Часть 1
4 августа 2015 г. в 23:39
Фенрис взмахивает мечом, танцуя, обжигает раскалённой сталью живот наёмника, заставляя согнуться от острой боли и прижать руки к сильно кровоточащей ране, и, кривя губы, с противным хрустом вонзает меч в подставленную шею практически по самую крестовину, а после безразлично выдёргивает его из обмякшего тела. Он убирает окровавленный меч и оглядывает Рваный берег.
Изабела, придерживая левую руку и смеясь над чем-то, что сказал Варрик, обыскивает карманы ближайшего трупа. У неё на щеке красуется кровоподтёк, а по правому боку струйкой сбегает, капля за каплей, кровь и впитывается в светлую ткань. Возникает шальная мысль: пахнет ли кровь пиратки солёным морем? — и тут же снова вспыхивает ненависть к её уже погибшему обидчику. Светящиеся в полумраке клейма загораются ещё ярче, заставляя морщиться от боли, пока Хоук невесомо не кладёт руку ему на плечо.
— Ты в порядке?
Он, в Бездну, не в порядке.
Он понятия не имеет, когда это началось. Не знает, в какой миг стал мгновенно оказываться в опасной близости от обычно громко хохочущей пиратки, если она получала хотя бы царапину в бою. Не понимает, почему его так раздражает флирт женщины с матросами в порту и в таверне. Не понимает — или отказывается понимать и знать.
Рука Хоук, сжимающая его плечо, всё же возвращает к реальности. Магесса, держа в правой руке оружие, стоит достаточно близко, и ему приходится успокоиться — причинять вред ей не хочется уже больше трёх лет.
Фенрис кивает, отходит, спиной ощущая её обеспокоенный взгляд, а потом слышит привычное «По домам».
До города они идут все вместе в почти полной тишине, только иногда прерываемой шутками гнома, а скоро стихают и они. Все слишком измотаны, даже чтобы что-то обсуждать. Но стоит им войти в город, как Хоук спешно ретируется, говоря, что ей нужно что-то срочно сделать, Варрик направляется в «Висельник», а Изабела, стараясь не отставать, идёт за ним, вслух мечтая о выпивке.
Фенрис думает, что ей нужно сходить к целителю, ведь раны сами собой не затянутся, но молча смотрит ей вслед.
Это его не касается. Или не должно касаться.
Когда небо раскалывает яркая молния и с так и непочиненной крыши начинает капать, эльф слышит шаги.
Хоук, оставляя посох у столика, на котором лежит его только отмытый от крови меч, садится в кресло, не спрашивая разрешения, и закрывает глаза.
Каждый молчит о своём: Мириан — о вечных проблемах и Мерриль, Фенрис — об Изабеле, тягучей неопределённости и о ненависти.
Ему всё чаще кажется, что эта одна его постоянно испытываемая эмоция, название которой он может дать с лёгкостью. Остальное — смесь из неясных ощущений: ставшего родным за многие годы желания свободы, злобы на мир и чего-то ещё, непривычно сдавливающего грудную клетку.
Мириан нарушает молчание первой, заявляя, что хочет напиться — и не вином, а чем-то, что заставит прекратить думать. Фенрис соглашается, находя идею не слишком глупой: прекратить думать об Изабеле, стоявшей в двух шагах от него в течение всех сегодняшних передряг, о крови на её боку и синяке на скуле, о закипавшей при мысли об этом ярости и о раздражении, появлявшемся каждый раз, когда вслед пиратке свистели в порту.
«Висельник» встречает его, входящего внутрь первым, резким запахом алкоголя и взрывом хохота. Фенрис морщится, старается поскорее найти взглядом Варрика и Изабелу и потом кивает на их столик. Мириан согласно следует за ним, опускается на стул возле загорелой пиратки, залпом допивающей содержимое своей кружки, зовёт Нору и просит принести чего-нибудь покрепче.
Фенрис сидит рядом с гномом, вполуха слушая его байки и внимательно следя за Изабелой. Она, прилично набравшаяся, идёт к стойке за добавкой, но, так и не дойдя, вдруг с хохотом кидается на стоявшего рядом крепкого мужчину.
— Гаррет! Гарлок тебя задери! Я думала, ты пошёл ко дну вместе с «Гордостью Виктории»! Что ты делаешь тут, в Киркволле?
Фенрис отводит взгляд в тот момент, когда мужчина, такой же загорелый, как и пиратка, обнимает её и, тоже хохоча, тесно прижимает к себе.
— Какого дьявола ты тут делаешь? — Изабела сверкает глазами, злится, шипит, как кошка. Она ненавидит, когда её отрывают хоть от чего-нибудь. Тем более он и тем более от Гаррета. Она пьяна, тяжело дышит, будто только что убегала от толпы порождений тьмы, возглавляемой огром, стоит, сложив руки на груди и широко расставив ноги, загораживает вход в свою комнату. От тепла ладони медленно нагревается рукоятка кинжала, закреплённого на левом боку.
Фенрис медленно обводит взглядом тускло освещённое помещение, смотрит, стараясь не обращать внимания на ноги пиратки, на окружающее его барахло, складированное в коридоре в «Висельнике», не в меру постаревшими глазами — ярко-зелёные, они замечают абсолютно всё, в них — ответы на миллионы вопросов о свободе, обжигающе холодная ненависть к магам и цепям, в них — что-то, что он никак не может назвать ни одним из известных ему слов. Наконец пожимает плечами, хмурясь.
— Понятия не имею.
— Ну так и катился бы на все четыре стороны. — Она разворачивается, от чего его обдаёт резким запахом выпивки, захлопывает дверь прямо перед его носом. В комнате раздаётся мужской смех, а Фенрис всё ещё слышит «На все четыре стороны».
«Агреджио Павалли», выпитое практически залпом, плавит мысли и обжигает — совсем как меч или заклинание, скользнувшее в миллиметре от тела в бою. Совсем как карие глаза, в которых бушуют морские волны, пока пиратка стоит, загородив собою вход.
Фенрис ненавидит, когда Изабела, всего лишь поправляя волосы на пристани, находит себе очередное развлечение на ночь. Фенрис ненавидит Гаррета, высокого, темноволосого, загорелого, с серьгой в ухе и расстёгнутой рубашке, сидящего у неё за спиной и делающего большой глоток из бутылки с мутной крепкой жидкостью.
Фенрис вообще ненавидит всех, кто смотрит слишком пристально и улыбается пиратке слишком много — за исключением, конечно же, Хоук — и ненависть захлёстывает с головой, от неё хочется кричать, бросаться бутылками в стену. А ещё от неё возникает желание убивать — наёмников, магов, порождений и Гаррета.
Фенрис злится, но тут он бессилен, и единственное, что остаётся, — глотать красное вино, сидя в гордом одиночестве — ведь Хоук, ставшая намного более беспринципной за последние годы, Хоук, в которой он, несмотря на посох за её спиной, нашёл если не друга, то хорошего собеседника, пьяна и разглагольствует с Варриком о призрачной идее спасения всего города от войны между храмовниками и магами.
Полночь приходит с тусклым серым светом, пробивающимся через окно со стеклом, затянутым паутиной, больше похожее на бойницу, с дрожащим пламенем над углями в камине, с подтёками красного вина на противоположной от кресла стене.
Фенрис ищет забвения, откупоривая без штопора бутылку и делая приличный глоток, напиваясь настолько, что становится неясно, чего в нём больше: ненависти — к цепям, к магам, к лириуму на коже, к себе, к «Висельнику» с толпой пьяниц, к городу, к особняку, к Гаррету и к Изабеле — или алкоголя. Он пьёт, находя своё забвение, пока не слышит шаги в холле.
К нему не приходит никто, кроме Хоук, поэтому он ставит ещё одну бутылку на столик — она всегда пьёт просто из горла, как и он — и ждёт, пока женщина войдёт в комнату нетвёрдой от количества выпитого походкой.
Когда вместо неё, осматриваясь, входит недовольная Изабела, он практически трезвеет.
Она подходит к столу, высокая, гибкая, загорелая, садится, вытягивая ноги в высоких сапогах. Из-за плеч виднеются рукояти кинжалов, на боку всё ещё ярко выделяется кровавое пятно.
— Решил напиться, кислятина? — В голосе — насмешка, но тёмные глаза пристально сверлят лицо Фенриса, сидящего напротив. — А как же отсутствие компании? Или ты пьёшь за прожжённые понапрасну годы?
— Нет, — неопределённо отвечает он. Внимательный взгляд женщины напрягает, поэтому он старается не встречаться с ним и смотрит на её скрещенные лодыжки — и буквально ощущает, как она ухмыляется.
— На кой чёрт ты припёрся ко мне сегодня? — Женщина, потянувшись, продолжает требовательно смотреть на него. Тут же вспоминается загорелый мужчина, прижимающий её тело к себе. Фенрис хмурится, повторяет свой прежний ответ и замечает, как Изабела недовольно кривит губы.
Когда возникает мысль, что совсем недавно они же оставляли красноватые следы на чужой коже, он не успевает сдержаться — и клейма ярко вспыхивают, заливая комнату голубоватыми отблесками, и сердце начинает биться намного чаще. Ненависть течёт под кожей, обжигая, как лава, все внутренности, переплавляя мысли и руша хрупкую иллюзию отрицания всех эмоций, принесённую алкоголем.
Пиратка резко подаётся вперёд, победоносно улыбается одними уголками губ.
— Злишься? Злись, эльф. Раз ничерта не можешь сделать и только смотришь на меня, надеясь, что я не вижу, злись. Сгорай изнутри, умирай, раз и пальцем не можешь пошевелить и осмелиться на…
Фенрис двигается слишком быстро, оказывается опасно близко, нависает над ней — буквально на мгновение — и впивается в её губы, заставляя молчать и не обращая внимания на привкус дешёвой выпивки, оставшийся на них. Притягивает её к себе, ставя на ноги, не обращая внимания на шипение, когда его рука случайно задевает рану на боку, толкает к стене. Клейма то вспыхивают, то потухают.
Изабела отвечает, обдавая его жаром разгорячённого тела, прижимается теснее, кое-как расстёгивает ремни на тёмном доспехе, помогает стащить его и целует в шею, не задумываясь о том, что там точно останется яркий след. Изабела позволяет, буквально принуждает забыться, стирает все границы. Изабела бушует, в ней будто бы разыгрывается море, поднимается шторм, пока она стонет от его прикосновений, поцелуев, укусов.
Они не думают — отчаянно ищут что-то, лихорадочно скользя руками по телам друг друга, растворяются в страсти и наслаждении. Ищут и находят только тогда, когда в камине практически гаснет огонь.
Утром, по сути, ничего не меняется: свет, проникающий через окно, остаётся тусклым из-за туч, в камине тлеет последний уголёк, у стены напротив кресел валяются осколки винной бутылки.
Фенрис просыпается с жуткой головной болью и в одиночестве. Продолжает ненавидеть всё – мир, Изабелу, Гаррета, но больше всего себя — за слишком реальный сон — ровно до тех пор, пока мельком не смотрит в треснувшее зеркало на стене.
На шее — ярко-красное пятно, метка, доказательство того, что всё произошедшее ночью — реальность.
Фенрис начинает ненавидеть всё ещё больше, когда Изабела, сверкая глазами, влетает в «Висельник», кидается к Варрику, не обращая на него, сидящего совсем рядом, внимания, и радостно сообщает, что купила корабль. Что завтра у неё уже будет набрана команда, а послезавтра она, наконец, пошлёт в Бездну этот забытый Создателем город и уплывёт в закат.
Особняк Данариуса встречает его холодом и почему-то вызывает не только ненависть, но и отвращение. Единственное, что радует, — практически бесконечные запасы «Агреджио» в погребах под домом.
Он напивается в тишине и темноте, даже не разжигая совсем погасший камин. Пьёт из горла, ненавидит себя за то, что на мгновение позволил себе расслабиться и поверить в хоть сколько-нибудь счастливый исход. Он напивается, заглушая боль от горящих клейм, чтобы не броситься вырезать оставшихся в городе магов — всех, и сейчас он сомневается, что сумел бы исключить Хоук. Он ненавидит так яро, что кровь его закипает, глаза разгораются лихорадочным огнём. Так яро, что, он уверен, оковы, будь они на его запястьях, начали бы плавиться.
Фенрис не обращает внимания на шаги в холле — только делает очередной глоток вина, уже стоящего где-то в горле, и продолжает ненавидеть.
Откуда-то от дверей раздаётся голос:
— Пьяниц в команду не набираю — матросне хватит и моих выходок.
Он открывает глаза, решая, что ему померещилось. Но Изабела в самом деле стоит у дверей, облокотившись на косяк плечом, и щурит глаза.
— Что теперь, Ривейни? — Его голос звучит ещё более хрипло, чем обычно, и в нём проскальзывают те же нотки, с которыми он обращался к Адриане.
— Потише, мрачный, — вдруг смеётся она, — иначе придётся из-за тебя тушить весь дом, а тут уж без магии не обойдёшься.
Фенрис неверующе смотрит на загорелую женщину и тут же осознаёт, что в комнате слишком темно и она видит его только благодаря полыхающим клеймам.
Ненависть угасает так внезапно, что внутри становится слишком пусто, и Фенрис поражается такой резкой перемене.
Пиратка стоит всё там же, скрестив руки, настороженно наблюдает, как медленно затухают отметины на коже эльфа. Когда от яркого свечения остаются только едва заметные блики, а в комнате воцаряется практически кромешная темнота, она, не объясняясь, повторяется:
— Так что, пойдёшь в мою команду?
Фенрис вот уже год не требует объяснений. Он много молчит, глядит на волны, пеной оседающие на корме «Авроры». Терпит жуткую качку, любит порты и изредка упоминает, что в них стоило бы заходить почаще. Фенрис по-прежнему ненавидит всех, кто смотрит на Изабелу слишком долго и улыбается ей слишком часто.
Изабела всегда спит рядом — после того, как они лихорадочно ищут что-то неясное, близкое только в подобные моменты, отчаянно цепляются друг за друга, оставляют отметины на телах, обдавая жаром — собственнически закинув на него правую ногу и обнимая рукой. В лунном свете все шрамы на смуглой коже видны намного отчётливее, и Фенрис яро ненавидит всех, кто оставил их на её теле.
Матросы вот уже год косятся на молчаливого эльфа, который порой подолгу сидит с Книгой Шартана. Они, хоть и редко слышат его голос, точно знают о нём одно: все, кого он ненавидит по-настоящему, либо уже умерли, либо вот-вот отойдут к морскому дьяволу.