Никогда

***

      В старой заброшенной церкви было темно и пыльно, впрочем, как и в любом другом забытом на годы помещении. Пол под ногами поскрипывал, через щели в стенах в помещение забирался сквозняк, хотя воздух всё равно был ужасно затхлым. Горы хлама высились чуть ли не до потолка, везде валялись гнилые доски, какие-то обломки, пыльные канделябры, старые тряпки и прочий мусор. Этому помещению требовалась генеральная уборка. И именно ей уже пару дней занимались здесь двое юношей. Но, несмотря на их старания, создавалось впечатление, что мусора становится только больше. Из-за того, что крысы перегрызли провода, тут даже освещения не было. И хотя от крыс уже избавились, легче не стало. К тому же, вся уборка проходила в тишине, а это уже начинало напрягать.       Наконец, не выдержав давящего молчания, один из парней громко вздохнул и плюхнулся прямо на пыльный пол. ― Всё! Не могу больше, Соске! Давай передохнём, мы здесь с самого утра торчим, не разгибая спины, ― недовольно произнес звонкий мальчишеский голос. Тринадцатилетний паренёк вытер мокрый лоб тряпкой, которой до этого что-то протирал. На смуглом лице тут же появился грязный след. Влажные от пота тёмные волосы, щедро присыпанные пылью и мелким мусором, торчали во все стороны так, будто их хозяин вообще не знал слова «расческа». И только светло-зелёные глаза цвета молодой листвы горели так же ярко, как и всегда. ― Эй, Шино, не отлынивай. Сейчас только полдень, нам ещё здесь долго сидеть, ― второй голос, более спокойный, принадлежал довольно высокому сероглазому брюнету, который уже несколько часов чистил от настырной плесени церковный алтарь. Последний чиститься не хотел категорически. ― Ну, Со-о-оу! Я есть хочу! ― словно подтверждая сказанное, в животе подростка громко забурчало.       Соске на это только улыбнулся ― Шино всегда оставался Шино, что бы ни случилось. Сколько бы времени ни прошло, он всегда был тем самым неунывающим, честным и постоянно голодным пареньком, которого Соске знал, ещё будучи ребёнком. ― Ладно, давай устроим небольшой перерыв.       Радостно завопив, Шино первым выскочил из душной пыльной церквушки на солнечный дворик. Соске вышел следом, неся в руках корзину с едой. Оба парня пристроились в тени раскидистой старой липы, чей широкий перекрученный ствол идеально подходил для того, чтобы опереться об него. Соске прислонился спиной к дереву, а Шино с комфортом умостился в его объятиях, опершись на грудь парня и перекинув свои босые ноги через ноги названного брата. ― Ну вот, Шино, ты снова испачкался, ― парень взял из корзинки полотенце и краешком мягкой ткани стал вытирать грязь с лица неугомонного мальчишки. Тот сначала вертелся и жмурился как недовольный кот, потому что это мешало ему уплетать бутерброд, но после смирился и только молча смотрел на лицо Соске. Это было так странно: видеть, как меняются черты его лица, тогда как лицо Шино оставалось таким же, каким было пять лет назад. ― Готово, ― наконец, Соске закончил вытирать чумазую мордашку мальчишки, и последний вернулся к своему бутерброду.       Но, несмотря на то, что паренёк стал с удовольствием жевать свой обед, мысли его потекли в другом направлении. Он снова задумался о том, что будет делать, если проклятье Мурасамэ так никогда и не будет снято. Все дорогие ему люди, в конце концов, заведут свои семьи, состарятся и умрут, или же, что ещё хуже, погибнут совсем молодыми из-за того, что в очередной раз будут втянуты в неприятности по вине Шино. А он будет жить дальше, такой же, как и много лет назад, заклейменный одиночеством и постепенно сходящий с ума. Безумный старик с телом ребенка.       Не способный даже умереть.       Чудовищно, не правда ли?       Ухмылка ядовитым дымом расползлась по детским губам. Страшная, странная, корявая. Больше похожая на огромную трещину, раскроившую миловидное подростковое лицо. Уродующая симпатичного мальчишку и внушающая ужас, настолько сильный, что волосы на затылке встают дыбом, потому что дети не улыбаются так. С губ сорвался сухой смешок, больше похожий на треск ломающихся веток под ногами.       Они не уйдут. Он не уйдёт.       Я не позволю этого.       Затяну. Утащу за собой в ад, оплету сетями, обещаниями и клятвами, словно щупальцами.       Проникну под кожу, в самое сердце, выжгу на нём своё имя, оставлю свой след, словно въевшаяся кислота. Привяжу к себе, так, чтобы не смог жить без меня, чтобы нуждался во мне как в воздухе, как в свете солнца. Влеплюсь в его тело, так сильно, чтобы сплавиться в одно существо.       И никогда не отпущу его. Не будет никакого «Пока смерть не разлучит...». Даже там, за Чертой...       Найду.       Слишком эгоистичен, слишком жесток, слишком... Слишком люблю.       Юноша сильнее прижался к Соске, потёрся затылком о плечо, безмолвно напрашиваясь на нехитрую ласку. Большая смуглая рука мягко взлохматила волосы, вытряхнув из них какую-то соринку, убрала лезущую в глаза чёлку, чуть повернула за подбородок голову подростка. Молодой мужчина прижался лбом ко лбу Шино, закрыв глаза и другой рукой сжимая небольшую, но крепкую ладошку. Он был взволнован и совсем не походил на того спокойного и уверенно человека, каким был всё время, будто на минуту его извечная маска исчезла, обнажая настоящего Соске, такого же эгоистичного, как и сам Шино. Он выдохнул тихо и торопливо зашептал: ― Что бы ни случилось... что бы ни произошло... Не смей покидать меня! Слышишь?.. Или я никогда не прощу тебя... Не оставляй меня, Шино... ― ...Да, ― юноша перевернулся поудобней и вцепился в Соске, сдавливая так, что нечем было дышать, зарывая лицо в мягких складках его рубашки, чувствуя запах мыла и кожи.       Чувствуя, как бьётся совсем рядом чужое сердце. ― Никогда.       Ты ещё не понял. Я уже давно приручен тобой, околдован, связан. Я готов есть из твоих рук, ведь ты держишь в своих ладонях моё сердце. Я просто не могу оставить тебя. Никогда.