***
Николай медленно проводит рукой по стеклу, которое с другой стороны покрыто каплями дождя. В наушниках играет песня его истинной любви, отдаваясь болью в сердце… «Как он мог? Это же моя любимая рубашка…»Николя закрывает глаза, слеза скатывается за слезой по влажной, мягкой щеке. Он только что нашел свое счастье, но потерял его так быстро. Он ждал его всю жизнь, теша себя надеждами, что он будет идеальный. И он был таким, пока не показал настоящего себя. Николя до сих пор не мог поверить, что Филипп мог так поступить с ним. И вот из глаз уже льет водопад, а автобус трогается в сторону его дома. Омега едет, приложив голову к холодному стеклу и смотря на пролетающие мимо деревья. Его взгляд больше не содержит каких-либо чувств, боль от неудачной любви захватила его. Он едет домой, чтобы зарыться в свой плед и пролежать так всю оставшуюся жизнь. Но Николай всё ещё не подозревает, что дома, в его любимом пледу, сейчас лежит закрученный жгучий Филипп, обмазанный сливками и тортом, нервно сжимая в руках сверток с золотой рубашкой размера своего омеги, обшитой блестками и бахромой…Глава первая и последняя.
2 августа 2015 г. в 22:21
Он сидел и смотрел в окно удаляющегося от города автобуса, закусив губу и изолировавшись от надоедливого шума с помощью своих розовых наушников в форме котиков. В них на повторе уже третий раз играет одна и та же песня: песня человека, который оставил по-настоящему видимый, ощутимый отпечаток на душе у Николая. Кто бы мог подумать, что всего один день сможет так круто повернуть его судьбу? Правильно, никто. А почему? Потому что всем насрать.
Николя был незаурядным омегой, с совершенно обычной родословной и наследственностью. Жил он в пятнадцати минутах езды от города, однако всем своим знакомым Коля говорил, что времени на дорогу нужно на час больше, ибо сам прекрасно понимал, что пунктуальностью не блещет. Николай не был таким юным и молодым, как его коллеги по работе, на протяжении нескольких лет его мировоззрение достаточно сильно поменялось, в основном, из-за одиночества. Да, он был уже в таком возрасте, когда у каждого уважающего себя омеги был ребёнок, или даже два. Даже его молодые коллеги по работе уже обзавелись парами, а некоторые и детьми, хотя были заметно младше Николая. А он, как бы ни искал свою жгучую, единственную любовь всей жизни, никак не мог найти.
Но один день по-настоящему перевернул его судьбу.
Это утро было совершенно обычным: Николя снова в спешке выбегает из дома, спотыкаясь о порог и падая на лестницу. Скатываясь с неё, он успевает дожевать свой бутерброд и заправить золотую, обшитую блестками и бахромой рубашку в розово-зеленые кожаные штаны, а, поднявшись, вскидывает свои белокурые локоны рукой и отправляется дальше, навстречу новому дню и автобусу, который, кстати, уже отъезжает от остановки. Николя с ужасом замечает это и несется со всех ног за ним, перепрыгивая через кусты и согнувшуюся поднять очки бабушку. Задевая её пяткой, он безразлично скачет дальше, старательно вытягивая вперед носочки. Да, за это время поисков в нём выработалась такая черта характера, как черствость. Он больше не волновался ни за кого, его внутренняя гламурная стерва поглотила доброго и заботливого омегу. Но он ждал… Он ждал, когда в его жизни появится кто-то, кто сможет пробудить в нём его самые лучшие качества обратно. А ещё лучше будет, если этот кто-то окажется его кумиром — Филиппом Киркоровым.
Зайдя на работу, Коля сразу же принялся здороваться со своими коллегами и извиняться за опоздание на час. Но все уже привыкли к этому, поэтому особо остро не реагировали.
— Ребят, простите, я немного задержался, — виновато улыбается Николай.
— Ты, сиська тараканья, за*бал опаздывать, каждый, с*ка, день! — добродушно послышалось из-за угла. Оттуда же и полетели первые тени, что остановили свой полет, столкнувшись с накачанной, обернутой в самый лучший бюстгальтер из шёлка, грудью Коли. За тенями последовали острые карандаши для глаз и губ, которые пригвоздили омегу за одежду к стене.
Николя лишь счастливо улыбается: ничего не изменилось, всё по-старому. Он смотрит в эти родные лица, в эти счастливые, добрые глаза и понимает — здесь его жизнь, на его любимой работе. Омега работал уже который год стилистом в РуПопА Интэртэймент, куда его взяли из жалости. Хотя Коля всегда хотел быть настоящим русским айдолом, но жизнь распорядилась иначе, так как тот был слишком принципиален и не мог отдать всю свою страсть и утонуть в ночи с генеральным директором компании. Тогда не мог. Омегу всегда тянуло к сцене, но, не имея возможности стоять там и восхищать всех зрителей своим прекрасным визгом, он довольствовался лишь кулисами и гримерками, изредка выбегая на сцену, чтобы подтянуть штаны какому-нибудь зазевавшемуся во время выступления русскому айдолу.
— Готовься работать, разминайся.
— Оке, — харизматично подмигнул Николя, подтянув свои розово-зеленые кожаные штаны так, чтобы те облегали все его прелести, открывая миру всю их рельефность. Также, омега облизнулся, пуская слюну на рубашку, и принялся вызывающе садиться на шпагат, откровенно ведя руками вниз по телу.
— Не так работать, придурок. Руки разминай, сейчас красить айдола будешь, — зафейспалмил работник и ушел, оставляя Николая одного в гримерке. Тот разочарованно выдохнул и хмыкнул, пожав плечами.
Спустя минут пять, дверь гримерки открылась и послышался звук каблуков. Николя сразу же обернулся на звук и… И ничего не увидел. Этот некто сиял так ярко, что на несколько секунд ослепил омегу. Но, привыкнув к сиянию блестящих стразов на одежде и переливанию кожзама, омега остолбенел. Перед ним стоял человек, который всю жизнь восхищал его. Он был его идолом, его плодом мечтаний и ночных утех. Он каждой клеточкой своего тела чувствовал, что когда-нибудь они встретятся, он желал этого на Новый год три года назад, видать, желания и правда сбываются…
— Чего стоишь, сладенький? — прорычал Филипп Киркоров, закрывая за собой дверь.
— Ну… Я… Это… Того… Вот этого… — омега не мог вымолвить и слова, окованный обаянием альфы. — А в жизни он ещё пафосней…
Альфа лишь усмехнулся, а омега закрыл руками рот.
— Ожидаемая реакция, — альфа садится в кресло, перекидывая ногу через ногу. Николя, кажется, потек.
— Простите, мысли вслух, — Коля берет тени и подходит к Филиппу, пытаясь нанести их трясущимися руками ему на лицо. Выходит нечто пиздецовое. Как обычно, в принципе.
Тем временем альфа не понимает, что с ним происходит: как только к нему подходит омега, Филе резко бьет в нос запах его любимого красного борща со сметанкой. Тело окутывает дрожь, а дыхание заметно учащается. Омега видит всю эту реакцию и немного отстраняется, но альфа хватает его за руку и тянет на себя. Николя падает ему на колени, теряя на ветру слюнку, которая выпустилась в свободную жизнь из открытого от удивления рта. Альфа тем временем прильнул к волосам омеги и начал их облизывать, вдыхая такой желанный аромат.
— Ты… *вздох* … Ты… *вздох* … Ты… *вздохвздох* … ТЫ *ВЗДОХВЗДОХВЗДОХВЗДОХВЗДОХ*
Дыхание омеги сбивается от волнения, смешанного с такими желанными прикосновениями.
— Я… *эротический выдох* … Я… *эротический выдох* … Я… *много эротических выдохов*
Упиваясь друг другом, никто из них не может сказать ни слова. Обоих поглотила страсть, ведь они — истинные.
Нежные от крема руки альфы беспризорно блуждают по спине омеги, сдирая с него эту мешающую золотую рубашку, обшитую блестками и бахромой. Рубашка с треском рвется, а альфа не может остановить себя, впиваясь жаркими, жгучими поцелуями в шею омеги, откровенно сидящего у него на коленях. Облизывая и слюнявя его, на самом деле. Тот выгибается навстречу альфе, пища: «ЕЩЁ, ФИЛЯ, ЕЩЁ!!! 1» — закрывая от удовольствия глаза. Но… Как только чувствуется холод, слышится звук рвущейся ткани, Николая накрывает пелена страха. Он отстраняется от альфы и с ужасом смотрит на него.
— Что… Что ты только что сделал? — на глаза омеги наворачиваются скупые слезы.
— … Э? — не понимает альфа.
— Моя рубашка! Как ты мог! — рыдая в голос, омега убегает, высоко поднимая колени. Не забывая при этом тянуть носочки. Альфа остается в одиночестве, повержено опустив голову и роняя жгучие слёзы на пол. Он только что потерял своего омегу.
Примечания:
to be continued...