Часть 1
4 августа 2015 г. в 03:51
Дикому зверю нельзя смотреть в глаза, и Оливер знает это, знает интуитивно, достает это знание откуда-то из подкорки мозга. Оливер знает, что нельзя, но глаза у Слэйда темные и внимательные настолько, что он не смеет отвести взгляд в сторону. В глазах Слэйда лед, и где-то под ним, под этим мнимым спокойствием, скрывается пропитавшее его от и до безумие – неминуемый дар Лиань Ю, втекающий в тело через кислород и воду, а может быть, он просто всегда был таким. Слэйд Уилсон – это его зверь, с которым бесполезно бороться, от которого бесполезно прятаться. Слэйд Уилсон – это тот самый человек, от которого не знаешь, чего ожидать. Оливер боится отвести взгляд, и он смотрит, смотрит прямо и не моргая, потому что ему кажется, что стоит отвлечься, и Слэйд вцепится ему в глотку, прокусывая кожу и ломая трахею. Они тут все не те, за кого себя выдают, и Оливеру кажется, что чем внимательней смотрит Слэйд, тем меньше он его боится.
Когда Слэйд крепко перехватывает его запястья и вздергивает их вверх, прижимая к холодной, чуть влажной ткани парашютного купола, который устилает пол самолета, Оливер думает, что это та самая точка невозврата. Оливер не знает точно, что это такое, но ему почему-то кажется, что эти слова тут очень уместны. Когда он чувствует ладонь Слэйда, горячую и шершавую, на своем животе, он смотрит в непроницаемое лицо зверя, и Оливеру кажется, что он не усмехается, а скалится. Слэйд Уилсон похож на матерого пса, выросшего в волчьей стае, и Оливер догадывается, что этот зверь знает, какова кровь на вкус. Оливер не знает, когда все пошло не так, он не может сказать, что было этому предтечей, и он едва ли может объяснить, почему не попытался сопротивляться, даже несмотря на то, что Слэйд давал ему такую возможность. Оливер чувствует, как его собственное сердце пропускает удар в тот момент, когда Слэйд проводит носом от его щеки до виска и замирает, привалившись к нему грудью, сильнее вжав в пол.
У Слэйда горячая кожа, и Оливер чувствует это даже через одежду. От него остро пахнет потом и мускусом. У него напряженное тело и сам он, весь он – напряженный и жесткий, и Оливеру это совершенно не знакомо. Оливер чувствует его дыхание на своей шее и выворачивает кисти рук, только сейчас понимая, как глупо он подставился под клыки, а Слэйд сипло смеется, как делает это всегда, и давит пальцами сильнее, едва ли не до сухого треска в костях. Непозволительно тесно, опасно близко, он нависает над ним и жмется еще теснее, не то в желании быть ближе, не то подчиняя себе, подминая под себя. Оливер закрывает глаза, потому что у него нет сил бороться, потому что на самом деле он совсем не хочет сопротивляться, потому что не так уж он и против. У Слэйда сухие губы и весь он такой – сухой и грубый, лишенный пластичности и грации, составленный из точности и отлаженности. У Слэйда острые клыки и сильные челюсти, и Оливер чувствует во рту вкус меди, когда он медленно прокусывает его губу, властно сдавливая пальцами бок и подаваясь вперед, впиваясь в него с той звериной яростью, которая жила в нем всегда.
Оливер знает, что дикому зверю нельзя смотреть в глаза, потому что это может его спровоцировать, и кажется, только что он преступил это древнее табу, наплевав на все предупреждения. Все это не потому что Слэйд сильнее его, не потому что Слэйд настойчивее и горячее, а потому, что Оливеру день ото дня все сильнее кажется, что внутри него тоже есть «что-то» – что-то незнакомое и чуждое ему, что-то зароненное в него незримой дланью Лиань Ю и уже пустившее в нем свои корни, уже прижившиеся в нем. И это «что-то», которого Оливер так боится, оно жаждет крови, оно хочет силы, и оно тянется к Слэйду, тянется к тому, что сокрыто глубоко внутри него, не боясь получить укуса в ответ. Оливеру кажется, что именно так они и сходят с ума, теряясь в слепых предположениях, ограждаясь от реальности и отказываясь от той части себя, которую пробудили дикие условия. Они отказываются от себя, всеми силами стараясь сохранить ту маску цивилизованности, которую к ним примерили еще в детстве, они боятся смотреть на себя настоящих и именно это сводит их с ума.
Слэйд, поднявшись на колени, возвышается над ним, закрывает собой тусклый свет утопающего за горизонтом солнца, едва-едва проникающего в разбитую кабину самолета, и Оливер думает о том, что в этот момент он похож на древнего, забытого бога – в его мыслях нет ни восхищения, ни трепета, лишь слепая уверенность и какое-то смутное чувство скрытой угрозы. У Слэйда тело римского гладиатора: иссеченное шрамами и бороздами заросших ран, – и Оливер ловит себя на мысли о том, что ему почти нравится то, как контрастно его бледные руки выглядят на фоне смуглой кожи Слэйда. Он опасливо тянется к нему, скользит ладонями по животу и широкой груди, перебираясь на плечи, а после на шею. Он обводит пальцами подбородок и линию скул Слэйда, чувствует, как колют пальцы жесткие волоски бороды. Он замирает на месте, почти не дыша, и смотрит в его темные глаза, в его непроницаемое лицо. Слэйд терпеливо ждет его решения, и Оливер давит ладонями на его затылок, вынуждая Слэйда согнуть руки в локтях и склониться ниже.
Оливер знает, что он не сможет приручить зверя. Оливер чувствует себя даром, приносимым в жертву на древнем, разрушенном капище, и все вокруг кажется ненастоящим и абстрактным, все вокруг кажется несуществующим и несущественным. И Оливер закрывает глаза, чувствуя, как Слэйд проводит ладонями по его ребрам и бокам, чувствуя, как он подхватывает его под поясницу, вынуждая выгнуться до ломоты в костях и прижаться ближе. Оливер слепо цепляется за его плечи и чувствует, как Слэйд касается зубами его шеи, до боли сдавливая ими его кожу. Оливеру хотелось бы оттянуть Слэйда от себя, но волосы на его затылке слишком короткие, и ему едва ли удается сжать их в кулаке, и поэтому он лишь сильнее скребет пальцами по его плечам и сдавливает коленями крепкие бока. Оливер дергается всем телом и глухо шипит сквозь крепко стиснутые зубы, потому что боится, что однажды сможет привыкнуть к этой боли, что сможет привыкнуть к этой действительности, и тогда он уже точно не сможет вернуться назад, потому что забудет дорогу.
Оливер знает, что сейчас Слэйд не думает, видит это в его глазах, видит то безумие и жестокость, просачивающиеся в него откуда-то из глубины. Оливер слышит его сдавленное рычание и пытается расслабиться, когда Слэйд подается вперед, вжимая его в землю весом своего тела, вжимаясь в него и выжимая остатки кислорода из легких. У Слэйда вся спина в красных, налившихся кровью росчерках и губы в пятнах крови, и Оливер тянется к нему, целует его грубо и жестко, будто мстит, скользит языком по сухим губам и чувствует привкус собственной крови, которого ему действительно не хватало все это время. Оливер знает, что совсем не остров сводит их с ума, но он не может смириться с этим. Он выгибается в руках Слэйда, охрипше дышит ему в шею, собирая на язык терпкий привкус солоноватой кожи, он чувствует как вибрируют связки Слэйда в тот момент, когда он рычит, вновь и вновь подаваясь вперед, не щадя и не думая об этом. Слэйд Уилсон – зверь с красными от крови руками, олицетворение не гнева, а сокрытой силы, которая, как и все прочее, может выйти из-под контроля.
Слэйд путается пальцами в его волосах, впивается зубами в его бледную кожу, оставляя метки, которые еще долго не будут заживать, и двигается в нем, внутри него, глухо, с угрозой, рыча и сдавленно сопя, потому что кислорода уже не остается. Воздух пылает, выжженный его гневом, выжженный его жестокостью, которые он выплескивает из себя, чтобы не сойти с ума окончательно. Оливер знает, что он слышит его даже через гудение крови в ушах и поэтому закусывает собственные губы до крови, закусывает мягкое место между указательным и большим пальцем, прикусывает Слэйда за плечи – что угодно лишь бы не заскулить от боли раненным зверем, что угодно, лишь бы он не увидел его слабости. Оливер не хочет быть тем, кого в нем видит Слэйд, Оливер не хочет быть жертвой, он хочет быть равным, и поэтому он терпит, даже зная о том, что сейчас это совсем не обязательно.
Когда Слэйд замирает, прижимаясь лбом к его лбу, не дыша, и содрогаясь от спазмов, Оливер проводит ладонями по его напряженной спине, скользит пальцами от его плеч к шее, и уже от нее к взмокшему затылку. Он растирает испарину по коже Слэйда и чувствует, как его трясет, словно лихорадочного, ощущает его сбившееся дыхание на своей коже, слышит стук его сердца, гулко бьющегося в его грудь. Только сейчас Оливер понимает, что над Лиань Ю растянулось покрывало ночных сумерек, только сейчас чувствует, что в кабине сбитого самолета, что служит им временным прибежищем, действительно холодно, и единственное, что его греет, это навалившийся на него, пытающийся прийти в себя Слэйд.
Спустя несколько минут Оливер сидит у разведенного Слэйдом костра, поджимает под себя ноги и растирает мерзнущие ладони, преувеличено внимательно наблюдая за тем, как извиваются языки пламени. Он складывает руки на груди и сжимается, пытаясь экономить тепло, которого постоянно не хватает. Он прижимается носом к своему плечу и чувствует запах чужой кожи, чувствует запах Слэйда. Оливер прикрывает глаза, делая глубокий вдох, запоминая. В сущности, мало что изменилось, в этом месте ничего не меняется, почти ничего. Слэйд подходит к нему со спины, подходит, как хорошо умеет, тихо и неслышно, накидывает на подрагивающие плечи шерстяной плед и с все тем же невозмутимым видом сует в руки Оливера жестяную чашку, от которой идет белесый пар, терпко пахнущий дикими травами. Когда Слэйд запускает пальцы в его волосы, все еще чуть влажные, Оливер замирает, не из-за страха – из интереса. Слэйд медлит, пропускает светлые пряди сквозь пальцы, а после, словно опомнившись, треплет его по голове и отступает, укладываясь на спальник, отворачиваясь спиной, и Оливеру в память почему-то врезается его взгляд – все такой же темный, но совершенно другой, более задумчивый, менее жестокий.
Оливер закидывает тлеющие угли землей и поднимается на ноги. Он подступает медленно и неуверенно, аккуратно и с опаской, словно не до конца уверенный в том, правильно ли он поступает, нужно ли это. Он ложится рядом со Слэйдом, прижимается спиной к его спине, и накидывает на него край покрывала, потому что знает, сколь бы сильным не казался Уилсон, кости мерзнут даже у него. И когда Слэйд поворачивает на другой бок, прижимаясь лбом к его затылку и как бы невзначай обнимая под грудь, прижимая подрагивающее тело Оливера к себе, чтобы согреть, он наконец спокойно закрывает глаза, больше не чувствуя дрожи от холода, он чувствует лишь тепло большого зверя с прояснившимся рассудком.