Времена года

      Франц отряхнул рыхлый снег с плаща точно перед появлением Аделины. — Здорóво, Дойчер. — Здорóво, Штауберг.       Занимательный ежедневный обряд: придать себе наилучший вид, чтобы сквозь зубы процедить самое безликое приветствие, которое только можно придумать.       Она видела из окна, как еще недавно четко выкрикивавший "Dummkopf" ребячий круг замолчал и внезапно сомкнулся, скрыв внутри себя двух драчунов. Эта школа видела столько драк, что ни один ринг рядом бы не стоял, но если бы Аделина только знала, кто, а вернее, кого сейчас бьют, то... Может и она бы, а не сестра Мария, стала тем рефери, который выходит остановить бой, когда все заходит слишком далеко?       Но она им не стала, — и снова увидела Франца лишь вечером на улице. Его воротник был присыпан снегом, переносица — разбита, а щека заметно дергалась — йод беспощадно жёг свежие ссадины, с которыми он, однако, для неё был даже ещё красивее. — С кем ты так? — А то не знаешь, — прошипел Франц, чувствуя, как она рассматривает его разбитое лицо. — С этой, новенькой, — он сплюнул её имя себе под ноги, — как там её... Лизель.       Аделина хмыкнула. — И это она тебя так, что ли?       Франц цокнул сквозь зубы. — Ты бы её видела, Штауберг.       Свои слова он быстро вставил в надежде, что она не назовет его так, как он больше всего терпеть не мог. Не назвала. — Видела, побольше тебя.       Они оба стояли в скептическом молчании посреди улицы. Его раны темно выделялись на лице в вечерних сумерках. Она едва кивнула на его разодранную щеку. — Сейчас как? — Нормально всё. — Франц замер и порывом отвернулся. — Бывай, Штауберг.       На этот раз вечерний ритуал. — Ну бывай, Дойчер. — Смотри, Лизель, опять.       Подростки шли с собраний Гитлерюгенда, весело галдя под цветущими деревьями на залитой солнцем Мюнхен-штрассе. — Что опять?       Мальчик с лимонными волосами исподтишка указал на Франца Дойчера. Бешеного вожатого Франца Дойчера, у которого весь отряд, в числе которого был и сам Руди, лишний раз не желал напороться на стальной взгляд, острый и тяжелый, как нож, который почти всегда предвещал очередное изощренное свинское задание... Этот самый Франц Дойчер незаметно отошел к тротуару, тихо ступая до блеска вычищенными ботинками, и, изредка оглядываясь, тщательно растрёпывал приглаженные волосы, наблюдая за собой в окне лавочной витрины. — Ради этой свинюхи, — торжествующе шепнул Руди, когда Дойчер надел обратно черную кепку и снова влился в строй.       По расчетам Франца, старшие девчонки из БДМ уже были на подходе, и его расчеты, изо дня в день точные, подтвердились.       Девичий отряд. Быстрая встреча глазами. Легкий кивок. Взгляд, похожий на нож, сточился. — Здорóво, Дойчер.       Но засверкал. — Здорóво, Штауберг.       Летом как раз начинают зреть яблоки. Сладко-кисловатые, цвета заката — лучшая выдумка природы для жарких дней. Хорошо лежать на траве на берегу реки, подчистую уничтожая целую горсть этой вкуснейшей выдумки и иногда позволять себе представить, что яблоки чем-то похожи на солнце, чье тепло они вобрали, пока росли на самой верхушке яблони Дойчерова сада.       Франц сквозь пальцы смотрел на верхушки дубов, тихо шумевших у него над головой. Он любил приходить сюда в перерывах между обычными бытовыми делами вроде задирок с местными ребятами или занятий в Гитлерюгенде, на которых он всё равно с лихвой отыгрывался на неугодных ему товарищах, и вдали от всех обдумывать для себя особые вещи. За последние месяцы мысли слишком часто скатывались с нужного ему направления, как капли с гальки у озера, — а он и не мешал им. Наедине с собой и слова ложились как надо, казалось, появись необходимость выпустить их прямо сейчас — Франц сделал бы это не задумываясь, как привык делать и все остальное.       Но именно необходимость, а не возможность заставила бы его это сделать, и вдруг он очнулся. Мысль, ворвавшаяся в сонное томление в тени.       Нужно создать возможность.       Возможность необходимости, совершенно верно.       Он сорвался домой, чтобы нарвать еще яблок, и наверное, самых лучших на всей улице, но не для себя. Солнце ведь, думал Франц, раздвигая руками ветки фамильной яблони, не может греть кого-то одного. — Аделина!       Она нерешительно протянула руки, в которые Дойчер, после того, как спрыгнул с дерева, молча выложил всю добычу. — Держи, Штауберг. — Спасибо... Франц.       Улыбка робко пробилась, осветив лицо девушки, впервые нарушив негласный обет равнодушия. И так же через миг впервые широко улыбнулся Дойчер.       Всё же хорошо, что есть солнце. Хорошо, что есть с кем делиться этим солнцем. И хорошо, что бешеный Франц Дойчер всё-таки умеет так улыбаться.       Осень была совсем некстати холодной. Совсем недавно начавшаяся война еще не отражалась на жизни Молькинга, но и в так не очень-то и солнечном городе настроение, которое уже предчувствовало грядущие тяжелые свершения, было в тон светло-свинцовым грозовым тучам перед дождём.       Должно же наконец случиться важное, думал Франц Дойчер каждое прохладное утро, одеваясь вместе с плащом в мрачное расположение духа. Главное, чтобы он для всех оставался привычным Францем Дойчером, а важное случится даже несмотря на это.       Ценность этого важного для Франца была в неведении того, что в это же верила и Аделина Штауберг каждым дождливо-моросящим вечером. Они возлагали на каждый день свои высокие подростковые надежды, а каждый день просто приносил им ежедневные, низкие и осточертелые друг другу переброски своими же фамилиями. — Ты что тут делаешь?, — голос Франца постоянно перебивал мощный ливень.       Она стояла под козырьком, кутаясь в пальто, которое ей нравилось, но для ливня, тем более внезапного, не подходило категорически. Неизвестно, что было более странным: то, что ей вдруг захотелось надеть именно это пальто, или то, что она в такую погоду стояла именно под козырьком дома Дойчеров. — Домой не дошла, — громко ответила она, крепко обхватив себя холодными руками. Она ютилась около ступенек, не решаясь пройти еще шаг туда, где дождь бы её не достал.       Франц сбежал вниз по ступенькам и подошел к ней, собственно, не зная, как лучше подступиться. Он стоял на ступеньках, у него не было дождя и ему было почти не холодно, а Штауберг одиноко стояла на его крыльце в намокшем пальто, пережидая ливень, который еще далеко не скоро закончится, — так сколько ему нужно ждать? — Скоро перестанет лить — пойдешь, — бросил он, безмолвно стоя рядом и видя, как капли стекают с её волос на лицо. Приглашать в дом? Немыслимо. Оставить одну? Подло.       Нужно создать необходимость, Дойчер. — Тебе холодно?       Совсем неподалеку отрывисто ударил гром, будто разорвал оцепенение. "А ты как думаешь?", холодно прищурились темные глаза.       Франц вдруг вспомнил, как летом нерешительно делился с ней яблоками из сада. Солнце, которое тогда было у них в руках, на которых сейчас разбивались ледяные капли. А ведь, наверное, её руки до сих пор его помнят. Как и он всегда помнил о ней.       Он за руку втащил Аделину под козырек туда, где не попадал дождь, и каким-то нескладным, совершенно не дойчеровским порывом крепко обнял.       Его черная куртка мгновенно намокла, но стоила ли сейчас она его внимания? Ведь самое важное случилось. Все ещё оставаясь тем самым Францем Дойчером, он прижал к себе холодную Аделину, оставаясь стоять рядом с ней, и уже понимая, перед кем ему не нужно играть, коснулся щекой мокрых темных волос, почувствовав, как тонкие руки сомкнулись у него за спиной. — Нет, Франц. Мне тепло.       Она его не оттолкнула и не собиралась, лишь уткнулась ему в плечо. Ей никогда не было так тепло, как в его объятиях, даже если вокруг серой стеной стоял утихавший дождь.