* * *
Похороны были тихими. Я немного постоял возле толпы у гроба и пошел на работу. Ходил я туда редко, только за заказами. И сегодня припал именно такой день. Никогда не любил похороны. Все кажется таким наигранным. Люди, сочувственно качающие головой при виде заплаканной матери. Большинство даже толком не знало покойного, но все делают вид, что глубоко обеспокоены. Могу поспорить, даже четверть не знала, из-за чего он умер. Когда я скончаюсь, пусть меня лучше тихонько кремируют, и в честь этого напьются. Пусть хоть какая-то радость будет этим пьяницам.* * *
Заказы попались откровенно паршивые. Начальник вообще меня недолюбливал за то, что я иногда срывался на "раздумывания о смысле жизни", как он выражался. Но я ничего не мог с собой поделать. В конце концов, кроме моих псевдо-философских суждений и упреков, у меня ничего не было. Я пошел домой пешком. На это пришлось потратить полтора часа, но я был готов на что угодно, лишь бы не попасть снова на те похороны. Проходя мимо пианино под открытым небом, которых было несколько в нашем городе, я стал свидетелем занятной картины. Парень, больше похож на нескладного подростка, достал из ушей наушники, проходя мимо инструмента. И, не удержавшись, сел за пустой стул. Робкое предвкушение было в закушенной губе и зависших над клавиатурой худых длинных пальцах. Он воровато оглянулся по сторонам, будто делал что-то запрещенное и его руки наконец опустились на клавиши. Время для меня всколыхнулось и ускорилось под его пальцами. Мне казалось, я не успеваю взглядом за клавишами, что он нажимает. Люди застыли, забыв, что куда-либо спешили. Лавина срывающихся нот из-под его рук захлестнула всех, кто слышал его игру. А он смотрел в небо. Его пальцы летали над клавишами, но взглядом он парил над крышами высоток, что заполонили этот город. Шопен. Я был уверен, что это именно он, потому что сам когда-то играл. Чувственная музыка, что в умелых руках вышибает дух и заставляет восхититься собой. Прозвучала последняя нота, и тишина застыла в воздухе. Люди медленно отмирали и начинали хлопать, а парень, словно очнулся, убежал вниз по улице. И это вместе со смертью соседа сверху заставило меня задуматься о отчаянных людях. Они так отдаются всему, что делают, что забывают обо всем остальном. Парень сверху так окунулся в свою утрату, что забыл о всем мире, что его окружал. Немногие, кто знал как он умер, шептались, что его смерть была трусливым поступком. Но я так не считаю. Так ли легко решить оборвать свою жизнь? Это было самым смелым его решением. И этот пианист. Его игра, сам взгляд на секунду побудили меня к действию. Жаль, что подобные импульсы для меня всего-то выливаются в чрезмерную задумчивость. Но это стоило достойной похвалы. Никогда еще столь юные люди не заставляли меня задуматься, правильно ли я поступаю в своей жизни? С этим парнем вышла довольно забавная история. Через несколько недель оказалось, что он заселяется в квартиру над моей, что опустела из-за уже известного вам случая. Грузчики открывали в себе новый пласт знаний в нецензурном искусстве, когда тащили пианино на восьмой этаж по лестнице. А Саша, как звали того пианиста, лишь мило улыбался, извинялся, и вежливо просил не тревожить так громко покой будущих соседей. Саша жил музыкой. Он играл, казалось, постоянно. С одной стороны, я был рад так часто слышать столь хорошее исполнение своих любимых композиторов. А с другой, слишком хорошо этот мальчишка играл. Он заставлял меня действовать, пусть и незначимо, но делать хоть что-то. Повышение на работе тому доказательство. В один из вечеров, когда парень играл в основном Рахманинова, я поднялся к нему. Не знаю, что я хотел ему сказать, и какого черта меня вообще понесло к этому пианисту, но когда после взаимного приветствия настала неловкая тишина, он как-то понятливо улыбнулся и пригласил к себе. Усадил на кресло рядом с пианино и продолжил играть, мечтательно опустив глаза на клавиши. С тех пор я часто заходил к нему. Иногда он даже не играл - мы могли спорить о чем-то, вяло переговариваться, или просто молчать, когда я сидел с ноутбуком и писал очередную статью на работу. Мне ставили рядом чай и устраивались неподалеку с книгой. Это было странно. Но также и прекрасно. Меня всегда тепло обнимали на прощанье и в серых глазах пианиста всегда было такое вселенское понимание, что мне иногда казалось, и говорить с ним не стоит - я все равно буду понят и принят. Когда-то я поддался еще более странному порыву, чем наши встречи, и поцеловал его во время одного из таких прощаний. Мне так же тепло улыбнулись и пожелали спокойной ночи. Будто я неразумный ребенок что не ведает, что творит, в самом деле. Тогда он играл "Муки любви" Крейслера в обработке Рахманинова для пианино. И это было своеобразным ответом на мой поцелуй. Посланием, что я до сих пор не могу понять до конца. Он всегда был таким искренним. Но с каждым разом все печальней. Парень таял у меня на глазах, становясь тенью самого себя. Когда он сказал, что какой-то недуг убивает его изнутри, и ничего с этим поделать уже нельзя. И это была первая смерь, что меня как-либо волновала. Только музыка его оставалась неизменной. И взгляд. Он и пусть был печальным, но все так же смотрел в небо, будто совсем не страшась своей участи. Честно говоря, иногда я плакал, слушая как он играет. Мой жизненный устав рушился под движениями его рук. И тогда я услышал те же "Муки любви". Мелодия была немного не такая, как в оригинале, но я сразу понял - она для меня. Я взлетел по лестнице в его квартиру и бился в закрытую дверь. А музыка продолжала звучать. Это его последнее послание. Но он никогда не объяснит мне его до конца. Уже позже я услышал о похоронах парнишки, что жил в квартире сверху. Оказывается, ему было целых двадцать восемь лет. А выглядел, как мальчишка - такой хрупкий. Иногда я боялся обнять его сильнее, чем нужно, опасаясь что-то сломать. Благодаря ему я понял, что надо было это делать. Обнимать со всех сил, не уходить до последнего, выбить дверь и заставить жить. Я снова проходил мимо того фортепиано под открытым небом, и мне казалось, что никто не сможет сыграть на нем так, как он. А на подходе домой увидел похороны Саши. Я все еще слышал только его музыку, когда подходил к гробу. Глаза наполнялись слезами, и я плакал без мыслей о том, что подумают обо мне люди. И нет еще таких слов, что бы описали мое состояние. Никогда не любил похороны...