***
Мысленно матеря себя, Коула и весь мир впридачу последними словами, я дотащила это чудище до койки. Не сказать, чтобы мне не доводилось раньше лечить заболевших сущностей… В том-то и дело, блять, что доводилось! И я отлично знаю, как «приятно» проведу последующую неделю. Верней сказать — две недели, потому что после того, как поставлю на ноги этого мелкого засранца, наверняка свалюсь сама… Потому что болячка, действующая на физическое тело духа, наверняка свалит и мое собственное. Чудесно, просто чудесно! Ну вот почему, почему этому болтливому и суетливому существу в самое неподходящее время словно отрезают язык? Таскаться хрен знает сколько времени с больной головой и ознобом, ни черта при этом не заметить или не обращать внимания, а после этого — свалиться уже с температурой под сорок, а то и за сорок… Это надо просто уметь. И они это умеют, блять! Решив проконсультироваться на всякий случай насчет местных болячек, я «вызвонила» по телепатической связи Коннора. Верней, «вызвонила» я Варрика, а уж он, проникшись серьезностью ситуации, нашел мне нашего целителя за каких-то пятнадцать минут. За это время я успела переодеть Коула в сухую одежду, напоить жаропонижающим и выслушать добрые две сотни бессвязных фраз. Что он чего-то не хотел, что он что-то забыл, или хотел, чтобы я о чем-то забыла, а может, и вовсе не хотел… Короче говоря — если речь ребятенка здорового я более-менее понимала, то нынешнюю путаницу мой мозг отказывался даже воспринимать, не то что анализировать. Поэтому я в меру сил постаралась его успокоить. Поскольку вариант с кляпом даже не рассматривался, стоило ожидать, что к приходу Коннора ни черта у меня не получилось. Бормотать мальчишка прекратил только когда в дверях показался целитель. Дело свое Коннор знал. Что поделать — среди большинства местных врачей «не дай бог» и встречавшихся между ними редкими экземплярами «с богом», он был тем самым самородком «от бога». Конечно, кой-какая медицинская литература, в свое время нелегально подкинутая мною сыну эрла Эамона, сыграла свою роль в его развитии, но если бы не было магического таланта в этой области, то из него бы получилось только что-то вроде меня. Ну, типа, много чего знаю, а вот лечить, увы, только народными средствами или медикаментами по рецепту. — Рин, это — не простуда, — сообщил мне Коннор после завершения осмотра и пары заклинаний. — А что? — Если кратко — одна из разновидностей лихорадки. Детская болячка, причем. Считай, первый случай, когда эту заразу подцепил кто-то старше пяти лет. — Я умру, да? — тихо спросил Коул. Присутствие Коннора подействовало на духа как-то… успокаивающе, что ли? По крайней мере, теперь он не пытался заставить меня что-то забыть, не просил все время прощения, не оправдывался и даже не плакал, а это само по себе достижение. — Ну нет, что ты, — мягко улыбнувшись, Коннор протянул руку и потрепал мальчишку по волосам. Разница-то у них лет пять, ну если по внешнему виду судить, что уже давало Коннору едва ли не законное право относиться к Коулу, как к мелкому. — Полежишь несколько дней в кровати, попьешь лекарства, отоспишься… — Но я не хочу спать. — Прямо сейчас никто и не заставляет, — вздохнул Коннор. И посмотрел на меня с таким сочувствием, что аж руки зачесались подзатыльник дать. Судя по всему, мои желания отразились на моем лице, поскольку целитель поспешил, пряча улыбочку, убраться куда подальше, перед этим оставив для Коула лекарственные зелья и пообещав зайти вечером для проверки, так сказать. Мы остались с парнишкой один на один. Он тихо сидел на кровати, опустив голову вниз, а я также тихо стояла перед ним. Решив, что в ногах правды нет, пододвинула стул и уселась на него. — Значит, я просто заболел? — тихо уточнил у меня Коул. — Ну ты ведь слышал, что Коннор сказал. У меня вот только один вопрос. Один, блять, единственный. Как можно целую неделю чувствовать, что тебя бросает то в жар, то в холод, терпеть головную боль, понимать, что из-за какого-то сбоя не срабатывают до конца твои способности и при этом ни черта никому ничего не сказать? Едва не сорвалась на крик, но вовремя вспомнила, что ему и так сейчас несладко. — Я просто… — Коул потянулся рукой к голове, намереваясь привычно надвинуть шляпу на лоб. Пальцы парня схватили пустоту и он уставился на меня с долей паники. — Вот не надо на меня так смотреть. Не знаю, где ты ее проебал. — Наверное, когда упал, — тихо пробормотал он. Уточнять насчет падения не стал, вернувшись к ответу на мой вопрос. — Странный мальчик. Сущность, но проблемная. Одни проблемы. Не хотел говорить, чтобы проблем меньше было. — И как? — саркастично уточнила я. Грешно издеваться над больными людьми и на голову больными сущностями, но этот… Я думала-то до сегодняшнего дня, что Юстэс проблемный. Ага, как же… Пока с Коулом не познакомилась… Ребятенок не ответил, обхватив колени руками и спрятав в них лицо. Вздохнув, я пересела поближе, на самый край кровати и, протянув руку вперед, осторожно погладила его по плечу. Заметила, что он по инерции вздрагивает от моих прикосновений, как будто его очень часто лупили. — Бил. Злой и сильный. Не меня. Настоящего Коула. Я, что называется, навострила уши. Пожалуй, сейчас можно хотя бы немного понять, что не так у этого чудилы с психикой. Нет, ну у сущностей и так психика не ахти, но этот явно превосходит все предыдущие встреченные мною экземпляры, за исключением, разве что, враждебных. Рассказ ребятенка был довольно путанным и длинным, но в полчаса он уложился. Если кратко, то дело было так. Когда-то давно, примерно лет двадцать назад, а может — немного меньше, встретила женщина из племени хасиндов обычного орлесианского крестьянина. Ну а там, как водится — любовь с первого взгляда, итогами которой в конечном счете стали сын Коул и дочь Банни, разница между которыми составляла примерно лет шесть. Учитывая, что жили очень бедно, да еще и папашка начал сильно подбухивать, колотя при сначала жену, а потом и детей — было непонятно, в каком месте мадам заныкала свои мозги и забыла их там навечно. Вдобавок, Коул оказался магом, вот только по привычным уже традициям в Круг он не попал. То ли мать боялась отдать сына в неволю, то ли родителям откровенно похуй было на Коула и его сестру… Кончилось все печально. Во время одной из ссор Коул с сестрой прятались в шкафу, где мальчик по неосторожности придушил сестру. Да, зажать рот, чтобы девочка не кричала, было довольно дурной идеей и ничем хорошим это не закончилось. Тем временем отец убил его мать, а после — взялся за Коула. Ну а ребенок интуитивно использовал магию и порешил последнего оставшегося в живых родственника. А дальше — вмешались храмовники. Коула привезли в Белый Шпиль — круг магов Вал Руайо, после чего бросили в тюрьму и забыли о нем, где он в конечном счете и умер от голода. А перед смертью ему на помощь явился дух сострадания, который, само собой разумеется, ничем реальным помочь парню просто не смог. Вместо этого он сам «стал Коулом», но уже без магии, после чего принялся исключительно из лучших побуждений убивать других напуганных отступников, приволоченных в Шпиль и посаженных в подземелья. — Мда… — задумчиво произнесла я, когда Коул завершил рассказ и привычно уткнулся лицом в колени. Тут было над чем поразмыслить. На Базу нередко попадали люди с точно такими же проблемами, как и у Коула. Надо ли ожидать, что при неспособности справиться самостоятельно с проблемами эти люди могли становиться причиной серьезных неприятностей как для самих себя, так и для тех, кто был рядом с ними? — И что ты собираешься делать? — спросила у него я, когда молчание затянулась. Голубые глаза с непониманием уставились на меня из-под свисающей на лицо челки. — Вот и прямо сейчас, и в перспективе? — Хочу остаться и помочь. Тебе и людям тут. — Ну окей, помощь-помощью… А что насчет жизни? Тебя что, вот это все сейчас устраивает? То, что тебя никто не понимает, что от тебя шарахаются, что ты даже поговорить ни с кем нормально не можешь? Если устраивает и тебе реально похуй на то, что о тебе думают и какие чувства по отношению к тебе испытывают — то флаг в руки, я вмешиваться не буду. Только почему ты тогда ноешь на то, как все плохо? Нравится позиция хронической жертвы-пострадавшего, как тому Коулу? — Ему не нравилось то, что происходило и… — И? Если бы ему не нравилось то, что происходит, он бы обязательно нашел силы что-то изменить. Свалил бы к какой-нибудь дальней родне, или бы сбежал из дома, нанявшись куда-нибудь слугой… Да просто ушел бы нахрен из той деревушки, где они жили… — Я не понимаю… — Естественно, ты не понимаешь. Потому что ты вместе с его личностью скопировал самые страшные его черты: слабохарактерность и безвольность. Эти черты были у его матери, иначе бы она давно сбежала нахуй от мужика того, или же плеснула бы ему в бухло какой-никакой отравы. — Она не могла этого сделать, потому что… — Потому что так проще. Проще ныть и жаловаться, а не пытаться все исправить, изменить к лучшему. Проще занять эдакую «позицию жертвы». И ты эту привычку перенял к несчастью. «Ай, какой я бедный, несчастный, я никого не понимаю, меня никто не понимает, все так плохо, вот буду сидеть и ныть, ручками коленки обхватив, а потом забьюсь на какой-нибудь чердак, где меня хуй найдут»… И это вместо того, чтобы остаться и разобраться в ситуации. Убегать всегда проще, Коул, вот только есть одна проблема: от себя ты теперь не убежишь. Что ты там ноешь? Аэлин не пишет? А ты сам почему не попытался с ней связаться? Ведь ты знаешь, где Винн и остальные, так долго ли взять пергамент, перо и написать. Про Скайхолд, например, сообщить… А то у нее телепатических способностей нет, знаешь ли — откуда ей было знать, что ты не погиб там в Убежище под обвалившейся горой и куда именно после этого делся… — Я и не думал об этом. — Конечно же, ты не думал. Проще ныть и жаловаться: «А-а-а-а-а, Аэлин меня забыыыыыыла!», — я уперла руки в боки и принялась сверлить мальчишку взглядом. — И, естественно, нихрена не проще подойти ко мне и сказать: «Рин, тут со мной хрень какая-то творится, голова болит, холодно иногда, ты посмотри — может, скажешь, что со мной». Намного ведь проще ходить жаловаться самому себе, как все плохо, как никто не любит и не понимает, что никто не пожалеет, что всем на тебя плевать, что все про тебя забывают, что дружить ты не умеешь… Да ты и не пытаешься по-нормальному! Выпалив все это, я сложила руки на груди и демонстративно отвернулась. Ребятенок рядом засопел и принялся выбираться из кровати. — Далеко собрался? — Письмо написать хочу. Только… Только… — Парень густо покраснел и отвернулся. — Ну что еще? — Я писать не умею. Только читать немного. — Блять, — кажется, я очень больно ушибла лоб рукой, когда делала классический фэйспалм. Судя по всему, при общении с Коулом руку от лица можно не отнимать. Письмо Аэлин мы все-таки написали совместными усилиями. После чего отправили на знакомый адрес «до востребования» и принялись лечиться. Ну, верней сказать, лечился-то Коул, а я просто торчала рядом, потому что, во-первых — это и моя комната тоже, а во-вторых — негоже больных товарищей одних оставлять. Ну и заодно, исключительно чтобы занять этого энтузиаста, я взялась учить его писать. А то как-то хреново получается: в случае чего даже записку передать не сможет.***
Она странная. Очень. Еще странней, чем рассказывала Аэлин. Говорила странное про семью настоящего Коула и его самого. Вспоминала при этом большую и толстую женщину, которая когда-то обращалась с ней плохо. Коулу не понравилось только то, как она считала. Если она сильная, то другие не должны быть такими же. Другие могут быть слабей. Не каждый человек сможет сбежать из дома, не будучи взрослым. А еще не каждый сможет так воспринимать обстоятельства, как она. Сочувствие в ситуации, когда все можно изменить — бесполезно. Надо не ныть и жаловаться, а делать что-то, чтобы изменить все. Они с Коулом похожи. Только Коул не понимает, что именно делать, когда все можно изменить, а она, наоборот — не находит подходящих слов, чтобы помочь другим, когда изменить ничего нельзя. Она вообще слов не находит. Иногда у нее само получается сказать так, как думает. И за ней идут. Ей верят, потому что не врет. Честная, сильная, хочет помочь, защитить. Но не любит, когда жалуются, вместо того, чтобы что-то делать. Больше Коул жаловаться не будет. В руках — письмо, на котором написано несколько строчек аккуратным почерком с завитушками. Улыбаясь, Коул перечитывает его раз за разом, складывая знакомые буквы в слова, а уже их — в предложения. «Коул, ты — придурок! Где были твои мозги, когда ты пропал непонятно куда, не оставив ни ответа, ни привета?! И чем ты думал, когда шлялся без куртки босиком по нынешней погоде!!!!!!!!!!! У меня все хорошо — сейчас Винн собирается заняться одним делом, связанным с нынешней ситуацией и берет меня с собой, поэтому пока что можешь не писать. Или пиши, но прочитаю я только после того, как вернусь. P.S. Слушай Рин и прекрати уже вести себя, как придурок. Аэлин.» Слова злые. Она всегда так. Но плакала, когда писала. Переживала за него. А он… Бережно сложив письмо, Коул аккуратно убрал его в тумбочку. Скрипнула дверь и в помещение зашла Рин, на ходу стягивая с себя куртку. В мыслях — куча матов в адрес Кассандры, но и гордость за «ученицу». На лице — недовольное выражение, но глаза смеются. — Ну что, симулянт, как делишки? — фыркнув, девчонка откидывает со лба мокрые волосы и стаскивает куртку. Швыряет ее в противоположный угол комнаты, на ходу снимает ботинки, один из которых оказывается под шкафом, а второй — под кроватью, после чего заваливается поперек этой самой кровати. Один миг — и Коул оказывается рядом с ней. — Мне Аэлин написала. Сказала, что волновалась. — Что, прямо так и сказала? — Рин аж воздухом поперхнулась. — Нет — она назвала меня «придурок», но я понял, что волновалась. — Проницательный ты наш. Вот скажи мне — кто опять сливы стянул с кухни, м? — Паукам нужно есть… — Да-да, я знаю, а паутина нужна целителям, это я тоже знаю, — заливистый смех, легкий толчок — и он валится на бок, оказываясь головой у нее на коленях. Странное чувство легкости и тепла заполняет душу. С ней так всегда, непонятно почему. Хорошо, легко и тепло. Если, конечно, она не злится. — Можешь больше не воровать сливы — я уже сказала и поварам, и целителям про паутину местных членистоногих, так что их в северном крыле считай специально прикармливать будут. — Это хорошо. Странно. — Что странно? — Я думал, что ты будешь ругаться. — С какой радости мне ругаться, если ты ничего плохого не делаешь? — Я странный. Все так говорят. Рис так говорил. Странно одеваюсь, странно двигаюсь, делаю странные вещи. Громкий смех прервал его тираду. — Ты серьезно? Кому ты тут втираешь про странности? Тевинтерскому магу, предпочитающему ассиметричный крой одежды? Или, может, безбородому гному, не застегивающему верхние пуговицы одежды и выставляющему на всеобщее обозрение растительность на своей груди? А может, ты хочешь поговорить о странностях внешнего вида с эльфийкой, которая стрижет себя ножом, таскает рейтузы в желтые ромбы в «компании» с ярко-красной туникой… По поводу странных движений… О да, Соласовская походочка «а-ля «от бедра» ну нихера не странная, как и наш с Дашкой строевой шаг, я уж молчу про привычку Блэкволла всегда ходить, как на таран. И уж конечно же твои способности ну очень странными кажутся человеку, с которым в одной организации служит дохуя телепатов, метаморфы, ксеноморф, куча сущностей, всякие там разумные, на людей непохожие и люди, которые на нормальных людей похожи лишь внешне. Тут все странные, если ты еще не въехал. И по мне — ничего дурного в этом нет. Ну там, каждый — это индивидуальность и «бла-бла-бла» в том же духе. Насчет странных вещей… Ну, знаешь, я тебе скажу стандартной фразой, услышанной еще в прошлую свою жизнь… — «Все, что человек должен — написано в налоговом кодексе, а все, что не должен — в уголовном». — Вот именно. Так что пока твои странности не мешают жить окружающим и тебе самому, на них можно благополучно забить. — Сэра с тобой не согласна. — Ты просто не нашел к ней подход, — фыркнула девчонка, глядя на него сверху вниз и заговорщицки улыбаясь. — Я ищу. Я помню задание. Но мне в голову ничего не приходит. — Ну давай, давай, думай. А я спать, а то задолбалась уже всю ночь с гребанными рапортами сидеть… На самом деле сидела она не с рапортами. А с Коулом, которому ночами было хуже, чем днем. Днем он уже ходил по южному крылу, впрочем — наружу ему выходить запрещали. А вот ночью… Ночью были сны. Страшные. Про настоящего Коула и про него самого. Ночью приходил Рис, кричал на него. Тогда кричал и сам Коул, а просыпаясь от собственного крика, всегда видел рядом встревоженную Рин, которая сидела рядом с ним и долго гладила по голове, пока он снова не засыпал. Она специально не засыпала ночью, чтобы если Коул закричит снова — успокоить его, разбудить, выдернуть из кошмаров. Он это знал. Если Рин спит — можно кричать сколько угодно, но она не проснется. Пусть спит сейчас. Можно было попросить ее спать ночью, но Коул не мог этого сделать, уже прекрасно зная, что Рин от него в лучшем случае отмахнется. Укрыв заснувшую девушку одеялом, Коул вытащил ее ботинки из под шкафа и кровати, после чего поставил на стул рядом с лежанкой. На спинку стула он повесил пятнистую куртку, которая была заброшена за кровать. Рин безалаберна и неаккуратна, по крайней мере во всем, что касается порядка в собственной комнате. Потом ведь искать будет вещи, торопиться, злиться, что долго не находятся. Глядя на девушку, Коул принялся думать. Думать, как выполнить задание Рин. Она говорила, что ему нужно научиться взаимодействовать с людьми и не только. Потому что если он не сможет при желании этого сделать, то будет сложней выжить в какой-либо ситуации. Он может видеть человеческие чувства и слабости, а значит — при желании использовать их себе на пользу. Коул не хотел никого использовать, но Рин сказала, что используют все и всех, так или иначе, а если Коул собирается надолго остаться среди органиков, то ему придется к этому привыкать и научиться здесь жить. Сэра ему нужна — так сказала Рин. Когда он будет ходить «на разведку», используя свои особенные способности, именно Сэра и Варрик будут теми, кто осуществляет «прикрытие». И если Сэра не будет готова всадить стрелу во врага, вдруг увидевшего Коула — будет очень плохо. Конечно же, в дивергруппе все друг с другом, как сказала Рин, «взаимодействуют», но неплохо было бы, если бы к обязанностям была присоединена доля личной симпатии. Коула расстраивало, что Рин не отправила его «искать подход» сначала к Варрику, который хорошо к нему относился. Сэра… Сэра другая, сложная. Ругается, называет жутью… Потому что он жуткий и странный. Жуткий… Она его боится… В голове вдруг словно защелкало. Вспомнились некоторые реакции Рин, кое-какая информация о самой Сэре и в голову Коула пришла идея. В конечном счете, из-за этой идеи у него появилось небольшое количество проблем, да и Рин его отругала, но с заданием он все же справился.