Not Gonna Die

Death surrounds, My heartbeat's slowing down. I won't take this world's abuse, I won't give up or refuse, This is how it feels when you're bent and broken, This is how it feels when you're dignity's stolen! When everything you love is leaving, You hold on to what you believe in!

«Мы не умрём. Никогда не умрём, слышишь?!» — эти слова до сих пор отдавались болью там, где должно быть сердце. Вокруг шумели ветки. Шумели, хлестали по лицу, пугали своим присутствием. Он бежал. Бежал, не разбирая пути. Просто бежал вперёд, уже не понимая, где находится. На лице давно уже замерли небольшие раны-рубцы от веток, вечно летящих в его сторону. Тёмные, цвета вороньего крыла волосы были растрёпаны, хоть и сложены в привычный хвост, но всё равно свисали, как будто бы их поправляли на скорую руку. Со щёк парня капали слёзы, вперемешку с кровью. Левый глаз был сильно повреждён, он уже почти не видел им. На лице были видны многочисленные шрамы. Руки давно разбиты, в волосах трава, грязь и листья деревьев. Алое кимоно, его любимое, тоже всё в песке, грязи и листьях, вперемешку с кровью. Голос давно уж сорван, ещё в начале пути, при бешеных криках, срывающихся на стоны боли или же плач: "Россия!". Это Ван. Ван Яо, Китай. И сейчас, только сейчас он понимал, сколько потерял. Альфред, его «Геройство», убеждения… он сам до сих пор не мог понять, что потянуло его принять это решение. Он ведь ненавидел его. Ненавидел Америку, А Англию |ахэн| тем более. Но они смогли сделать это. Смогли убедить его в том, что Брагинский — кровавый, сумасшедший маньяк, готовый убить даже свою сестру. И он ушёл. И подписал те военные документы… зря. Они его пытали. Нагло, зло и постыдно — он не хочет вспоминать об этом. И только раны навсегда запомнятся. Ван убежал. В этот самый лес, где ещё совсем не так давно они с Ваней гуляли, где он прятался за берёзами, а Ван его находил. Первое время он боялся России. Убегал, когда тот пытался обнять его, сбегал с назначенных встреч и свиданий. Убегал от судьбы. А теперь он сам отдал бы любые деньги, что бы обнять его, прижаться к нему всем телом и вдохнуть тот запах. Запах России. Запах пороха, подсолнухов и водки. Но только лишь ему удастся побыть с ним вместе, их боссы заставляли приставлять к головам друг друга оружие. Теперь он кажется снова обнимал Ваню, прижимаясь к нему. Вот только его образ таял с каждым пробуждением… Он помнил каждую встречу с ним. Каждый вдох. Каждый выдох. Улыбка |вдох-выдох|. Объятия |вдох-выдох|. Поцелуй |вдох-выдох|. Подсолнух |вдох-выдох|. «Прощай» |вдох…, но выдоха нет|. Он всё время находился словно на лезвии ножа. Они играли в любовь. Они не любили друг друга. Кажется, не любили. И это «кажется» вечно превращает «кажется, не любили» в «кажется любили». Именно это и убивало Яо. Именно это, кажется, придавало сил Ване. Последний раз он видел его, даже не видел — просто чувствовал тогда, когда примерно часов в шесть утра в дверь позвонили. Он, разбуженный, в халате, поплёлся открывать. На полу лежала коробка. Он открыл её. Внутри было лишь четыре вещи — маленький браслет, кажется, фенечка; подсолнух; шарф России и письмо. Отложив две первые вещи и, честно говоря удивившись, но всё же надев шарф, Ван вскрыл конверт. Внутри было одно слово. Из-за него, кажется у Китая земля ушла из-под ног. «Прощай» Ту фенечку он не снимал никогда. Она была пятицветной — с одной стороны флаг России, с другой — флаг Китая. Флагом России вверх Яо не носил никогда — Америка ненавидел вещи с элементами российской культуры. Но всё равно он знал, точно знал что эту фенечку его новому рабу подарил именно Россия. Он хотел много раз запретить Вану носить её, но тогда тот грозился расторгнуть союз и рассказать всем что этот союз есть на самом деле (хоть это бы и не помогло — Яо прекрасно знал, что у Америки всё схвачено). Что ж… его всё равно не удержали в том доме… от медных наручников следы останутся надолго — Америка любил с усмешкой напоминать Яо о том, насколько он ничтожен — да хотя бы вспоминая тот случай, когда его заперли в одной комнате с Англией и Францией и «развлекались» часов пять. А он ничего не мог сделать. Он же… никто. Он ничего не может сделать. Но вот, ему удалось сбежать — наконец-то. Он летит в Москву, срочно, хотя знает, что его никто не ждёт. Холод колет щёки и руки, но он упорно продолжает двигаться… к особняку Вани, открывает дверь и… сначала дом встречает его тишиной. Мрачной тишиной, но потом… — Ну и что ты пришёл? У Альфреда надоело, значит, да? — В доме были двое. Беларусь и Гил. — Ожидаешь того, что мы примем тебя с распростёртыми объятиями? А вот и нет. Мы ненавидим тебя. Ты предал нас. Из-за тебя… Ваня… — Наташа разрыдалась. — Уходи. Тебе здесь больше не место — Прошипел Гил — Он любил тебя, а ты… он ведь из-за тебя погиб! Из-за тебя! — это последнее что услышал Китай, прежде чем убежать. Слёзы текли по щекам, а перед глазами то и дело возникал портрет Вани, шепчущий: «Мы никогда не умрём» Он ушёл. В лес, побежал, не разбирая дороги. Опять… снова… ветки по лицу. Опять этот ком в горле, ком в сердце… опять. Снова. И шарф, словно специально напоминающий до боли о нём. И запах. Его запах. Пороха. Подсолнухов. И водки. Улыбка |вдох-выдох|. Объятия |вдох-выдох|. Поцелуй |вдох-выдох|. Подсолнух |вдох-выдох|. «Прощай» |вдох…, но выдоха нет|.