Стечение обстоятельств

Время заканчивалось, но это не имело уже никакого значения. С размаху пнул дверь, ввалился. Краем глаза заметил, как из-под летящей в стену створки бодро выпрыгнул какой-то сухонький старикашка в гражданском – грязные, текущие болотной водой подошвы миттермайеровских десантных ботинок прошли в паре сантиметров от сморщенного лица. Песочного цвета пиджак расцветился вонючими черно-зелеными каплями. Оскар отметил про себя, что следовало извиниться, и тут же спустил это дело в списке приоритетов куда-то ниже десятого места. Прямо сейчас надо было, чтобы хоть кто-нибудь из застывших в непонятном ему ошалелом оцепенении личностей во врачебной форме, наконец, вышел из ступора и занялся своими прямыми обязанностями. До сортировочной площадки было двадцать шагов. До ближайшей медицинской каталки, куда можно было сгрузить друга, двадцать пять. Вес Вольфа все сильнее давил на плечи. Оскар нетвердо шагнул. Сзади что-то цвенькнуло — обернувшись на звук, он увидел, что старикашка стащил со спины злополучный пиджак и бросил на грязную плитку. Сверкнула серебром бляха ветерана медицинской службы. Сил на разговоры не было, как не было и подходящих слов. "Что ж ты стоишь, ветеран, не видишь, что у Миттермайера обе ноги в фарш переломаны, он без сознания, и в том его счастье? Наплевать мне на твой костюм, я сам едва на ногах. Мое дело десантным топором махать, да может, примотать другу одну разбитую ногу к другой снятыми с знакомых мертвецов ремнями и проложив посередке так же добытую скатанную горелую куртку. Потому что больше я ничего не нашел и не придумал, и сил думать или искать не было. Потому что на этом кончается все, чему учили меня, и начинается то, чему учили тебя. Так?" И, будто почувствовав, наконец, весь его страх, боль и усталость, старик выдохнул, со свистом, прямо сквозь стиснутые зубы, и, наконец, открыл рот. Оскар зажмурился – неожиданно резкий, пронзительный срывающийся на визг голос бил в уши. Но, словно по волшебству, картинка враз ожила. Кто-то подогнал каталку и забрал, наконец, Миттермайера. **** Вольфганг открыл глаза, и тут же сразу закрыл их снова. Белый потолок, стандартная лампа имперского госпиталя, знакомый запах дезинфектанта. Значит, они все-таки добрались… Последним, что он запомнил, была раскисшая в грязь грунтовая дорога и темное, сочащееся мелким дождем небо над ней. Он лежал, тихо поскуливая, пока Оскар в одиночку вытаскивал из остова машины изуродованные тела. Пьяный в драбадан комполка, баронский сын, решил ввечеру поучиться стрельбе из противотанкового ружья. Их отделение отправили ставить мишени. У Вольфа сработало шестое чувство. Но, вытолкнув друга на ходу куда-то в окружающую их темень, он не успел выпрыгнуть сам. Его выбросило, и, судя по большому провалу в памяти, он надолго выключился. Миттермайер тихонько скрипнул зубами. Хотелось выть волком от бессильной злости и боли, — не телесной, а той, другой. Не было никаких сомнений, что «всесторонне расследовав» инцидент, военная комиссия спишет вину на водителя-простолюдина, якобы не покинувшего вовремя зону стрельб. Ясно, «простолюдином» не мог быть фон Ройенталь или фон Ласке, но любая другая фамилия подходила. Впрочем, за себя можно было особенно не опасаться – такие дела на живых вешали редко, мертвым оправдываться сложнее. Приподнявшись, как смог, на локтях, Вольф решил оглядеться и оценить обстановку. Находился он в самой крайней койке в палате на пятерых. Тускло горел ночник, тихо посапывал сосед справа с переклеенным марлей и пластырем лицом. Левая рука его была закована в медицинский пластик от кончиков пальцев до плеча (каждый палец отдельно), и что-то с ним было еще не так – слишком уж выделялись на бледной коже сине-черные синяки. Чуть дальше другой парень, уложен «лягушкой», — должно быть, перелом таза, это надолго. Тот тихонько постанывает во сне, впрочем, слышно только когда не ворочается его сосед. Промятый могучим телом разбитый матрас скрипит и жалуется куда громче поломанного человека. Неподвижный ворох одеял под окном. Кровать прямо напротив пуста – заполнится завтра или ночью. Всего пять коек? Что-то маловато. Странно. Вольфу редко удавалось заснуть на спине, но сейчас повернуться сам он не мог — левая нога на вытяжении, правая в мягкой шине и спицах. Анальгетики, должно быть, успели выветриться, и любое движение причиняло резкую боль. Оставалось, закусив губу, ждать утра, обезболивающего укола, друга и новостей. *** Старшая сестра Альтшуллер, пришедшая утром заполнить бумажки, оказалась седеющей полноватой матроной с грубым, будто десантным топором вырубленным лицом. Тусклые поредевшие волосы собраны на затылке в плотный пучок, челка неровно обрезана, губы тонкие, без следа помады, чуть ниже их круглый подбородок подпирал вытянутый ворот вязаной кофты. Одежда была вполне чистой и крепкой, и, должно быть, удобной, но… еще ни разу Вольфгангу не приходилось видеть человеческое существо, настолько пренебрегавшее своей внешностью. Самое неприятное впечатление производили глаза – потухшие и какие-то по-особенному бесцветные. — Имя, звание, часть? — Вольфганг Миттермайер, сержант-инструктор, Учебно-тренировочная база десанта, 54 космодесантный батальон, рота 3, взвод 7, отделение 5Б. Тетка посмотрела в записи, что-то отметила и кивнула. — Сходится, – сказала она, вставая. — А… — Я не жду, что вы правильно назовете свой личный номер. Мы списываем его с базы данных. — И… все? Сестра Альтшуллер удивленно подняла бровь: — Запомните, сержант, по должности я отвечаю за порядок на отделении, имущество и документы, и, кроме того, что написано в листе назначений, меня о вас не интересует абсолютно ничего. Завтрак и судно приносит постовая сестра, она же выслушивает нытье, врач назначает лечение, а процедуры делают в перевязочной, — она небрежно, но достаточно выразительно кивнула в сторону его ног: — Мне вам экскурсию по отделению устроить? Вольф почувствовал, как запылали щеки. Он легко краснел и редко стеснялся этого, но вот именно здесь и сейчас, в присутствии этой дамы, не хотелось выказывать никаких чувств. — Какое сегодня число? — 5 марта. Вы проспали сутки, – старшая сестра резко развернулась, собираясь идти. — А мой др… - Вольф прикусил язык, почему-то ему показалось, если он скажет «друг», собеседница точно не поймет его беспокойства, – мой… командир, Оскар фон Ройенталь, у него глаза разного цвета? — Не появлялся. — Точно? Старшая сестра набрала в грудь побольше воздуха: — Солдат, для болтовни у меня нет ни времени, ни желания. Каждый, приходящий на отделение, должен сначала миновать меня или влететь через окно по воздуху, — дама загнула палец, — Это раз. Я дежурю сутки, и моя смена заканчивается через пятнадцать минут, – это два. В глаза я приходящим не смотрю, я смотрю в документы и допуск. За период моего дежурства сюда вообще никто не приходил и ни о ком не спрашивал. В вашей карте не указаны обстоятельства ранения, так что я думаю, их сейчас придумывают на ходу с участием того самого коммандера. Развернувшись, тетка гулко затопала по коридору. Вольф прикусил губу. Хотелось по-детски натянуть на уши одеяло или, лучше еще, провалиться под матрас. Вдруг что-то коснулось его левой руки. Вздрогнув, он повернул голову – скованные пластиком пальцы преодолели небольшое расстояние между койками и неловко накрыли его ладонь. Чуть прищуренные карие глаза смотрели прямо и серьезно. Другой, целой рукой сосед показал синяки на гортани и резко провел ладонью горизонтально. Вольф кивнул. Он уже понял, что тот не в состоянии говорить. — Он мне не командир. Мы оба инструкторы, в равных званиях. Две группы одного отделения, — он чуть запнулся, — Были. Сосед понимающе кивнул, вытащил бумажку и карандаш и быстро написал рядок символов – личный номер и фамилию: «Маркс» *** Постовая сестра оказалась молоденькой практиканткой, не то, чтобы миловидной, но и не без особенного очарования, свойственного молодости и неиспорченности. Екатерина фон Китце, в обиходе Китце-Кацхен (подсказал Маркс), попала на базу по распределению сразу после окончания училища три месяца назад. Она принесла ему тарелку овсяной каши и тепловатый чай в стакане с крышкой и трубочкой, поправила подушку, на удивление тактично и ловко помогла справиться с возникшей необходимостью и показала, как пользоваться его личной кнопкой для вызова медсестры. Потом пришел врач, посмотрел, повертел, почитал, черканул пару строк в карте и вышел. Ему что-то вкололи в капельницу, и остаток дня пролетел как в тумане. Друг так и не появился. К середине дня Вольфганг уже не знал, что и думать, а к вечеру разнервничался всерьез. Стоило только прикрыть веки, как вновь его обступала мокрая темнота, пахнущая горелым мясом и топливом, шипящая каленым металлом, ждущая и жадная, — и приходилось напоминать себе, что между ним и этим страшным болотом был Оскар, и Оскар схватку не проиграл. Он уже почти уговорил себя заснуть, когда в палату жестким шагом вошли два человека в форме военной полиции, один совсем молодой, с бегающим, чуть смущенным взглядом, — видно, стажер, типа Китце, — другой сухонький, седоватый, уверенный. — Имя и звание? — Вольфганг Миттермайер, сержант-инструктор, Учебно-тренировочная база десанта, 54 космодесантный батальон, рота 3, взвод 7, отделение 5, группа Б. Младший поднес к губам стандартный диктофон и старательно надиктовал данные, уточнив время и место допроса. — Хорошо. Сначала легкий вопрос. Что вы знаете о происшествии в вашей части третьего марта в начале десятого часа ночи? — Нарушение техники безопасности? Старший отрицательно покачал головой: — Не пойдет. Точнее. Вольфганг прищурился. Особисты могли прийти утром. Подумалось, что они специально пришли под вечер, после уколов обезболивающего, после которых в голове все спуталось и спать хотелось особенно сильно. Он не ожидал их прихода, — не то, чтобы вообще, — просто не ожидал так быстро, до того, как представится шанс обсудить все с Оскаром… Где Оскар? Чего они добивались и сколько именно следовало им рассказать? Пауза не осталась незамеченной. Старший допрашивающий резко хлопнул его по пластику чуть выше колена. Вольф прикусил губу. — Мы ставили мишени и не успели покинуть зону до начала стрельб. Выпущенная противотанковая ракета угодила прямо к нам в кузов. Я сидел с краю, взрывной волной меня выбросило наружу. Меня нашел и доставил в госпиталь сержант-инструктор Оскар фон Ройенталь. Он же оказал первую помощь. Особисты переглянулись. Чем-то такой ответ им не понравился. — Откуда вы знаете, что вас доставил именно фон Ройенталь? — Видел, – ему почему-то вспомнилась фрау Альтшуллер, — Или... Так ведь записано в моей карте? Старший допрашивающий улыбнулся, одними губами. Глаза же смотрели холодно и жестко. — В вашей карте сейчас не написано ничего. Досадный пробел, но мы поможем его восполнить… Повторим вопрос – почему вы думаете, что вас доставил Оскар фон Ройенталь? Вы были без сознания, это отмечено. — Он единственный выжил. Кроме меня. Я помню, как он привязывал мне ноги. Хлопок по колену, в этот раз жестче. Задавив всхлип, Вольф почувствовал, как на лбу выступили мелкие капли пота. Вот, значит, как? Младший сотрудник занервничал. Должно быть, метод допроса оказался ему не особенно по душе: — Ну… он ведь мог передать вас кому-то? Теоретически? – задавая вопросы, он избегал встречаться с Вольфом глазами, — Послушайте, мы ведем следствие, и вам следует добровольно сотрудничать. Вы ведь понимаете, сержант? Вольфганг усмехнулся. Страха не было, вообще, вместо него изнутри поднималась спокойная расчетливая злость. Ясно было, чего от него хотели добиться, непонятно было зачем. Он внутренне собрался. Был только один болезненный способ выяснить. Сержант десанта жестко осклабился: — Потрудитесь объяснить, следствие по какому делу вы ведете и с какой именно версией мне надлежит сотрудничать? В этот раз прилетело не ладонью, а кулаком. Почти одновременно с глухим тычком сосед справа чихнул и завозился под одеялом. План удался: пыточных дел мастер отвлекся, на секунду, но этой секунды хватило, чтобы проглотить стон и быстро заглянуть в порядком растерянные больные глаза второго. Зря его сюда привели, молод еще допросы смотреть. — Вас это не касается! Хватит! Зачем все это? – в голосе младшенького появились истерические нотки, — из ваших показаний, подкрепленных медицинскими документами, следует, что вы не можете ответить на этот вопрос по причине бессознательного состояния! Просто подтвердите! Нас этот ответ устраивает, так почему бы ему не устраивать и вас тоже? Вольфганг подумал, что после этих слов тому следовало бы по-мальчишески шмыгнуть носом и утереть сопли рукой. Ах же ты ангелочек! Хотел легкой службы, и чтобы от фронта подальше? Ну так осваивай профессию, и не скули. Мы-то с Оскаром просто слишком сильно надоели, и время ротации подошло, вот и устроили нам перевод с боевых частей с понижением. Ты же, похоже, в этой размазне всю жизнь прожил. Ничего, подожди немного, выложишь ты все, что мне надо знать. Опять кулаком. Кто-то ойкнул. Вольф потряс головой. Резкая до одури боль, сопровождавшая допрос, в чем-то была даже полезна – не позволяла отвлечься, уйти в туман. Старший тихо вздохнул. Небрежным жестом указал подчиненному на дверь, дождался, пока тот вышел. Выключил диктофон. Зыркнул в сторону соседа справа – тот демонстративно зарылся под одеяло. К очередному тычку Вольф успел приготовиться. — Сержант Миттермайер, вы умный человек. Я думаю, вы не склонны переоценивать ценность для нас ваших показаний по одному-единственному маленькому пунктику. Как уже говорилось, есть документы, и мы вольны истолковывать их так, как нам будет угодно. Более того, мне нет нужды задавать вам какие-либо другие вопросы, потому что ваши ответы на них уже очевидны. Формально этой нашей беседы не было. Бесцветно-водянистые, как у старшей сестры, — но какие же цепкие! — глаза твердо встретили его насмешливый взгляд. — Я не садист в душе, если вам интересно. Я уважаю стойкость, хоть и редко вижу ее. Но я приду еще раз, может, завтра, а может через полчаса. Когда у меня появятся новые вопросы, а вы готовы будете дать на них удовлетворительные ответы. Но, боюсь, пока вы упорствуете, договариваться нам будет больно. Он чуть помолчал, о чем-то задумавшись. Потом добавил: — Вы правильно поняли, мы не знаем, где сейчас находится Оскар фон Ройенталь. Для нас этот вопрос куда важнее того, что мы обсуждали. Возможно, нам удастся использовать вас, чтобы найти его. Холодно поведя плечами, особист встал, шмякнул диктофоном по пластику, отдал честь и вышел. Последним, что запомнилось, было то, как рука соседа справа снова коснулась его ладони и еще тихий переливчатый писк, как если бы кто-то нажал кнопку вызова дежурной сестры. Он и забыл, что у него была такая же. *** Прошел еще день. Оскар так и не появился. Отчаянно хотелось просто увидеться, хоть на минутку, только убедиться, что с тем все хорошо, — ради этого Вольф согласился бы вытерпеть хоть допрос третьей степени. Но, ради всего святого, друг не должен был приходить. Сержант не сомневался, что произошло еще что-то, о чем ему не сказали, но, оказавшись отрезанным от внешнего мира в маленькой лежачей палате, он никак не мог выяснить, что именно. Мир в целом не сошел с ума: Китце-кацхен, меняя флаконы капельниц, привычно мурлыкала себе под нос модный мотивчик, старшая сестра Альтшуллер все так же брезгливо игнорировала материальную вселенную, сосед справа дремал, подставив слабому солнышку неповрежденную часть лица. К вороху одеял на дальней койке в обед заходил приятель. Вольф не обратил особенного внимания, — чужая болтовня не интересовала. Вечером, наверное, собирался прийти особист. Сержант Миттермайер вполне готов был продолжить «беседу». После утреннего обхода хмурый врач заменил анальгетики, и, похоже, поднял дозу. Еще ему теперь круглосуточно капали препарат для сращивания костей. То ли с лекарств, то ли вообще, Вольфа отчаянно тошнило, вдобавок еще чуть потряхивало, как от холода. Фрау Альтшуллер, кривясь, надела ему на руку диагностический браслет и заявила, что постовая сестра будет снимать показания каждые два часа, а дежурный врач зайдет еще раз под вечер. Сильно клонило в сон, но за весь день не удалось даже подремать: стоило только прикрыть глаза, как наступало время для какой-нибудь экзекуции. Вольф решил про себя, что суровому заплечных дел знатоку вряд ли удастся сделать его жизнь намного сложнее, а потому и не слишком опасался грядущей встречи. «Паук», он как окрестил его, явился неожиданно веселый. — Хорошие новости, сержант Миттермайер! Просто-таки замечательные! Вольф прикусил губу, — посетитель с размаху сел на кровать, основательно тряхнув тонкий матрас. — Командование базы выражает вам свою признательность, желает здоровья и всех благ и даже готово предпринять некоторые усилия по восстановлению вас в звании и переводу в часть, больше соответствующую вашим способностям… Сержант Миттермайер вяло отвернулся. Чтобы привлечь его внимание, следовало стучать понастойчивее чуть выше колена. — …конечно, у нас есть основания быть благодарными: именно вы внесли неоценимый вклад в расследование смерти комполка Дитриха Фоккера. Фоккер! Разом выйдя из полусна, Вольф резко схватил ртом воздух. Лучше бы кулаком по сломанному бедру. Дитрих Фоккер, безумный пьяный придурок… мертв? Но… почему? Как? «Паук» откровенно наслаждался его смятением: — Именно вы сообщили нам, что единственным выжившим, кроме вас, был ваш разноглазый дружок. Без ваших показаний мы бы не знали, кого следует разыскивать. На сей момент патологоанатомы выковыряли только половину жетонов, некоторые из них так сильно оплавлены, что по ним ничего нельзя узнать… — Сволочь! – забыв обо всем, Вольф рванулся вперед, только чтобы быть наказанным резкой болью. Несколько секунд понадобилось, чтоб справиться с поплывшими перед глазами пятнами. — Ай-яй-яй, – улыбнувшись одними губами, особист погрозил ему, как ребенку, — Я всего лишь помогаю вам удовлетворить любопытство. В смерти Фоккера виновен сержант-инструктор фон Ройенталь. Не дожидаясь итогов официального расследования, упомянутый офицер, — присланный, заметим, на перевоспитание, — безосновательно обвинил командира полка в гибели своих подчиненных, после чего застрелил того из табельного оружия и самовольно покинул расположение базы. Как вам такая история? Нравится? А ведь логично. Вольф стиснул зубы. В хлестких канцелярских фразах явно угадывался его собственный вчерашний план. Вывести из себя. Заставить наговорить или наделать (что сомнительно) лишнего. Стоило отдать должное – противник бил точно в цель. — Что. Вы. От меня. Хотите? — Так-то лучше… К предложению командования я могу добавить кое-что от себя. То, что вам понравится гораздо больше... я полагаю. Улыбнувшись ему почти ласково, Паук задумчиво поскреб ногтем по пластиковой шине. Можно было лишь удивляться произошедшей с тем разительной перемене — в один миг исчез лед из глаз, ушла издевка из голоса, и взамен пришло что-то мягкое, обволакивающее. — Сержант Миттермайер, вы уже убедились, что условия службы здесь…— он чуть запнулся, будто подбирая слова, — не дотягивают до стандартных. Дезертиров слишком много, в штате полиции сильный некомплект. Неудивительно, что базы данных по беглецам обновляются кое-как, а ловят только тех, кого приказано поймать. Вы понимаете? – прежде чем продолжить, особист дождался его кивка. — Учитывая ваш с дружком послужной список, я бы не пожелал сталкиваться на темной дороге ни с ним, ни с вами… Вольф усмехнулся: — А как же начальство? — А начальству знать обо всем необязательно…— его собеседник на мгновение о чем-то задумался. — Я от вас ответа прямо сейчас не прошу, но завтра к обеду, я думаю, он мне понадобится. В письменном виде. Честно говоря, учитывая тяжесть вашего ранения, я почти боялся, что сержант фон Ройенталь захочет вас навестить. К счастью, он оказался достаточно умен, чтобы не совершать элементарных ошибок. Так что, я думаю, с планеты он выберется, если дать шанс. Порывшись в портфеле, он оставил пачку стандартных штампованных в правом верхнем углу листов: — Та версия, с которой я вас познакомил, она не только «основная», она единственная. Мне лично действительно все равно, пойдет ваш приятель под расстрел или сбежит в Альянс. Фон Ройенталь спас жизнь вам – я всего лишь даю вам единственную возможность вернуть долг. Паук достал авторучку, проверил, пишет ли она, положил поверх бумаги и вышел. Пальцы соседа справа коснулись руки. Вольф не заметил. Кое-как повернув верхнюю половину себя на бок, он выблевал на пол всю оставшуюся овсянку. Тяжело вздохнув, Маркс нажал кнопку вызова медсестры. *** Старший следователь службы собственной безопасности Рагнер Маркс резко раскрыл глаза. Когда-то ему пришлось потрудиться, чтобы выработать привычку просыпаться мгновенно и спустя четкий временной интервал, но с тех пор потраченные на это усилия окупились стократ. Было два часа ночи, самое время, чтобы предпринять кое-какие шаги. Удостоверившись, что остальные обитатели палаты честно спали, он снова внимательно посмотрел на соседа слева. Весь прошлый день парнишка почти ничего не мог удержать внутри. Вечерняя порция каши, кое-как затолканная под уговоры Китце-кацхен тоже, в итоге, ушла в ведро, — и Маркс знал, кто или что было тому виной. Вроде бы, такая незначительная мелочь, маленькая деталь, по сравнению с остальными проблемами, — но почему-то именно за нее цеплялось сознание, когда он пытался объяснить сам себе, почему ему непременно надо было вмешаться. В конечном счете, неуемное желание порешать чужие вопросы уже привело его самого на больничную койку. Вообще, в случае Миттермайера можно было просто подождать. По удачному стечению обстоятельств, парнишке надо было продержаться всего пару дней, до прибытия его, марксовского, начальства, но он не мог рассказать, не подставив под удар куда больше, чем здоровье и рассудок одного десантного сержанта. Рагнер покачал головой. Он только слушал, не задавая вопросов, чтобы ни в коем случае не привлечь совершенно ненужное ему внимание, и все же считал, что узнал достаточно, чтобы восстановить общую неприглядную картину. Не то, чтобы было чему удивиться, но гремучая смесь беспардонности, наглости и ощущения собственной безнаказанности не могла не задеть его чувств. Миттермайера, не стесняясь, ломали в присутствии трех свидетелей, даже не удосужившись вытащить его хоть в перевязочную. Да и сестра Альтшуллер точно видела подобное не впервой. Китце-кацхен, молоденькая девочка, еще не разобралась куда смотреть и как потом отворачиваться, но что станет с ней, когда она, наконец, поймет? Миттермайер, конечно, выдержит. Здоровья хватит, здравого смысла тоже. Старший следователь подумал, что, когда все закончится, надо было бы присмотреться внимательнее к обоим, особенно ко второму сержанту. Такие люди были всегда нужны, но в СБ шли служить только если у них не было никакого выбора. Далеко не каждый, учитывая обстоятельства, сумел бы сохранить голову на плечах, и, наплевав на все инструкции, действовать по собственному единственно верному плану. Выжившие мешали, — если бы Ройенталь доложил «командованию» и остался на месте, у разбитой машины просто лежало бы на два трупа больше. Решение переносить раненого с переломом нижней трети бедра, должно быть, далось непросто, – но, с ногой или без ноги, умереть в госпитале Миттермайеру все же было сложнее, чем на безвестном стрельбище в темноте. Не сообщив никому о происшедшем, сержант также сумел выиграть время, — не только для того, чтобы удрать через лес с тяжелораненым на плечах, но и на то, чтобы успешно спрятать концы. Имя второго свидетеля преступного разгильдяйства стало известно лишь через двое суток, а текущее местонахождение его и дальнейший план действий оставались загадкой уже в течение трех. Целых трое суток... Вопреки уверениям особиста, складывалось впечатление, что Ройенталь на свободе пугал собственное начальство до дрожи в коленях. И, скорее всего, сам сержант о том догадывался. Смерть Фоккера пришлась совсем некстати, — обвиняемого в убийстве комполка будут искать и из-под земли достанут. Или, скорее, туда же и упекут, списав попутно на дезертира все грехи с момента постройки этой дыры. Маркс скосил бровь. В сложившейся ситуации Ройенталю, чтобы выжить и выпутаться, нужно было средних размеров чудо. Трудно было даже представить себе, на что тот мог рассчитывать, разве что попытаться сбежать в Альянс. Видимо, той же версии придерживались и особисты, вплоть до того, что были готовы сфальсифицировать след. В этом случае, во-первых, ничто не мешало закопать неугодного по-тихому при поимке, во-вторых, из двух свидетелей головотяпства оставался один Миттермайер, которого можно было уговорить или заставить дать нужные показания. Следователь задумчиво покрутил карандаш. Кое-что еще заслуживало внимания: господа из СБ слишком торопились. За внешней невозмутимостью прятались страх, злость и отчасти даже растерянность. Только вот, нарушение техники безопасности, даже повлекшее за собой гибель людей, было всего лишь досадной мелочью по сравнению с вскрытыми, в том числе и при его, Маркса, личном участии, фактами торговли боеприпасами, взяточничества и крупных хищений. 54-й космодесантный тоже проходил по отчетам, но, не занимаясь им напрямую, старший следователь не знал подробностей. Там был внедрен другой специалист. Если бы кто-то на базе пронюхал о готовящихся арестах, могли ли в 54-м с перепугу принять недавно переведенного сержанта за «крысу»? Маркс медленно спустил воздух сквозь зубы. Из-за дурацкой ошибки фон Ройенталю было нечего терять и не на что надеяться. Еще целых два дня, а потом… Ради всего святого, ради себя самого следовало разыскать сержанта первыми. Но… как? …Или? Все же, ему подумалось, он знал, где искать. Тяжело вздохнув, следователь достал блокнот. Быстро черканул несколько строк, вызвал дежурную сестру и передал ей записку. Женщина удивилась, но вопросов задавать не стала. Спустя полчаса она вернулась, отрицательно покачав головой. Не скрывая своего облегчения, старший следователь отдал ей еще пятьдесят рейхсмарок и написал следующую комбинацию букв и дат. Он не особенно и рассчитывал решить вопрос с первой попытки. *** Проснувшись утром к окончанию завтрака, Маркс застал удивительную картину: Миттермайер, разве что не прикусив кончик языка от усердия, аккуратным разборчивым почерком исписывал штампованные гербами листки. Рядом стояла тарелка с наполовину съеденной дежурной кашей. Заслышав легкое шевеление, парень обернулся и кивнул. Светлая, уверенная улыбка… — Ошибки проверите? Показания даю. В письменном виде. Уже только подпись поставить осталось. Сосед слева протянул ему ворох бумаг. Старший следователь удивленно моргнул. Взял текст, пробежал глазами. Поперхнулся. — Не… делай…этого, — закашлялся, обхватил ладонью полыхнувшее болью горло. Миттермайер встревоженно заглянул в перекошенное лицо. Рагнер выругался про себя. Сил хватило, чтобы прокаркать: — Пож…жалуйста…— старший следователь судорожно нащупал блокнот: «Ради него не делай». Ему хотелось добавить «если на себя плевать», но что-то в глазах парня подсказывало, что, здесь и сейчас, именно так оно и было. Паршивое состязание в благородстве грозило пустить две судьбы под откос, и Маркс не видел, как это можно было остановить. — Я попросил Китце-кацхен кое-что для меня проверить, но… честно говоря, не слишком рассчитываю, что у нее получится. Впрочем, к делу это отношения не имеет. Посерьезнев, парнишка облизнул губы: — Я знаю все, что вы можете мне сейчас сказать. Что бы ни случилось, не обращайте внимания. Больше не надо. И забудьте прочитанное, никто не скажет, что я вам давал просмотреть. Просто почему-то показалось, что кто-то еще должен знать правду, хоть я сейчас и не могу объяснить зачем. Но мне будет тяжелее, если вы тоже окажетесь втянутым в неприятности. Исколотая рука вынырнула из пустоты, на секунду коснулась живым теплом кончиков скованных пластиком пальцев. Рагнер болезненно сглотнул. "Миттермайер, ты можешь мне просто поверить? Поверить и потянуть время, чтобы я хоть успел узнать, есть ли в твоей войне смысл?" — Я…— ему почудилось, или же в обращенных к нему серых глазах действительно что-то блеснуло? — я боюсь, что мы с Оскаром больше никогда не увидимся. Думаю, мне следует с этим смириться. Но… до встречи с ним я ценил справедливость, а он показал мне, что такое высшая дворянская честь. Я не позволю выставить его убийцей и дезертиром. Маркс опустил взгляд. Какая-то дурацкая пара дней… "Вряд ли дружок ценил что-нибудь выше твоей жизни, дурак, — пойми же, все, что он сделал для тебя, говорит о прямо противоположном! Кому ты поможешь? И не думай о нем как о покойнике, я уже знаю, что это пока не так." Старший следователь задумался. Погрыз кончик карандаша, черканул строчку. Показал. Побледнев, Миттермайер выдернул страничку, разорвал на кусочки и закопал в кашу. — Вы… уверены? Рагнер кивнул. На самом деле, пришлось соврать. *** Старшая сестра Альтшуллер отработанным годами движением откинула со лба лезшую в глаза челку. К счастью, Китце-кацхен удрала домой с полчаса назад, — девочка попробовала бы вставить слово, а это было бы совсем не к добру. В итоге, она уже более двадцати минут, по кругу, без следов раздражения или усталости, медленно и внятно объясняла господам из СБ, что лист назначений сержанта Миттермайера не включал ни пентотала, ни сайоксина, ни кучи какой-то другой принесенной ими новомодной дряни в ампулах или таблетках. Господам особистам следовало разыскать дежурного врача и убедить того в пользе означенных препаратов для пациента. Да, все правильно: название, доза, разведение, время введения, возможные побочные эффекты тоже пусть будут. Потом ей потребовалась бы инструкция по медицинскому применению того, что будет добавлено. Как зачем? Она не имеет права давать незнакомый препарат. Что значит, сколько займет времени? Ее должностные обязанности предписывают ей внимательнейше ознакомиться с каждой буквой, а вы, господа, куда-то торопитесь? Миттермайер от вас не убежит. Да, вы правильно поняли, она хорошо знает инструкции. А также про болевой шок, –отметила она про себя, — смена анальгетиков ее ума дело. Ежели господа желают, они могут продолжить свои ежедневные посиделки, но карманы придется вывернуть на стол, или она во время допроса будет нависать над ними как танковая башня. А если у Миттермайера на ваше «неизвестно что» аллергическая реакция выплывет, кто будет отвечать? За двадцать с лишним лет службы Анна Альтшуллер сталкивалась с СБ чаще, чем ей хотелось, и успела выработать определенный иммунитет. Она научилась безошибочно определять грань, до которой можно было дойти и на которой стоило остановиться. Из стоявших перед ней двоих молодого она бы вообще легко выставила в дверь, а может, дала бы нашатыря понюхать. Старшего можно было пока не бояться по другой причине. С таблетками они вернулись во второй раз, после того как пришли забирать у парня исписанные бумажки. Должно быть, накорябал сержант что-то не то, потому что сразу после ухода гостей Маркс нажал кнопку. Сам Миттермайер не соображал ничего, пластик на ноге треснул, и, похоже, под ним кровило. Пришедший по вызову капитан медицинской службы Эрлих взбесился, и, отправив парня на ревизию, забрал карту и пошел искать большое начальство. Женщина усмехнулась про себя. Не то, чтобы Миттермайер вызывал у нее какое-то особенное сочувствие. К ней в палату нередко подпихивали тех, к кому проявляла интерес служба безопасности, и она давно уже научилась никого не жалеть и ни к кому не привязываться. Противостояние с СБ было для нее своего рода игрой, в которой итог зависел от ее способностей просчитать ситуацию и правильно сделать ставку, — и играла она в тех редких случаях, когда был шанс что-то изменить. Желательно еще, чужими руками. С Эрлихом повезло. Господа особисты, видимо, не подозревали, на кого они нарвались, но на их месте она была бы уже на полпути в Альянс. До конца его смены ни ей, ни ее подопечному ничего особенно не грозило, а дальше… – была у нее какая-то странная уверенность, что следовало просто тянуть время, путь даже здесь и сию минуту непонятно было зачем. …Старшая сестра Альтшуллер отработанным годами движением откинула со лба лезшую в глаза челку. Она все говорила и говорила, медленно и монотонно, одно и то же одинаковыми словами. Через пятнадцать минут скрипнула дверь. Анна с удовлетворением отметила, что младший сотрудник показал спину, — все правильно, нечего ему вообще было приходить. Старший хотел что-то сказать сначала, потом… посмотрел на часы и вышел вслед за подчиненным. Женщина неопределенно пожала плечами. Двадцать плюс пятнадцать – тридцать пять минут. Что ж, неплохо. Жаль только, что Эрлих все еще не вернулся, она бы не возражала посмотреть скандал. Открыв журнал, сестра аккуратно переписала очередную порцию данных с диагностического браслета. Надо будет напомнить, чтоб Миттермайеру выписали снотворного. *** Информация обошлась ему, в общей сложности, в шестьсот марок. Кое-что из них ушло на сведения о Дитрихе Фоккере в морге. Рагнеру хотелось выругаться вслух. Оказалось достаточным задать всего пару элементарных вопросов, чтобы несчастный случай на полигоне стремительно превратился в заранее спланированное убийство, а смерть комполка — в неумелую ликвидацию исполнителя. Но самым главным, самым противным, тем, с чем сознание никак не могло смириться, была до одури дикая бессмысленность обоих преступлений. Все ключевые улики были давно собраны и переданы по назначению, и отсутствие свидетелей ничего не могло изменить. Как, какими словами можно было объяснить Миттермайеру, что все произошло только потому, что у кого-то из облеченных властью преступников сдали нервы? Рагнер покачал головой. У него таких слов не было. Его сосед слева тихо сопел во сне. По оценкам следователя, лошадиная доза транквилизатора, которую тому вкатили, должна была выветриться не раньше следующего утра, а то, может, и к полудню. Значит, до тех пор было время все хорошенько обдумать. Предпринятые им розыски, наконец, принесли результат, которого он, с одной стороны, ожидал, и все же, в глубине души, боялся. От того, как он смог бы распорядиться знанием, зависело достаточно много. Ради Миттермайера Марксу предстояло найти способ эффективно использовать человеческую беду. Вольф ему нравился. Следователь всерьез собирался предложить парню работу, но, в силу обстоятельств, не верил, что его предложение могло быть правильно воспринято. Он понимал, умом, что, по сути, для Миттермайера оно стало бы выходом, не просто хорошим, а лучшим и единственным. Ни одна медицинская комиссия не допустила бы обратно в десант парня с переломанными ногами, однако в службе собственной безопасности критерии были куда менее строги. Со своей стороны, Рагнер готов был лично учить, тренировать, воспитывать, но… все зависело от того, сможет ли Вольф поверить ему, после всего, через что довелось пройти. Старший следователь стиснул зубы. Жить надо! За себя и за того парня жить. Тихонько скрипнула дверь. Маркс вскинул глаза и… замер. На пороге, облокотившись о стену, замерла Китце-кацхен. Посеревшее, измученное лицо молоденькой медсестры в неровном свете ночника казалось сморщенным, почти старушечьим. То ли вздохнув, то ли всхлипнув, девушка подошла к его койке и осторожно села на кровать. Несколько минут она просто сидела молча. Тонкие пальцы нервно теребили край армейского одеяла. — Я нашла его. Не по базе. По случайности. Маркс тихо поперхнулся. Не надо было спрашивать, чтобы понять, о ком именно она говорила, что ей удалось узнать и какое впечатление это оставило. Неужели богам недостаточно Миттермайера, почему еще эта девочка? А Китце уже говорила, медленно и тихо, но удивительно ровно и даже отчасти твердо. Будто, приняв какое-то важное для себя решение, боялась остановиться на полпути: — Я пришла сказать, что поговорю с Вольфом. Завтра. Вы не можете, а больше… по-хорошему, не сможет никто. Значит, это моя обязанность. Я… когда я согласилась помочь, я не думала, что все выйдет… так. Старший следователь опустил глаза. Ему было нечего ей ответить. — Второго марта мой дед официально вышел в отставку. За сорок лет службы в кабинете накопилось много личных вещей, так что на следующий день он задержался допоздна, разгребая ящики. Выходил он через приемное, в районе полуночи, когда мимо него в дверь ввалилось двое парней. Точнее, ввалился один, второй висел без сознания. У того, что стоял на ногах, были разноцветные глаза. Маркс тупо моргнул. Вот тебе совпадение! — Гетерохромия, – так это называется по-научному, — довольно— таки редкое явление. Но деда поразило не это. Перед ним стоял и держал своего приятеля парень, который, по всем законам медицины, не мог ни стоять, ни держать. Кусок металла пропахал висок и застрял за ухом, в ране мозги и осколки кости. Весь в крови, саже и грязи. Общая суммарная кровопотеря в итоге оказалась больше полутора литров. Она чуть улыбнулась, от гордости: — Мой дед поставил два катетера на ходу, раньше, чем довезли в операционную. Он же потом встал к столу, извлек осколок и обработал дефект. Так как он уже вышел в отставку, компьютер не позволил оформить поступление нужным числом, и дед, не придав тому значения, просто записал его на предыдущее. Он устал, к тому же у него плохой почерк, — так Оскар фон Ройенталь стал Оскаром Фройеном. Личный номер списали с базы, там оказался человек с такой фамилией. Маркс вопросительно поднял бровь. — Бывший завотделением нейрохирургии полковник фон Ригель. – Девушка чуть замялась, — Дед сказал, что он оперировал бы в любом случае, даже если бы реанимация не дала эффект. Ему казалось, он должен был сделать все от него зависящее, чтобы дать богам явить свою милость, — и, даже зная итог, он все равно поступил бы так же. «Что там?» — Маркс знал, в общих чертах, но все же не помешало бы выяснить из первых, что называется, рук. Китце облизнула пересохшие губы: — Я скажу Вольфу, что сейчас слишком рано судить. Шанс на благополучный исход сохраняется, хотя… чем больше проходит времени, тем менее он вероятен. Но… вы понимаете, плохой вариант означает довольно много тяжелых решений, к которым Вольф не готов. К тому же… мне лично хотелось бы, чтоб все кончилось хорошо. Сейчас трудно сказать, что выйдет на первый план – черепно-мозговая травма или острая тяжелая кровопотеря, — скорее всего, проявится и то, и другое. Повреждение мозга по факту оказалось не таким страшным, как выглядело, отек спал, заживает так, как должно. Но… понимаете, мы до сих пор не можем объяснить, почему из двух солдат с одинаковыми ранениями один остается относительно здоров, а другой умирает через сутки. Почему у одного кислородное голодание приводит к необратимым последствиям, а другой… Девушка откинула со лба челку. Движение вышло против обыкновения резким, обломанным. — Я думаю, Вольфу надо знать, что для его друга было сделано все возможное. Что касается остального, я договорилась, что если дойдет до последней черты, им дадут попрощаться. Но об том я скажу только когда возникнет необходимость. Задавив вздох, Екатерина фон Китце подняла взгляд: — Герр Маркс, я не могу не задаваться вопросом, что именно с ними произошло. Что заставило его друга тащить Вольфа на себе, вместо того, чтобы дождаться помощи? Раны головы сами по себе могут давать сильные и длительные кровотечения, но... если бы тот остался на месте, возможно, тогда он не потерял бы столько крови? Старший следователь тупо смотрел перед собой. В изложении Китце история обросла новыми подробностями, тем «мясом», которое не могли передать сухие строчки официальной справки. Собеседница иначе истолковала его молчание: — Я, наверное, пойду, умоюсь, приведу себя в порядок. Спать уже некогда, да я все равно не усну. Сестра Альтшуллер, кстати, тоже пыталась найти по базе. Жаль, что так получилось с именем. Маркс не нашелся, что на это ответить. Одно он понял наверняка: с этой минуты он никогда больше не смог бы назвать эту девушку Китце-кацхен. Екатерина фон Китце заслуживала самого уважительного отношения. *** — Вы знали? Маркс промолчал. Он мог бы сказать, что выяснил наверняка всего несколько часов назад, ночью, но, почему-то казалось, не о том его спрашивали. Миттермайер отвернулся и больше не задавал вопросов. Он весь как-то ушел в себя, вплоть до того, что даже казалось, стал меньше физически. Парень почти не двигался. Рагнеру хотелось протянуть руку, дотронуться до него, только чтобы, как прежде, ощутить кончиками пальцев живое тепло. Приходилось силой останавливать себя: не время. Екатерина фон Китце с блеском выполнила свою задачу. Хрупкая, испуганная открывшейся ей правдой девочка на поверку обладала характером крепче оружейной стали. Она говорила твердо и четко, по существу, без неуместной жалости или невостребованного сочувствия, — и если бы Марксу когда-либо пришлось бы выслушивать подобные новости, он предпочел бы, чтобы ему их передавали так же. Сержант почему-то спросил девушку, куда та собиралась устроиться после окончания стажировки. Китце ответила — на фронтир, она написала заявление этим утром. Военное дело не для нее, столичная служба тоже. Дед отправится к ее родителям, на Вестерленд. Капитан Пауль Эрлих по прозвищу «Принц» добился-таки перевода в действующие части и упаковал чемодан за тридцать минут. Словно поймав какую-то исходящую от Миттермайера невидимую волну, фон Китце рассказывала Вольфу о незнакомых тому и полузнакомых людях, их планах и мечтах, неудачах и радостях. Ставший невольным слушателем, Рагнер не мог не удивиться тому, насколько другой, нежели в его наблюдениях, представала в ее рассказах занюханная третьеразрядная база, — и вдруг, как вспышка, пришло осознание, о чем именно та говорила. Исподволь, байками и анекдотами, молоденькая сестричка делала сержанта сопричастным другим историям, другим жизням, и, в итоге, доносила до того самое главное: несмотря ни на что, его собственная жизнь шла вперед. Задумавшись о своем, Маркс сдвинул брови. На душе было неуютно. Надо было как-то обсудить предстоящее дело, но нужные слова так и не приходили в голову. Что-то глубоко внутри не позволяло просто принять сформулированные им рациональные аргументы, — не здесь, не сейчас, дать Миттермайеру еще немного времени уместить в голове все, что произошло. Особистов можно было больше не опасаться. Старший выполнял приказы начальства – у командования с часу на час должны были начаться куда более серьезные проблемы. Скорее всего, впрочем, тот уже знал о готовящейся спецоперации и, возможно, успел дать деру. Младшего следовало напугать на всю жизнь и заставить дать показания по делу о превышении полномочий. «Преступную халатность» объединить с убийством и фальсификацией доказательств, — фактов было достаточно, чтобы с легкой совестью предложить Миттермайеру месть, упаковав, для вкуса, в обертку от справедливости. Дальше можно будет предложить, наконец, работу? Следователь незаметно вздохнул: суть была в том, что, здесь и сейчас, он сидел и прикидывал, как эффективнее вывернуть сержанту душу наизнанку. Репутация их рода войск была такова, что, в обычных условиях, такой парень как Вольф категорически отказался бы даже поразмыслить над этой идеей. Так чем, в конечном счете, его, Маркса, цели и методы были лучше того, что тому довелось уже испытать? Хотелось думать совсем о другом, – чем можно было помочь, по-человечески, — и с этой точки зрения предложение о сотрудничестве должно было быть на последнем месте. Если бы Миттермайер подтвердил свои показания, можно было оформить его как ключевого свидетеля по фактически готовому к производству делу. В обмен (а по-хорошему, из гуманных соображений), вывезти с этой дыры вместе с приятелем на одном корабле. Возможно, в условиях специализированного стационара можно было бы сделать для его друга что-то еще, но… в любом случае, решение о том, куда того доставить, должны были принимать родственники и врачи. Маркс почувствовал, как будто с плеч свалился тяжелый камень. Вот об этом он вполне мог говорить. Может, чуть позже. Горло болело. Когда-то фон Китце в шутку предположила, что его пытались душить. Он не стал объяснять ей, что, на самом деле, его хотели повесить. *** — Вольф… Во-о-льф, проснись… Кто-то потрепал его по щеке, позвал, потом потеребил еще раз, настойчивей. Оскар? Ему снился Оскар. Зачем его разбудили? Сержант с трудом разлепил веки. Перед ним стояла незнакомая женщина средних лет, одетая в белую медицинскую форму. В руке у нее был штатный коммуникатор. Вольф снова закрыл глаза. — Сержант Миттермайер, меня зовут старшая сестра Франк. У меня не так много времени: вам знакомо имя «Оскар Фройен»? Он безвольно кивнул. Разговаривать не хотелось. Улыбнувшись чему-то своему, женщина сделала отметку в коммуникаторе. — У него есть особые приметы? — У него глаза разного цвета. Миттермайер осторожно приподнялся на локтях и заполз на подушку. К чему были все эти нелепые вопросы? — Ваш личный номер? Вольфганг назвал. Нажав кнопку вызова, старшая сестра Франк быстро продиктовала информацию, дождалась ответа, отменила какие-то тесты, кивнула: — Сержант Миттермайер, я очень рада вам сообщить, что полчаса назад Оскар Фройен очнулся. Вольф только икнул. Женщина заботливо сунула ему в руку стакан с остывшим чаем. Хотелось спать, потому что там, во сне, был Оскар, и с ним было все хорошо. — Э-эй, сержант? Я думала, вы обрадуетесь… Что? Он неуверенно поднял взгляд, заглянул ей в лицо и вздрогнул: в зеленых с бирюзовым отливом глазах танцевали счастливые искорки. — Более того, конечно, сейчас еще рано судить, но, похоже, он интеллектуально сохранен. На соседней койке закашлялся Маркс. Обернувшись на звук, Вольф протянул тому ненужный ему самому стакан. Затем кое-как повернулся носом в подушку и прикрыл глаза. Мозги выключились. Оскар. Жив. Не в коме. Не идиот. Насчет остального, рано пока судить. А собеседница говорила и говорила всякую ерунду про первый в ее практике случай, про золотые руки какого-то Ригеля, про то, что для всего нужно время, и еще чего-то про хороший прогноз. Сержант никак не мог заставить себя сбросить странное охватившее его оцепенение. Его трясли и тормошили, что-то говорили слева, справа совали под нос стакан с водой, – ему было все равно. Вдруг сбоку от него кто-то всхлипнул, потом еще. Закрыв лицо руками, Китце-кацхен плакала навзрыд. Почувствовав взгляд, медсестричка усилием воли оторвалась от стены, нетвердо прошла несколько шагов, и, рухнув на кровать, ткнулась ему в плечо. Тонкие пальцы впутались в пшеничные волосы, гладили по щеке. Девушку чуть подтряхивало, как от холода, и внезапно Вольф понял, что его самого тоже начало трясти, все сильнее и сильнее. А потом вдруг по щекам потекло что-то горячее и соленое, он вытерся кулаком, но только размазал… и вдруг мир вспыхнул и встал на свое место. Оскар. Жив. Не в коме. Не идиот. *** — За фон Ласке? — За фон Ласке. Крепкий алкоголь. Первый тост, единственный. Остальное они выпьют молча, почти до самого дна, остатки будут выплеснуты в камин. Это для мертвых. Для живых будет откупорена следующая бутылка, и вот тогда можно будет поговорить. — Сколько уже лет прошло? Оскар резко крутанул стакан. Темные тягучие капли поползли вниз, оставляя полосы на стекле. — Шесть… — он улыбнулся, одними губами, — Как думаешь, контр-адмирал, если бы тебя не вышвырнули тогда из десанта, мы могли бы уже служить капитанами у Овлессера? — Не забывай, нас обоих попросили на выход. Но вряд ли мы замахнулись бы подать документы в Рейхсфлот. — Эй, у нас был год на самоподготовку. Вольфганг поежился, словно от сквозняка. Ворошить прошлое хотелось меньше всего, и все же он должен был вновь попытаться. Только один раз в году, в этот день можно было задать мучавший его до сих пор вопрос. — Оскар? Я… никак не могу понять кое-что. Ради всего святого, как можно было принять тебя за «крота»? Разноцветные глаза странно блеснули: — Это твоя история, Вольф. Мне вспоминать нечего. Привстав, друг дернул за подлокотник тяжелое кресло. Деревянные ножки противно проскрипели по полу и замерли. Оскар сел, уставив взгляд в камин. Красноватые отблески забегали по лицу, смешивая черты. Вольф тихонько вздохнул. Шесть лет прошло. В том, что Оскар все помнил, у него давно уже не было никаких сомнений. Знает. Помнит. Но не расскажет. Впрочем, сам он тоже о многом молчит.