Exu

— Тиа… подойди… Огромная ладонь на непропорционально тонкой и хрупкой руке бессильно перебирает пальцами воздух. Девушке нужно долгих несколько секунд, чтобы собраться с духом — сегодня маски на стене глядят иначе, чем обычно. Нет привычной весёлой злости в тенях, брошенных на лица десятков лоа половинчатой луной. Тиана, как обычно, принесла им лучшее угощение, какое только способен родить её ресторанчик, но тени всё равно голодны. Всё-таки Тиана подходит, кладёт шершавую натруженную ладошку в обессилевшую лапу доктора. Учитель тоже всю жизнь прожил под маской. Сейчас, на пороге смерти, она окончательно приросла к лицу: усы поредели, губы распухли, между передними зубами зияет чёрный провал, словно оттуда выбит ещё один зуб. При свете дня эта наружность казалась Тиане забавной — этакий карикатурный злодей, дядюшка с мешком из детских страшилок. Сейчас, когда доктор с кашлем выплёвывает кусочки лёгких, от неё хочется стремглав бежать, куда глаза глядят, и броситься в пропасть. Губы Фасилье уже шевелятся впустую — голос отказывается повиноваться, как давно отказались ноги. Как вскоре откажутся лоа, сверкающие зелёным из глазниц масок. Никогда ещё ночью доктор не бывал таким. Он бывал могуч, прекрасен и бесшабашен, он пел и повелевал, чертил жирной белой пастелью по шоколадной коже Тианы волшебные знаки, вовлекал девушку в танец под рокот кожаных барабанов, звучащих только в ушах двух колдунов. Струйки рома, крови и семени скатывались из уголка губ Тианы — вниз, по горлу, по ключицам, по точёным грудям, исписанным вэвэ. Учитель припирал её к митану, и от удара о гладкую резную поверхность столба перехватывало дух, а Тиана и рада была развести ноги доктору навстречу, впиваться зубами в ключицы, а ноготками в лопатки — до крови, на запах которой слетаются сонмища лоа. Руку привычно греет рукоятка кухонного ножа. Лунный отблеск на лезвии падает на лицо Фасилье и тот едва заметно кивает. Бокоры пользуются каменными ножами, ибо железо препятствует колдовству… но сейчас ей того и надо. Лезвие легко входит в кожу под самым подбородком. Тиа с детства любила разделывать мясо. Она плавно ведёт ножом вокруг лица, срезает с доктора тошнотворную маску карнавального уродства, губы и веки придётся отсечь, она достаточно сильна, чтобы одно лишь касание железистого холода в её руках запечатало колдовскую силу там, где ей единственное место. Бокору не подобает лёгкая смерть. Тот, кто связался с лоа на свой страх и риск, не пройдя посвящение хунгана, не тешит себя иллюзиями о том, что ждёт его на пороге. Тиана в последний раз приникает с поцелуем к месту, где ещё минуту назад были губы доктора. Кровавый вкус пьянит силой. Девушка нежно кладёт ладошку на горло бокора и впускает ноготки под кожу, выворачивая хрустящий кадык. В последний миг глаза Фасилье вспыхивают безумным торжеством, оскалившийся рот рассекает улыбка, потом руки обмякают, а покрывающая тело простыня становится влажной. Доктор тяжёл, Тиа помнит, как ей никогда не хватало сил вырваться из-под него, когда ещё хватало глупости сопротивляться. Она насилу дотащила его до длинной узкой ямы на заднем дворе.  — Нельзя есть, Луи, — тихо запрещает она и сваливает холодную землю обратно, засыпая тело. Тиа собирает маски со стены и бросает в огонь жаровни. Тот на миг притухает, словно в нерешительности — а потом мгновенно обращает их в угли, и в их дыму Тиана сушит ещё одну маску, кожаную. Вяленые ноздри вдыхают запахи тысяч невидимых дорог, глазницы наливаются едкой болотной зеленью. Девушка прикрывает тёмные кудри цилиндром, заключает в объятия трость, чей набалдашник-череп приятно холодит ложбинку меж нагих грудей, и вешает маску на стену.  — Спасибо за науку, Эшу-Жа. А теперь открывай ворота.