Если бы

Если бы Цзяня попросили назвать самого близкого ему человека, то он игриво щурясь и скалясь назвал бы имя из шести букв. Если бы Хэ попросили назвать самую самовлюбленную тварь, то он, отплевываясь и пиная гальку, назвал имя из шести букв. Если бы Джамао попросили назвать самых близких ему людей, то он бы замялся и запоздало заявил, что это — родители. Если бы можно было найти человека, что знает Джамао вдоль и поперек, что пересек колотой раной все его мысли, мотивы и повадки и попросить его дать оценку поступкам подопытного кролика, рассказать увиденное и выписать ему чек на помилование или казнь, то бедняга так и остался бы стоять на пороге соображая битый час, как вытрясти все это дерьмо из калош, а погода, нужно сказать, сейчас отвратная и думаю, с таким сюрпризом в ботинках незнакомец наверняка простудился бы. Этот русый старшеклассник с мощной хваткой и взглядом рассерженного барса на самом деле был в прошлой жизни кошкой, выросшей в компании собак и теперь наслаждающейся своей реальной сущностью в другом теле и в другой жизни. Но пахло кошачьим кормом именно изнутри, а точнее, этот запах был как пот, он распространялся с каждым движением, и всем становилось ясно, что ему наплевать на любого встречного и поперечного с каждым вздохом. Хотя, даже не так. Не всем и не на всех. Слепым оказался Цзянь. А Джамао был неравнодушен к себе. И он прекрасно видел, как вытягивается этот шаловливый блондин, как взгляд светлых, словно чешуя рыбы глаз становится глубже, как в движениях, намерениях и намеках появился трепет и желание. Желания близости, даже невинной. Этот искристый весельчак определенно был псиной. Неопытной, способной ждать годами провожая взглядом равнодушные ноги. А кот, вернее, Джамао, зависал ловкими движениями на карнизе. Он не спускался, но и не уходил, заставляя ждать и ждать и ждать сидящего снизу. И ждущего. Ждущего только его. Это была и привычка и самовлюбленность. По тебе много лет сохнет лучший друг, явно не самый последний парень в школе. Круто? Безусловно. Строчка в дневнике личных побед. Боже, а как он вертел этим влюбленным дураком! Тот стоял в длинных очередях, каждый день провожал его до дома, оправдываясь, что просто пропустил утреннюю зарядку и просто обязан возместить ущерб своим хилым ножкам, давал списывать на математике, которую, наверное, знал лучше любого другого предмета и просто позволял ему все, что угодно. А когда он сжалился и пригласил того переночевать, то выглядел так счастливо, что тот чуть иронично не ляпнул, что тоже согласен, горька, молодожены. В такие моменты ему даже становилось стыдно. Пока он не видел Цзяня и в нем не загоралась природная агрессия к этой собаке. Может, если бы не кошки в прабабушках, то все бы сложилось иначе? И не было бы этих мимолетных посиделок с девчонками из параллели, не было бы того романа с разноглазой ангорой*, что соблазнила Джамао короткими светлыми платьями, открытыми плечами и кокетливостью, подобающей настоящей кошке. Ведь он так и не определился с ориентацией, а девственником помирать не хотелось. Да и эта тупорылая собака подуется, если вообще покажет вид, что обижена, а потом, стоит пригласить на ночевку или в кафешку все уладится. Так и произошло, только великий покоритель наивных забыл о косточке удачно проделавшему трюк. Ведь он, вроде бы, даже не подал виду. Да и вообще все складывалось крайне удачно. Удачные выходные. Все гладко. Удачный День рождения Цзяня. Он заявил, что все равно не собирался его отмечать. Удачное Рождество. «Глупость, а не праздник, Джи» Удачный Новый Год. Его предки все равно хотели утащить сына на праздник. Вроде бы. Удачный День рождения Джамао. Ну, тут уже ему решать. А для Цзяня его вообще не было. Удачные каникулы. Тот на удивление понимающе отпустил его без оправданий. Хм, может, он ошибся в нем и стоит ко всему относиться проще. Удачный День движения за независимость, День дерева, Праздник труда, День родителей, День детей, День памяти погибших за родину, День Конституции, День освобождения. Дни нерабочие, но, вроде бы, ему вообще похер на весь этот ажиотаж из ничего. Конечно, он не все это время проводил со своей дамочкой. Они оба ставили друг другу рога, первая по привычке, а второй то ли из мести, то ли от нечего делать. Он так завертелся во всем этом, что вспомнил о нем чуть ли не через год. Цзянь просто был рядом. Все это время: в школе, по дороге домой, вечером, после Дней рождений, как задний план его жизни, как музыка на заднем плане сложной игры. Со временем привыкаешь и перестаешь замечать, но без нее реально невозможно выдерживать напряженные погони. За то он пригласил его переночевать. Конечно, стоило поломаться, как тот со вспыхнувшими вновь глазами стал уговаривать его, мол, отличная идея, бро, ты чего передумал-то, ну? Джамао, войдя в дом, внезапно вспомнил, что в его холодильнике девственно чисто после застолья с одной киской. Конечно, он сразу скинул эту обязанность на друга, мол, любишь кататься люби и хлебушек таскать, но тот заупрямился и укатился под кровать с пультом от приставки, мотивируя такое неосторожное обращение с техникой, что этот засранец его еще и обратно не впустит. Согласившись, что такие подозрения имеют место быть, хозяюшка натянул кроссовки и потопал за покупками. Тем более, что сегодня псина выступает в роли обделенного вниманием. Можно и позволить ей поваляться. Но, конечно, не более. Он вернулся через десять минут. С чипсами, колой и упаковкой каких-то копченостей, с взглядом удачливого мышелова поглядывая на пакет. Дверь оказалась не заперта. И, если подумать, странная штука. Метафора: открытые двери явно не подходит к покалыванию в пальцах ног, что пробежалось по его конечностям пальцами долговязого пианиста общающимся с инструментом языком жестов. В комнате было пусто и темно. На кухне ровно мерцала теплая, желтая лампа. Кажется, сейчас должен раздаться щелчок фотоаппарата, настолько прозаичная вышла картинка. Ругаясь на то, что его даже не встретили он прошел внутрь. Пакеты с диким звоном осели на пол, выскальзывая из дрогнувших рук. Цзянь сидел на полу и вжимался в просвет между полом и кухонными шкафчиками. Везде, у рук, у голых ног, под бледными стопами было стекло весело подмигивающее вошедшему. Или это был вовсе не Цзянь? Такое выражение лица, оно точно было не его. Может, того мелкого мальчишки, что оставили родители, когда-то давно, да и то лишь один раз за много, много лет, но не той занозы в заднице, что шла рядом с ним. Это была… истерика? Паника? Да, а еще слезы. Много слез. И никакой насмешки. Что делает этот бледный заморыш в его теле? Верните моего бро, вы, грабители! А над ним абиссинка*. Темноволосая, с конским хвостом, высокая и с самодовольным, мстительным взглядом русых глаз. Она наступала. Да, после этого не верь, что дворовая кошка загрызла до смерти голодную шавку, судя по всему, не решившую, что когти — действительно проблема. — Выметайся. Ты не нужен здесь. — Прошипела та напоследок и обернулась. Может она говорила что-то и до этого, но Джамао прослушал. Он оглох на пару минут от увиденного. Если бы она не спросила насмешливыми глазами, накрашенными красной помадой губами, тонкими спицами длинных ногтей, угловатыми формами. Если бы он ответил иначе. Если бы он сообразил. Если бы он перестал думать членом, черт побери! Если бы он не сказал Цзяню выметаться из его дома, когда она, виляя бедрами, не заканючила, надувая губки, что он ее ударил. По ней видно, что ничего такого не было. По ней видно, что она сама ударит, кого хочешь. А Цзянь ведь встал. Не стряхнув с ног осколков, не обувшись, не обернувшись, он распахнул дверь и спустился по лестнице рыбой запущенной в аквариум после пляски в пустом ведре. А слезы высохли, иссякли, кажется, иссяк и сам пес, мертвой тушей ложась у равнодушных ног так и не дождавшись. На нем была пустота. Если бы он прикрыл ему веки, то его ударили бы? А потом Джамао вспомнил, что тот дрожал как в лихорадке. И кровь на тонких запястьях тоже видел. Вечно холодных почему-то. Он представил, как стрекотом кузнечиков на ступеньки капают осколки и смеются, смеются, смеются. Как соседи будут ругаться, что с тринадцатого до первого этажа осколки. Немного, совсем чуть-чуть алые. Можно представить, что какой-то идиот съел почти все варенье, а оставшееся кинул вместе с банкой катиться к низу. Хотя, она бы разбилась окончательно через пару этажей, в самом деле. И утром, после жаркой ночи он вышел на кухню. И утром, после жаркого поощрения за выбор он увидел, что на столе лежит яркий пакет с тупыми человечками и зверушками, в котором подарки на все пропущенные праздники и просто так. И утром, он понял, что не дикая хитрая кошка, а простой мудак. Если бы он выгнал ее раньше, чем после ночи вместе, пусть и с вещами, но без слов. Он ринулся в воскресенье, днем, вниз по ступенькам, где действительно были осколки, до самого низа, только банка с вишневым вареньем оказалась больше, чем он думал. Думал вечером, думал совершая ошибку, думал пятой точкой или чем-то еще. Кровь, стекло, стекло, асфальт, клочки волос и скамья. А потом ничего. Зияющая пустота. Домашний молчит. Мобильный у него же и время ожиданий до понедельника тоже. «Удачный» понедельник. Его не было в школе. Хэ найти не удалось. «Удачный» вторник. Его квартира пуста. «Удачная» среда. Он раздобыл телефон его родителей. Оказывается, его родители давно развелись и обзавелись новыми семьями. И не приглашали того на Новый Год. «Удачный» четверг. Тупик. «Удачные» пятница, суббота, четверг, воскресение. А потом наступил понедельник. Он пришел. Кажется, ничего и не изменилось. Он просто подошел и потрепал Джамао по голове сказав, что немного приболел и теперь готов доставать его снова, если тот не против, конечно. И самым удивительным было даже не это. А то, что Джамао действительно не рассчитав силы, отбился от него. И то, что под его рукой просело что-то мягкое, под длинным рукавом. И то, как Цзянь на секунду поморщился от боли. И даже то, что тот улыбнулся как-то слишком понимающе. Она выходила неправильная, эта улыбка. У него глупо дергалась мышца. И дрожали губы. Пауза затянулась. Широкие ладони потянулись к одетым запястьям, стягивая рукава и обнажая бинты. Оба замерли. Воздух потяжелел, а на плечи опустилось небо. В уборной он запер дверь кабинки для инвалидов и ощупал его всего. Обмякшее тело не сопротивлялось, а чужие пальцы гуляли по исполосованной груди, бокам, икрам, ляжкам. Наверное, только шея и лицо с животом были целыми. Наверное, он боялся прорезать слишком глубоко, словно вынимая из новогодней обертки подарок с внутренностями, кровью, костями и мыслями напоследок. Джамао поднял взгляд. На него смотрели. Как нищенка на стенд с пирогами в канун рождества. Даже без жадности. Просто красивая вещь, которая, конечно, ей не достанется. Не было добрых прохожих ни в прошлый раз, ни в позапрошлый. Она с завидным терпением смотрит, как карапуз улыбается, видя красивую вещицу, уговаривает родителей слезами забрать его домой. И потом, когда смотреть уже не на что она уходит каждый раз думая, что в следующем году — обязательно. А каждый год думает, что нужно бы повторить. Он несмело тянется к Цзяню. И тот не отстраняется. А потом, после того, как жалеть уже поздно, Джамао опять сбегает. С полком чертей в этих многострадальных ботинках. И даже когда далекий смех распугивает их, притяжение удается преодолеть только минут через десять. Там уже пусто. И грязно. Кажется, что-то произошло с его бинтами или Джамао был неосторожен. Если бы он учился на своих ошибках. Если бы он не встретил тогда Хэ, который угрюмо взглянул на него и со всего размаху врезался острым плечом, наступая на ногу и посылая такой полный мрачной решительности взгляд, что в затылке у Джамао закололо. И он, словно примеряя чужую обувь, ринулся в класс. Дверь была открыта. Тот и сам не знал, зачем идет, уроки кончились, и встретить там никого наверняка нельзя было. И он опять упустил Цзяня, то ли воробья, то ли журавля. А тот, как на жердочке, сидел в пустом классе на подоконнике, свесив ноги вниз. Ледяной ветер обдувал худую ломкую фигуру, бинты расправлялись крыльями. Они плясали, стряхивая с себя последний год. Джамао сделал шаг. Тело качнулось и ухнуло вниз. Джамао ринулся к окну.

Если бы Джамао попросили назвать самых самовлюбленных тварей, то в торжествующей тишине он назвал бы имя из шести букв.

*Породы кошек