к спине, Минсок раздражается. Когда-то ломаные ноги подкашиваются, приходится остановиться и перевести дыхание, чтобы в следующую секунду упасть на пол в тупом бессилии. Из-за сделанной когда-то ошибки сейчас ему только и остается, что импровизация и ненавязчивые движения. Хотя и от них иногда нестерпимо больно. Порой Минсок чувствует себя трусом, понимая, что привязывать себя еще больше к неисполнимой мечте — это глупо. Куда проще, например, податься в учителя, чего так хочет его мать. — А ты рано, смотрите-ка, прилежный мальчик, — Минсок переводит взгляд с настенных часов на Сехуна, который все это время стоял в дверях, — давай, проходи в зал, не задерживайся. Он встает с пола и подходит к магнитоле, включая музыку. Возможно, Сехун — это его шанс переключиться на что-то новое, хоть и с налетом прошлого. шаг вправо, шаг влево — расстрел У Минсока мозолистые пальцы и грубая кожа на ладонях, Сехун замечает это, когда они делают растяжку перед занятием. У него черные вьющиеся волосы, словно обласканные кристально-голубыми волнами, и они непослушно лезут в глаза, когда он чуть наклоняет голову. Сехун снова засматривается на такого Минсока, ненапряженного и расслабленного, но в скором времени забывает обо всем, что он думал — во время тренировки тот выжимает из него все соки. Такого старшего он немного побаивается, его твердости и решимости можно лишь позавидовать. Через две недели их общих занятий Сехун многое узнает о Минсоке, например то, что за словом он в карман не полезет. Иногда его это дико бесит. — Подними голову выше, ты должен быть уверен в том, что ты делаешь. Это танец, отдай ему душу и тело, в ином случае проваливай отсюда, пока не стало поздно, — Минсок останавливает музыку и подходит к сидящему на полу Сехуну. У того ломит спину, а ноги уже не разгибаются, он думает, что нужно было попросить Чондэ остаться с ними. С братом добираться до дома было бы куда приятнее. — Скажешь, что у меня все плохо? — Сехуна все это немного раздражает. Ему кажется, что в перерывах между занятиями, когда они со старшим переводят дыхание и разговаривают о разных глупостях, они понемногу сближаются, но стоит снова включить музыку, вся иллюзия рассеивается. — Ты опоздал лет на десять, но Чондэ был прав, твое тело создано для сцены. Сехун не сказал бы, что ему нравятся танцы, скорее здесь преобладает упорство и рвение доказать, кому, он еще и сам не знает, что даже он чего-то может добиться, кроме как впустую растрясать воздух. Он поднимает голову, чтобы ответить что-то едкое, но Минсок отмахивается и почти со всей высоты своего роста падает на пол, укладывая голову на его колени. — Давай сегодня без пререканий, — он вытягивается во весь рост, удобнее устраивая голову, — и в кого ты такой костлявый, боже. Сехун фыркает, но старается не двигаться, чтобы старшему было удобнее, а потом засматривается на плакат, который висит над входной дверью. «Этот зал — первая ступень к началу вашей новой жизни» — гласит истертая временем надпись. — Он скорее ставит на ней крест, — перехватывая его взгляд, говорит Минсок и переворачивается на бок. — Знаешь, хён, я считаю, что в погоне за известностью можно потерять что-то важное, думаю, что тебя это тоже коснулось. — Я не гонюсь за известностью, Сехун, — Минсок хмурится и закрывает глаза, переводя дыхание, — я всего лишь хочу танцевать, не задумываясь о том, что через секунду мои ноги могут подкоситься. Сехун ничего не отвечает и борется с желанием убрать прилипшие ко лбу пряди, но проигрывает самому себе. Он смотрит на спокойное лицо старшего, как вздымается его грудь после каждого тяжелого вздоха и думает, что никогда еще в жизни не встречал никого настолько обезоруживающе честного. — Если тебе некому выговориться, ты всегда можешь рассказать это мне. Незнакомые люди тоже умеют слушать. И из всего того, что происходит вокруг и внутри него, Сехун уверен лишь в одном — он чувствует странное влечение, когда находится рядом с Минсоком. Но что с этим делать он понятия не имеет. шаг вправо, шаг влево — расстрел Вместо положенных трех раз в неделю, Сехун наведывается в танцевальную школу каждый день. Чем больше он узнает Минсока, тем больше ему кажется, что тот сгнивает в одиночестве. И с высоты своего юношеского максимализма ему кажется, что он просто обязан с этим что-то сделать, иначе старший со своими глупыми предрассудками здесь загнется. Иногда он просто здоровается с Минсоком, приносит ему прохладной воды, которую втихаря уносит из запасов Чондэ, и снова убегает к брату. А иногда остается со старшим до поздней ночи. И когда он раз за разом наблюдает за разбитым после тренировки Минсоком, ему кажется, будто тот просто издевается над собой. — Хён, — он хлопает рукой рядом с собой, когда очередной трек заканчивается, — иди сюда, тебе нужно отдохнуть. Минсок смотрит на него с пары секунд непонимающим взглядом, но все же соглашается, привычно укладывая голову к нему на колени. В такие минуты старший думает, что рядом с Сехуном ему приятно и спокойно. Кажется, ему нужно будет навестить Чондэ и поблагодарить его. — Эй, расскажи что-нибудь о себе. — Например? — Например, хм, что-нибудь из детства? — В детстве Чондэ называл меня Хунни. Минсок смеется и перекатывается с колен младшего на пол, не обращая внимания на пустые угрозы и злобное сопение сзади. Ему впервые на душе так спокойно, что хочется просто плыть по течению и ни о чем не задумываться. На следующий день Минсок называет младшего этим противным Хунни, растягивая по слогам тупую кличку. В такие моменты внутри Сехуна все передергивается и дико чешется вмазать по довольной роже, только вот что-то внутри останавливает. Минсок, пожалуй, улыбается слишком редко, скорее он больше скалится, но рядом с ним он позволяет себе такую вольность. Хотя бы за это Сехун ему все прощает. За время, что они проводят вместе, Сехун успевает выучить все повадки Минсока: прищуренный взгляд, когда он наблюдает за его движениями и сведенные на лбу брови. А еще он все время кусает губы, когда танцевать дальше становится нестерпимо больно и приходится остановиться, смахнув все на привычную усталость. И в один момент Сехун не выдерживает, потому что смотреть на такого Минсока иногда бывает слишком больно. Он осторожно наклоняется к его губам, когда старший отдыхает на его коленях, и целует в губы, осторожно и ненавязчиво, так, как умеет. А когда он отстраняется и смотрит в глаза Минсоку, в его взгляде слишком темно и вязко, Сехун не видит в них то, что хотел бы увидеть. Он отворачивается, быстро встает и выбегает из зала, думая о том, что если еще задержится хотя бы на секунду, то всплыть со дна, куда он самовольно погружается, Сехун уже вряд ли сможет — в глазах Минсока целое море неизвестности. шаг вправо, шаг влево — расстрел — О, Хунни, что ты здесь делаешь? — Я здесь живу, хён. О том, что Минсоку категорически нельзя пить, Сехун узнает на следующий вечер, когда старший приходит к ним в квартиру по старой дружбе, стрелки на часах близятся к двенадцати ночи. — Оу, так даже лу-у-чше, — тянет он и заваливается на дверной косяк, подпирая его плечом, — вот, держи тогда, — Сехуну протягивают плитку молочного шоколада и пакет с апельсинами, —, а это, пожалуй, я оставлю нам с твоим братом, ты ведь еще совсем мелкий. Минсок обнимает двумя руками бутылку с полусладким, снимает стоптанные кеды, распинывая их по прихожей, и плетется на кухню. Сехун смотрит ему вслед и не знает, что со всем этим делать, решая, что все же лучшим решением будет разбудить брата. Когда Чондэ заходит на кухню, Минсок уже спит за столом, подложив под щеку свою руку. — Кажется, я немного наврал тебе, — говорит брат, почесывая затылок. — Ты это о чем? — Этот придурок скорее заноза в заднице, чем хороший парень. Сехун с ним соглашается, есть в Минсоке что-то такое, за что иногда просто очень хочется врезать. — Давай уложим его в моей комнате. Тебе завтра на работу, а я и на диване смогу переночевать, — быстро объясняет Сехун, когда Чондэ вскидывает на него непонимающий взгляд. Сехун чувствует, что Минсок пришел в сознание, когда тот цепляется за край его домашней футболки и усаживается в кровати, отодвигаясь к стенке, чтобы ему тоже хватило места. Сехун вздыхает и садится позади Минсока, накрывая обоих одеялом. Он все еще не понимает, что между ними происходит, Минсок же не торопится сказать хоть что-то о вчерашнем недо поцелуе, он вообще не ведет себя, как старший, просто спихивает все на Сехуна. А ему все еще неполные восемнадцать и он уж точно знает, что не сможет дать Минсоку то, в чем тот так нуждается. И не из-за того, что он не хочет, нет, просто в глазах старшего он все еще неопытный ребенок. На самом деле Сехун его понимает и почти не обижается, решая действовать так, как ему хочется, как ведут себя капризные дети, когда хотят заполучить что-то себе. Он запускает руки под майку старшего и ногами сильнее сжимает его худые бедра. Минсок нисколько не сопротивляется, наоборот, закидывает голову назад, на его плечо, и только тихо стонет, когда холодные пальцы задевают пояс его штанов. Сехун касается губами изгиба его шеи, оставляя легкий поцелуй на бледной коже — он видит, Минсок напряжен и едва ли сдерживается, чтобы не застонать громче и не разбудить спящего в соседней комнате брата. Он перехватывает ладонь Сехуна и, накрыв ее своей, прижимает сквозь ткань одежды к своему паху. — Пожалуйста, — просит он и сжимает его руку сильнее, — Сехун. Младший слушается, в конце концов, он просто не сможет отказать Минсоку, когда тот так его просит. Он чуть спускает штаны вместе с бельем, проводит линию от пупка до паха и обхватывает его кольцом из пальцев, начиная с медленных движений. Простые движения вверх и вниз, чуть задерживающиеся у основания; тягучие и сладкие. Минсок подается вперед ласкающим пальцам и выдыхает на самое ухо, сильнее опираясь на Сехуна. Тот ощущает нетерпение, но не думает торопиться, не убыстряя темпа. Он делает все так, как сам этого хочет. Где-то в глубине души Сехун понимает, что выполняет не минутную прихоть, в противном случае Минсок мог бы помочь себе сам, не приходя сюда среди ночи. Он понимает, что не просто снимает напряжение и ласкает, а освобождает от чего-то — вязкого и тягучего, того, что разъедает изнутри. Поэтому Сехун не спешит, затягивает до последнего, лаская ненавязчиво, и только в последний момент, когда Минсок сжимает пальцами его шею и шепотом о чем-то просит, позволяет кончить. Старший продолжает цепляться за его шею и упираться головой в плечо; он тяжело дышит и только лишь тогда, когда восстанавливает дыхание, разворачивается и сам целует как-то благодарно — глубоко и по-взрослому, как Сехун не умеет. Утром, когда он просыпается, в кровати рядом с ним никого уже нет — Сехун даже не удивляется. Лежа в ванной с закрытыми глазами, он рисует картины. Они все еще нечеткие, смутные, на полотне его жизни дыры, а будущее, словно в туманной дымке. Он вспоминает темную ночь, спертый воздух его комнаты, из-за которого тяжело дышалось, горячее дыхание Минсока и его тихие стоны. Кажется, что Сехун где-то просчитался. шаг вправо, шаг влево — расстрел — Дружба с тем, кого любишь — обременительна, — говорит Чонин, когда Сехун устает держать все в себе и рассказывает другу. — У нас даже дружбы нет, Чонин, — Сехун натянуто улыбается и облокачивается спиной на перила. На крыше их школы дует сильный ветер, он забирается под хлопковую рубашку школьной формы и морозит кожу, — и это уж точно не любовь, — немного подумав, добавляет Сехун. Друг рядом с ним усмехается. Чонину не понять, у Чонина умница девушка и нормальные отношения, у него мечта, к которой он стремится с самого детства; у него свобода, хотя бы потому, что он волен выбирать из множества вариантов, перед ним открываются любые двери. У Сехуна нет такой возможности, он сам не знает, чего хочет. У Сехуна есть лишь Минсок и душащая по ночам неуверенность. Он перестает ходить на занятия и сильно удивляется, когда старший ждет его у ворот школы. — Зайдешь ко мне, — Минсок не просит, утверждает и, не получив никакого ответа, тащит его в сторону автобусной остановки. Сехун в принципе не сопротивляется, Минсоку, наверное, он позволит сделать с собой многое, лишь бы тому стало чуточку легче. На самом деле, его греет мысль о том, что его держат за руку и не отпускают до самого дома. Квартира старшего большая, просторная, освещенная лунным светом и редкими фонарями за окном. Минсок усаживает Сехуна на кухне и разливает белое полусухое вино. — Ты всегда называешь меня мелким, а сегодня с чего бы? — Сехун поднимает непонимающий взгляд на Минсока. — Сегодня можно, просто пей, пока не отобрали. Сехун смеется и послушно берет бокал в руки. Вино расслабляет, раскрепощает, наполняет теплом и внутри становится легче. Он и сам не понимает, когда они начинают целоваться. Их поцелуи глубокие, медленные, дразнящие, они целуются так, словно не виделись год, а впереди еще столько же. Сехун уже давно ничего не понимает в поведении Минсока. Он окончательно тонет, запутавшись, и когда его руки снова тянутся к футболке Минсока, забираясь под тонкую ткань и оглаживая выпирающие ребра, тот его останавливает и виновато улыбается. Он признается, что давно ни с кем не был до Сехуна и сейчас не хочет торопиться. Минсок извиняется и уходит зачем-то в гостиную, оставляя младшего одного, но через пару минут возвращается. — Слушай, мне нужно заскочить в круглосуточный, сходишь со мной? Сехун соглашается. В небе над ними не горят звезды, на улице прохладно, и Сехун видит, как Минсок прячет озябшие пальцы в руковах своей толстовки. — Иди ко мне, — он тянет его на себя, переплетая их пальцы, — знаешь, если ты вдруг заболеешь, я тебя не вылечу, так и знай. — Больно надо. В магазине Сехун бесцельно шатается по отделам и, приметив в холодильнике любимое фисташковое мороженое, начинает канючить его у Минсока. — Эй, Чондэ с меня шкуру снимет, если с тобой что-то приключится. — Не бойся, хён, я горячий. Побеспокойся лучше о себе. По дороге домой Сехун пытается накормить Минсока. В них все еще играет алкоголь и младший глупо хихикает, когда Минсок толкает его в переулок возле своего дома. Он показывает, что с растаявшими сливками могут сделать его губы, спускается на колени и через пару секунд чужие штаны оказываются спущены. Сехун теряется, но совсем не сопротивляется и сжимает в кулаке угольные волосы. Он прижимается спиной к холодной стене, ощущения от нее играют контрастом на коже, и выдыхает глухой стон в ночное небо. И когда губы Минсока краснеют, он чуть не задыхается от умелых движений и разрывающих внутри его эмоций. Все это для него слишком ново, быстро и откровенно. И когда близка развязка, он сжимает волосы сильнее, Минсок не успевает отстраниться, а Сехун кусает губы, наслаждаясь долгожданным расслаблением. Чуть позже они расходятся у подъезда Минсока, тот целует его в щеку и говорит, что это была благодарность за ту ночь в квартире Сехуна, а потом, чуть помявшись, добавляет: — Эй, не хочешь стать моей первой ступенькой на пути к новой жизни? Сехун улыбается и кивает ему в ответ. Он наконец понимает, что Минсок, это тот человек, рядом с которым ему не хочется строить из себя того, кем он вовсе не является, Сехун уверен, что на этот счет у них с Минсоком одинаковые мысли. С ним нелегко и в будущем, возможно, он еще пожалеет. Только вот сейчас куда важнее поцеловать его губы, а об остальном Сехун подумает как-нибудь потом.