Репетиция

Жизнь Антонио Сальери никогда не затрагивало физическое влечение. У него были Бог и его музыка, больше он ни в чем не нуждался. Возможно некогда и было время, когда он был более внимателен к формам тела и яркости глаз, но это уже в прошлом. Его страсть могла быть утолена в любой момент, но она просто исчезла, переросла в его музыку, подобно его пристрастию к сахару и прочим нуждам и желаниям, которые досаждали ему. Музыка и Бог. Это все, что ему было необходимо. Пока он не встретил Вольфганга Амадея Моцарта. Поначалу Моцарт был не более чем именем, что носился по салонам Вены словно мяч в детской игре. Сальери слышал всего лишь несколько отрывков мелодий, наигрываемых на пианино различных благородных дилетантов, воображавших себя талантливыми. Ничего сложного или особенного, ничего, что могло бы убедить его в том, что этот человек, этот, по сути, еще ребенок в свои двадцать лет, был чем-то большим, чем призовой императорский павлин. Поговаривали, что его щегольские наряды блистали ярче, чем платья светских дам. Разумеется, во всем был виноват Готлиб Штефани. Сальери никогда не одобрял этого глупого либреттиста, который никогда не мог стоять спокойно и даже говорил в тональности, не подобающей мужчине. И разумеется Штефани был восхищен этим так называемым гением, который обещал быть источником множества проблем, если учесть, что он действительно собирался сочинить немецкую оперу. Штефани стоило бы верить в ту чушь, что он написал сейчас для Сальери. Возможно тогда она и будет чем-то стоящим. А маленькому глупому попугаю никогда не сочинить то, что позволит словам Штефани запомниться. Но, несмотря на эти опасения, Моцарт поднялся в глазах императора. И Сальери послали посмотреть на репетицию Моцарта, а точнее, проследить за его совместной с Штефани работой. И вот тогда… Сальери не мог сказать, сколько он стоял и слушал волшебную музыку Моцарта: секунды, минуты, часы или дни. Он очнулся, когда музыка внезапно смолкла, и голос Моцарта не прервал его упоенный восторг, который он не чувствовал с тех самых пор, как вложил всю страсть в свою музыку. -Ну как вам, маэстро? Не слишком ли много нот? По мнению Сальери, в репетиционном зале было слишком жарко, и на мгновение ему привиделось, как Моцарт медленно снимает с себя сюртук и не спеша расстегивает жилет. Но видение было слишком кротким, чтобы как следует обдумать его. Взамен Сальери неловко кашлянул, и, пару раз сглотнув, наконец ответил на вопрос Моцарта. -Это было… неплохо. -Неплохо? Вы с ума сошли? Сегодня было одно из лучших выступлений сеньоры Кавальери! Написание и исполнение музыки совершенно, и вы это знаете! Это было великолепно, как минимум. -Это было неплохо, герр Моцарт. На этом все. Эмоции на лице Моцарта сменялись с быстротой маленьких нот трели кларнета, в результате он ограничился загадочной полуулыбкой, которая едва намекала на его обиду на Сальери из-за отсутствия восторга у последнего. Моцарт театрально махнул оркестру рукой, подражая своим недавним движениям, и крикнул: -Все свободны! Я желаю поговорить с герром Сальери наедине. Музыканты как ни в чем не бывало стали убирать свои инструменты и ноты, и Сальери заметил, что они уже привыкли к капризам Моцарта. Этот мужчина, нет, этот мальчик, просто не мог сочинить те ноты, что он слышал сейчас! Так много нот, как отметил раннее граф Розенберг. И эти звуки были возвышенными, эфемерными, словно с небес. Сальери стоял в стороне и наблюдал как Моцарт, горделиво словно боевой петух, с важным видом расхаживал по сцене, отстукивая каблуками короткие нетерпеливые стаккато, словно прощаясь со своими музыкантами и дивой. Наконец, когда все ушли, Моцарт спрыгнул со сцены. -Итак, маэстро? Сальери? Каково ваше мнение? Здесь никого нет, никто не услышит, раз вас действительно так смущает сделать мне комплимент. -Я уже высказал свое мнение. Это было неплохо. Вы так самонадеянны, герр Моцарт. Если вы хотите выжить при дворе императора, то я дам вам совет: оставайтесь на своем месте, и между нами все будет в порядке. Ему стоило развернуться и уйти, иных вариантов не было. Оставаться здесь значило еще больше запутываться в этом странном несоответствии, стоящим перед ним. Словно если бы Иисус Христос принял облик Сатаны, как если бы труба начала издавать нежные тихие звуки скрипки. И чем дольше Сальери смотрел на это порочное очарование, тем больше он подчинялся желанию остаться, перебрать все струны по отдельности, что оплетали этого мужчину, пока таинственная гармония его существования не распространится, чтобы ее увидел весь мир. Но голос ангела, умоляюще звучавший меццо-форте, полился изо рта этого дьявола в уши Сальери. -Подождите! Сальери! Прошу вас! И как он мог не подчиниться голосу того, кто переписывал музыку самого Бога? Как он мог не подчиниться голосу, когда странные непрошенные видения, что он прогнал, стояли прямо перед глазами, вернувшись? Где каждая последующая пуговица жилета медленно расстегивалась с подчеркнутой точностью. Сальери повернулся. И ждал. -Маэстро… — нерешительно начал Моцарт. — Я… я слышал вашу музыку раньше. Вы хороший композитор. Великий композитор. Ваше имя будут помнить. Я верю, что вы дадите честную оценку моей работе. Не унижайте меня так, — хоть юный композитор и избегал слова «пожалуйста», сложно было не заметить умоляющий тон и намек на просьбу в его словах. -Это было… — Сальери было сложно сформулировать, — было… превосходно. То, что останется навечно, герр Моцарт. Щеки Моцарта окрасились легким румянцем от радости, что ужасно сочеталось с его ярким сюртуком. -Благодарю вас, маэстро. Вы льстите мне. -Я говорю правду. -В таком случаем, могу ли я отплатить вам за вашу честность? Напитком, возможно? Если, конечно, вы не думаете о чем-то еще. И до того, как Сальери успел бы осмыслить происходящее, Моцарт пересек сцену и оказался на удивление близко, достаточно близко, чтобы почувствовать сладкий аромат его одеколона и рассмотреть каждый блестящий камешек на его сюртуке. Сальери прочистил горло. Моцарт говорил таким невинным тоном. За тем его замечанием ничего не скрывалось, абсолютно ничего. Но Моцарт похоже заметил его сомнения, заметил, что щеки Сальери слегка покраснели. Моцарт ухмыльнулся. -Я слышал, вы искусно сочиняете вокальные партии, маэстро. -Я…некоторые так говорят. -В таком случае, не могли бы вы дать мне несколько уроков вокала? -Если… если вы того желаете. Сальери смутно осознавал, что запинается, не в силах построить спокойные, гладкие предложения, как раньше. Но, о Господи Боже, всему виной этот дьявол. Моцарт тем временем с обманчивым равнодушием снимал свой сюртук. -Здесь довольно тепло, не правда ли? — отметил он, перед тем как бросить сюртук через комнату, который в результате удачно приземлился на ближайший пюпитр. — И вправду, маэстро, вам, должно быть, душно. Позвольте снять ваш сюртук. -Я в порядке, правда. Руки Моцарта были на его плечах, дыхание Моцарта касалось его шеи, а пальцы Моцарта ловко стягивали его черный сюртук, и казалось, что все эти годы, в течение которых он так тщательно контролировал свои чувства, стер этот ангел из ада своей неземной музыкой. Ладони Моцарта проскользили вниз вдоль рук Сальери в непрекращающейся попытке снять его сюртук. Их разделяло всего пара дюймов. Сальери преодолел это расстояние. Поцелуй был неловким и нерешительным. Сальери давно не практиковался, у него было не так много возможностей после его брачной ночи: Тереза была не самой любящей женой. И не важно, насколько был опытен Моцарт (не особо, если верить придворным сплетням), он был безусловно застигнут врасплох. Но когда они оторвались друг от друга, Моцарт не выглядел шокированным, и также он не отвернулся с отвращением. Наоборот, на его лице вновь была ухмылка. -Мой дорогой Сальери, под уроками вокала я подразумевал не совсем это. Что-то еще сдерживало Сальери теперь. Все его запреты, казалось, были сожжены мужчиной, что стоял перед ним, его поддразниваниями, насмешками и музыкой. Долгая пауза. Глоток воздуха. Возможность изучить оркестр, расположившийся перед ним, выбрать, откуда именно будет управлять им, решить, куда заведут его ноты, уже спланированные и записанные. И тогда. Музыка раздалась вновь. -Если вы подразумевали что-то иное, герр Моцарт, то вам стоило бы быть точнее. -Я не уверен. Я вполне мог хотеть этого. Прошу извинить меня за мои слова, маэстро, но, когда дело касается поцелуев, я могу оказаться несколько более опытным, чтобы давать уроки вам. -Тогда докажите. Теперь главенствовал Моцарт, запустив одну руку в черные волосы итальянского композитора, другой он в это время окончательно стягивал с него сюртук. Его губы двигались убедительно, но не слишком настойчиво — он явно предоставлял Сальери некоторую свободу, позволяя ему самому выбрать ведущего, — мягко склоняя его открыть рот. И Сальери поддался, сходясь с ловким языком Моцарта своим. Разум Сальери отчаянно пытался хоть как-нибудь описать это чувство, но все, о чем он мог думать, была музыка, но и она не могла даже близко описать то, как Моцарт цеплялся за него и целовал. Сальери потерялся в поцелуе. Когда они разорвали его от недостатка воздуха, он увидел, что лицо Моцарта было румяным, как и его собственное, а глаза были прикрыты явно от удовольствия. -Сальери, — выдохнул тот, и второй композитор использовал эту возможность, чтобы притянуть Моцарта еще ближе к себе. Достаточно близко, чтобы почувствовать все углы и выпуклости его тела. Моцарт позволил ему сделать это, но спустя минуту, он положил руки на грудь Сальери в молчаливой просьбе подождать, а затем взял его за руку и повел на сцену, что была рядом. Моцарт развалился на полу в центре полукруга из стульев, дернув Сальери на себя. Их ладони заскользили вниз по телам друг друга, избавляясь от пуговиц и галстуков, так поспешно, как Сальери еще никогда не спешил, пока наконец не оказались полностью обнаженными. Сальери оперся на руки и внимательно осмотрел желанную добычу, что лежала под ним. Моцарт все также прерывисто дышал, а щеки его прокрывал румянец, его слегка приоткрытые губы покраснели от поцелуев. Его руки обвились вокруг торса Сальери, выражая тем самым то ли покорность, то ли собственничество, и когда глаза Сальери опустились вниз… О, Боже, смилуйся, что он делает? Моцарт нахально ухмыльнулся и – о, Господи, куда лезет его рука? Да, вот так, еще, — притянул Сальери ближе. -Мне казалось, вы говорили, что вам не требуются мои уроки. Но сейчас, кажется, они вам очень нужны. Сальери хмуро посмотрел на молодого человека, лежащего под ним. Моцарт не собирался превзойти его, ни сейчас никогда-либо еще. -Мне не нужны уроки. Может…немного практики. Но не уроки. -В таком случае, репетиция? -Пожалуй. Тогда прошу вас, Сальери, играйте. И Сальери подчинился, -когда он стал так слушаться Моцарта? — позволив своей руке спуститься вниз, далеко вниз, и обхватить то, что он никогда не смел трогать ранее. В ответ Моцарт выгнулся, его рот приоткрылся, словно приглашая разделить с ним глубокий поцелуй. Чем дольше Сальери ласкал, тем чаще раздавались стоны Моцарта, и тем больше Сальери целовал эти столь греховные губы. И они двигались вместе, в унисон, извиваясь на полу сцены, не беспокоясь о том, что снесли пюпитр, отправляя записи арии в полет, чтобы затем те усеяли весь пол. И, казалось, что уже пролетели часы среди этих пюпитров, хотя, возможно, это были лишь минуты, когда удовольствие накатывало и увеличивалось подобно крещендо, омывая их подобно волнам музыки. Наконец, рот Моцарта распахнулся в крике наслаждения. Сальери прикусил плечо своего любовника, оставляя метку, которая будет сходить еще несколько дней. Они лежали среди нотных листов, тяжело дыша, не в силах двинуться, сосредотачиваясь лишь на вдохах и выдохах, их грудные клетки поднимались и опадали одновременно… До тех пор, пока. -О…О, Боже…Моцарт…это было… -Ох, Создатель… -Моцарт…? -…Да? -Пожалуй… пожалуй мне нужна еще одна репетиция. Я не уверен, достаточно ли… моя техника хороша. Моцарт засмеялся и поцеловал Сальери — медленно, теперь уже как любовник. -Ваша техника была великолепна. Но я действительно был бы очень рад порепетировать с вами снова.