Не мамзелька!

Казбек же как ни в чем ни бывало продолжил: - Отдай мне свою женщину Князь. Хочу ее. А я тебе вот, лучшую из своих мамзелек привел, - Сенька аж как дышать позабыл, когда Эраст Петрович - Казбек такое выдал. Выдал, да его, Сеню, на себя как потянет, за "талию девичью" приобнимет, рукою своей за тощие филейные части - цап, да ухмыльнется так, по -кавказски, дерзко так, с хитрецой. - Лучшая наша, мамзелька. Хороша. Стройная, гибкая, как коза горная. Горячая. Такую девку отдавать жалко. Ну и слова с делом у кавказцев не расходятся, так Сеня понял, когда голубые глаза вдруг прям перед его, Сенькиной, рож... лицом как сверкнут. Только вот не долго он сверканьем Неймлесовых глаз любовался. Тот что-то шепнул, одними губами, Скорик - даром, что Скорик, - так и не уловил, чего там ему Эраст Петрович шепчет. Только визгливо - на этот раз даже мамзель не изображая - вскрикнуть и успел. Как тут что-то уловишь, когда эти самые губы, тонкие, сухие, в его собственные как вопьются?! Сенька даже возмутиться позабыл. Глаза на лоб полезли. Руки в Эрастову грудь уперлись. Только того попробуй отпихнуть. Да хоть с места сдвинуть! Как скала стоит, деспот, не шелохнется. Такого шоб сдвинуть, Сенек пять понадобится, не меньше. А Петрович времени не терял - такое вытворял языком своим! Да так ловко, Скорик только и мычал в ответ. Другого выдавать из себя не мог. Мысли все... Да какие там мысли?! Когда губы огнем жжет, а язык... Николай-Угодник, Матушка-Заступница, не глядите - не смотрите, строго не судите! И это так всякие барины знатные целуются?! Или только господин Неймлес? Бедного Сеню ноги больше не держали. Такого... такого он даже после лобызания со Смертью не ощущал! Жаром так пробило, вся коровяка в теле словно всполыхнула. Живот скрутило тугим узлом. А руки за филей все мяли. Жадно так. Страстно, что ли. И куда холодность, куда ваша хваленая сдержанность и благочестивие подевалися, а, Эраст Петрович? Совсем вас ваши "ини-дзяни" довели? А тот поцелуй вдруг разорвал, довольный такой, ухмыляющийся. Казбек, понял Сенька, не Эраст Петрович. - Бери, - говорит Князю. И Сеню на середину комнаты как толкнет. Тот только испуганное "Ааа!" и завопил. А что после было, Сеня мало помнил. Князь беснился по-звериному, Казбек пистолетом проигрывал, Очко, здравомыслящий самый, стихи свои отвешивал, Князя успокаивал. А он, Сенька Скорик, все глазами хлопал, да на Эраста Петровича позыркивал. - Так что, не берешь мамзельку? Нет, ну точно смерти несчастного сиротки добивается Эраст Петрович. Злой вы человек. А как согласиться изверг-то?! *** Домой Сеня вернулся злой, обиженный. После милой беседы с Солнцевым, после мыслей всяких обидных, о кладе там, о его, Сенькиной, щедрости неимоверной и неоцененной по достоинству, обида на Эраста Петровича клещом приелася. Не выковыришь. Мало того, что в платье вырядил, мамзелькою обозвал, так еще и... и... непотребства всякие выделывал! И ни "извини" тебе, ни "спасибо". И ни капли раскаяния в сосульчатом взгляде. Своими синющими глазами смотрит, пристально так, внимательно. Во внимание свое чего внимать не хочет не беря. А Сеню же трясло всего. Так значит, Эраст Петрович? Попользовались в каких-то своих заумных планах, унизили сироту бедного, обидели, и все, значит? И ничего? - Ты помаду-то сотри. Смотреть противно. Сеня губы поджал, юбки подобрал и затопал по лестнице. Можно подумать, ему эта мазанина на лице больно нравится! Как будто он сам, от нечего делать, помадой вымазался! И такая его обида всемирная проняла, что глаза защипало. Ввалившись в комнатушку свою, совсем не по-мамзельски сдернул с головы эту мочалку завитую, париком называемую, платье резко через голову стянул, что аж затрещала вещица вся по швам. Мрачно подумал, а не порвать ли тряпку дурацкую? Да только хорошенько подумав, решил, не, рвать не стоит. Тряпка-тряпкой, да только из шелка то высшего качества и деньги заоблачной стоит. И Эраст Петрович за испорченную вещицу по головке не погладит-то. Вспомнив о благодетеле своем, самонавязанном, Сеня помрачнел. Схватил с полки первую попавшуюся тряпицу и давай рож... лицо размалеванное тереть. Размалеванность намалеванную Петровичем оттирая. Глаза на мокром месте, слезы соленые кожу щиплют, обжигают. Сам Сеня посреди комнаты стоит, тихо всхлипывая. Оттого и стука в дверь не услыхал. Подорвался лишь, когда створка дверная скрипнула. Замахал руками, покачнулся, и запутавшись в "скользком кружевном кошмаре", под юбку надетом, харе...физиономией к полу и полетел. Зажмурился, расстаться с еще одним зубом приготовился, только не судьба, видно, снова щербатым ходить. Руки стальные его у самого пола ухватили, за плечи назад вернули. А он так и стоит, в рубахе одной, с запутанными где-то в ногах "панталончиками". Самого потряхивает, на Эраста не смотрит даже. То, что не сенсей его спас, или еще кто, сразу понял. Это только у хозяина дома руки такие, тонкие, как у девицы гладкие, но сильные. И запах. Сладкий, пряный. С горчинкой. Сеня эту воду вонючую гордо "одеколоном" величаемую ни в жизнь не переносил. Только на Эрасте Петровиче этот "одеколон" премудрый терпел. На Эрасте Петровиче он ему даже нравился. Вот и сейчас Скорик стоял, ткнувшись рож... лицом в пахучий галстук на груди инженера неблагодарного, носом шмыгал. А Неймлес этот тоже разговор начинать не спешил, легонько по плечу похлопывал. Погладил своей узкой ладонью. А когда ладонь сия вдруг в волосах Сенькиных очутилась, непонятно как очутилась, потрепывая, Скорик как дернется, отскочит, да только в кружевах по новой ногами замотавшись уже в другую сторону как завалится. Но от Эраста Петровича так легко, очевидно, не отделаешься. Тот ручкой хоп - и Сеня, снова-здорово, носом в крепкую грудь упирается. - Ну и что ты, Сеня, в-вытворяешь? - устало так, по-доброму поинтересовался Эраст Петрович, придерживая мальчонку за плечи. А тот и не брыкался, не вырывался больше. Стоял, глаза опустив, губы дрожащие кусая. - Это Я что вытворяю, Эраст Петрович?! Я?! А вы?!... Сиротинушку обижать! И обидели, и унизили, и все вам людям знатным-то можно! А то, что сиротка-то вам не лохундра какая, да даже не мамзелька ни разу, это вам все одно, разница-то! Да вы... да я... - Ну конечно ты не мадемуазель, Сеня. Это я п-прекрасно понимаю. И унижать я тебя никоим образом не собирался! Что ты. Это в-ведь для дела... - немного неуверенно начал оправдываться инженер. - Я лишь... - Для дела? Для дела меня всего обмусолили?! Так вам, значит, усе одно, мамзельку, сиротушку с улицы?! Вы для дела всех облобызать готовы? - и откуда обида такая, Сеня и сам не ведал. Чего как девчонка тут устроил? И почему обида-то, а не злость? Вот, что самое непонятное. Ведь и впрямь все для дела было. Кто он, мужик или лохундра какая? Он даже в Князевой колоде состоял, что ему какой-то поцелуйчик?! Какой-то... да не какой-то, а от Эраста Петровича. От Неймлеса этого, змея искусителя! Мужчины в конце-то концов! - Сеня... - а змей этот моментом и воспользовался. Сенька тока глаза поднял, чтоб обидчику в лицо посмотреть, так обидчик как наклонится. И губ мягко-мягко так своими коснется. Скорик и вовсе очумел. - Нет, Сеня, кого п-попало я не целую... Хватит. Хватит, подумалось Сене. Ща как зарядит в морд... физиономию красавца заграничного, франта этакого, так и вышибет из того всю дурь-то! И может даже не один раз так вмажет... И даже замахнулся уже. Да только стоило в лицо Эрасту посмотреть, как кулак сам собой опустился. Тот прямо в глаза Сеньке глядел. И улыбался. И глядел со смешинкой во взгляде. Мягко, тепло глядел. Сеню от этой теплоты-нежности прорвало. Слезы как ливанули. Шмыгнув носом, громко так шмыгнув, ткнулся в грудь Петровича, по накрахмаленной рубашке слезы-сопли размазюкивая. Сопя. Обеими руками в плечи каменные вцепился. И стыдно, парню здоровому, разревелся ась лохундра какая. И сам не знает, чего ревет-то. А Эраст ласково по макушке треплет, что-то приговаривая. Только Сеня не слушает. Фыркает, хлюпает, поскуливает сквозь зубы стиснутые. За мужчину как за круг спасательный цепляясь, и ничего, что плавать умеет. - Сеня, посмотри на меня, - нежно так пальцами за острый подбородок ухватил Эраст Петрович и голову Сенькину приподнял. Нежно, аккуратно, да только сколько не крути, не вывернуться. - П-прости меня, что обидел. - И... - шмыг. - Унизили... - Чего ни в коем случае делать не н-намеревался. Так что ты не серчай. Я немного... Я ведь и не с-собирался вовсе... - невнятно проворчал мужчина, растерянно хмурясь. - Чего не собирались? - Что же я творю, Сеня?.. - уже и отступить инженер намеревался, осознав, кажись, что не то творит что-то. - Не должен я... - Так чего вы не собирались, Эраст Петрович? - настойчиво повторил Сеня, понимая, что этим вопросом своим сам себе выходу не оставил. Да только любопытство оно такое, с ним не поспоришь. Чего это он там не собирался? Что не должен? Теперь уж хош - не хош придется до конца во всем разбираться. - Я в д-делах сердечных... не мастер, - скромно, чутка виновато пробормотал Эраст Петрович, и Сенька впервые увидел, как на белоснежной коже вспыхивает пятнами алый румянец. Увидел, да и обомлел. Это чтобы Эраст Петрович смущался? Да скорей уж Князь его простит и валетом в колоду позовет! Да Смерть его раньше в свои объятия примет... И только тут Сеня понял, что мысли о Смерти уже того жара в нем не вызывают. Что прохладная ладонь Эраста Петровича на щеке, осторожно поглаживающая, похлеще того рому ямайского согревает. Вот от чего кровь бурлит а в башк... голове все мысли осмысленные смысл потеряли. Что собственные щеки горят, пожалуй, ярче чем у самого господина Неймлеса. И... Глаза у того красивые. Завораживающие. Синие такие, глубокие. И серьезные, и смешливые. Добрые. Виноватые. Не такие, как у остальных аристократов. А губы у Эраста хоть и тонкие, но мягкие, горячие. Сухие немного. А усы щекочутся. Сеня понял, что молчит уже с минуту. Таращится... И не только таращится! В ужас пришел, отскочил, осознав с запозданием, что щекочутся усы Эраста оттого, что он, Сеня, сам его в губы целует! Отскочил, испуганно глазища на мужчину поднял. А тот удивленно так, радостно улыбается. Сам в два шага расстояние сократил и Сеньку обнял, в висок коротко поцеловал. Трепетно, словно спугнуть боялся. Только Сеня, он кто, Скорик или нет? Мужчина? Хитрованец он или кто? Нечего с ним нежности телячьи разводить! Не маленький и не фарфоровый. Не напугается, не сломается. Хотя, вспомнив, как Петрович-Казбек его зацеловывал, уверенности-то поубавилось... Как говорится: "Хочется да колется". Он-то рядом с сим господином не то что зеленый, а совсем неумеха захолустный. И тут робость незваная Сеньку всего как сковала. А что, если он глупость какую сотворит? С мамзельками-то он бывал, и не раз, да только то мамзельки уличные, а это Эраст Петрович! Да и он сам не мамзелька... Так разве вообще можно? Уж ош неучем недалеким перед мужчиной показать себя не хотелось. А что, если?... - Скорик-сян, - в комнату нежданно-негаданно заглянул Маса. Заглянул, глазенки свои маленькие выпучил. Сеня смутился так, что лицо-физиономию вновь на груди Эраста спрятал. А тот раскраснелся весь, фыркнул что-то невразумительное, головой покачал, одним взглядом японца за дверь выпроваживая. Тот ухмыльнулся, Сеньке, глаза поднявшему, подмигнул, и дверку тихонечко прикрыл. Эх, сенсей! Не сомневаяся уж более, Сеня неведомо чему широко, счастливо так улыбнулся и дернул Эраста Петровича за галстук, сам за поцелуем тянущись. А как попробовать того, что Петрович тогда языком вытворял? Обжигающие кожу прикосновения прохладных ладоней, забравшихся под рубаху, все и решили. *** - Вот тебе экзамен: домчишь до Хитровки за десять минут, возьму в мотопробег ассистентом! У Сеньки сердце екнуло. Глаза загорелись. А на губах улыбка расцвела. Счастливая-пресчастливая. Господин Неймлес в ответ легонько усмехнулся в усы краешком губ. Десять. Если и не десять, а мальчишку с собой возьмет. Но тому об этом знать не положено, пускай старается. Парнишка дернул дроссель с новой силой.