Тихо летят паутинные нити. Солнце горит на оконном стекле. Что-то я делал не так; извините: жил я впервые на этой земле. Я ее только теперь ощущаю. К ней припадаю. И ею клянусь... И по-другому прожить обещаю. Если вернусь... Но ведь я не вернусь. (с) Роберт Рождественский
В тот вечер ты опять пришел взвинченным, не поздоровался, раздраженно бубня что-то про «идиотов, возомнивших себя мировыми звездами», по-хозяйски вломился в мой мини-бар да прикончил бутылку дорогого коньяка – счастье еще, того плескалось в ней на пару глотков от силы. Вручив мне опустевшую тару, скривился и, тихо ругнувшись, бросил: - Кислятина, – изничтожив все мои надежды на то, что, разменяв четвертый десяток, я наконец-то научился разбираться в крепких напитках. Сущий ты черт, Ошида. - Проблемы? – покрутив пятизвездочную бутыль в руках и аккуратно поставив ее на журнальный столик, я смерил тебя внимательным взглядом. Ты отмахнулся – в фирменном стиле, артистично-пафосно. - Забудь. - Как скажешь, – тяжело выдохнул я, не удержавшись все же от замечания, которое, между прочим, уже давненько созрело: – Тебе нельзя пить, Дайске. Это вредно, кроме того... - Не нуди, – строгую выволочку прервали самым невежливым образом, и я сдался, устало вздохнув: нет, ты неисправим, а из меня, как на грех, совершенно никакой воспитатель. И пример, увы, никакой. - Ты приперся сюда, чтобы дерзить старшим? – на мой укор ты прищурился. - Ну, во-первых, не дерзить, а выговориться, во-вторых, не приперся, а заглянул, в-третьих, спешу напомнить, что кое-кто старше меня всего лишь на какие-то несчастные три недели. - Три недели и три дня. Почти месяц. - В гробу я видал тот месяц, – здесь ты картинно развернулся да потопал в ванную, демонстрируя, что спорить бессмысленно. «Доводов нет», – резонно рассудил я. До моего слуха донеслись звуки чужой возни за прикрытой дверью. На автомате подхватив со стола низкий стакан, заботливо наполненный прохладной водой еще до твоего появления, я отпил немного, невольно вспомнив про сольный проект, начатый как раз накануне: вместе с ворохом ожиданий он добавил тебе проблем, из которых каждую вторую ты зачем-то приносил отныне в мою квартиру. Впрочем, возможно, и не вторую, а только третью. Или четвертую. Или... - Не сердись, что вываливаю на тебя весь этот бред, – резкая фраза, буквально озвучившая мои потаенные мысли, бесцеремонно выдернула меня из раздумий, а последовавший за ней не менее резкий удар по спине заставил подавиться, закашляться. - Твою мать, Ошида! – зашелся я, судорожно хватая воздух. Из глаз тут же брызнули слезы, едва не повалившись, в последний момент я вцепился в тебя, а когда, наконец, отфыркался, горько брякнул: – Придурок. Правда, вместо того чтобы отпрянуть, ты почему-то, наоборот, зарылся в меня, и, кажется, лишь тогда я заметил, как ты напуган: побледневший, мгновенно ставший маленьким и смешным, за секунды растерявший весь свой былой сарказм, всю спесь, весь гонор. - Еще какой, знаю, дурак я и невежа. Прости, Гара-кун, – пробормотал ты чуть слышно. - Хорош уже, – заворочавшись, я выбрался из твоих объятий, стараясь поскорее забыть столь нелепый несчастный случай. Подав тебе ладонь, помог подняться на ноги. К моей искренней радости, переключение внимания, пусть даже такое радикальное, отбило твою охоту ворчать. Обменявшись со мной парой-тройкой малозначимых новостей, ты присел на диван, служащий мне излюбленным спальным местом: ленясь, я далеко не всегда собирал его по утрам, широкий, разложенный, он темнел посередине комнаты, напоминая со стороны громадный квадратный остров. Здесь вполне можно было разместиться вдвоем. Недолго поколебавшись, ты медленно прилег на бок, засунув руку под голову и согнув ноги в коленях. Задумался: тонкая морщинка прорезала лоб, вздохнув, ты уставившись в стенку, и я не нашел ничего лучше, чем мирно устроиться напротив, повторив твою удобную позу. Какое-то время мы провели в священном молчании, не казавшемся давящим или неудобным: словно молчали в унисон, вместе. Естественно. - Странно, что ты упорно терпишь все мои закидоны, – наконец, признался ты, привычно приподнимая ладонь, чтобы усилить произносимые слова подходящим жестом, но я поймал ее, осторожно прижав к дивану и прервав тем самым импровизированный сурдоперевод. - Странно то, что ты упорно сюда возвращаешься. Наши глаза встретились, я медленно сморгнул, позволяя своим длинным пальцам небольно, но крепко обхватить твои – короткие, обвитые стальными кольцами и вечно холодные, как у любого сердечника. - Это не странно, Макото... – ты отвел взгляд. – Это неотвратимо. - Жалеешь? - Нет. Но и не радуюсь. - Знаешь, я тоже, – я отпустил тебя. Тишина комнаты заполнилась шумом проезжавших внизу машин и прочими отголосками будней. За тонкой перегородкой соседи слушали музыку, кто-то хлопал дверями, а где-то в глубине моего жилища негромко тикали старые часы, декорированные изящным кошачьим силуэтом: много лет назад они попались мне на глаза в одной антикварной лавке и сразу запали в сердце. Хозяин содрал с меня тогда весь мой заработанный гонорар, но я все равно был счастлив стать обладателем частицы чужого прошлого. Никто из ребят не оценил такой жертвы, меня опять задразнили полоумным, и только ты, увидев часы на полке, искренне восхитился их красотой. Бережно взял в руки, повертел, с интересом осматривая, аккуратно погладил кошачью спинку. «Я люблю необычные вещи. И черных кошек», – объяснил ты, и мне стало безумно тепло от того, что хоть кто-то понял меня... Тогда впервые произошло совпадение наших душ. Твоя рука, покинутая моей, осталась лежать неподвижно, неловко подмяв под себя манжет. Меня всегда забавляла твоя привычка заваливаться на постель прямо так, как стоишь, в верхней одежде – то в припорошенном снегом пальто, то в осенней куртке, то в дорогом пиджаке. Этот пиджак, кстати, тебе чертовски шел, выгодно подчеркивал фигуру, сидел как влитой, и мне стало слегка обидно за хорошую вещь, с которой так небрежно обращались, но советовать тебе его снять равнялось обращению к стенке, поэтому я промолчал. - Мне непросто сейчас, – ты потупился. – Дела нарастают, как снежный ком. Я не хотел мешать, правда, но что-то не дает пройти мимо и... - Не винись, Дайске-кун, я не против твоих пришествий, – искренняя улыбка сама собой тронула мои губы: как ни крути, а мне всегда было слишком сложно сдержать ее, когда ты – на людях дерзкий, самоуверенный, пошловатый циник, гений, злодей – наедине становился абсолютно другим. Сомневающимся, ищущим помощи – несчастным человеком, измученным работой, известностью и болезнью. В такие минуты я словно видел в тебе собственное отражение, и мне, неизлечимому эгоисту, отчего-то хотелось поскорее обнять тебя, поддержать, утешить. – Я вовсе не против, я только за, – моя рука потянулась, коснувшись чужого плеча, невесомо скользнула ниже, ощущая бархатистую поверхность плотной костюмной ткани, замерла на твоем горячем боку. - Гара... – судорожно выдохнул ты, пытаясь отделаться, но через секунду я уже сгреб тебя в охапку, осторожно перевернув и устроив сверху. Несмотря на мою нездоровую стройность ты, к счастью, всегда был слабее, потому мне удавалось вот так подчинять тебя своей воле – пусть даже создавая лишь видимость власти. Ты не сопротивлялся. - Я люблю тебя, Дайске, – признание, произнесенное, наверное, в сотый раз, снова далось с трудом: в голос прорвалась дрожь. Мои руки разжались, а ты, обретя свободу, разместился удобнее, ответив мне печально-правдивой улыбкой. - Я тоже тебя люблю, – и недолгим, целомудренным поцелуем. – Но не хочу возвращаться к прошлому, Макото, – пауза, вздох. – Где не было ничего. Нет, ты на самом деле умел причинить боль своей прямотой! Столько горечи мне вряд ли когда-либо еще приходилось сглатывать, но я выдержал, кратко кивая. Там, в прошлом, и вправду ведь ничего не было. Были только ночи без сна с разговорами обо всем на свете, были подколы Татсуро, поддразнивавшего нас да по-ребячески ревновавшего «его дорогого Дайске» ко мне, были несмелые объятия в коридоре – дружеские, конечно же. И вот такие вот поцелуи, в которые при всей интимности ни один из нас не вкладывал ничего чрезмерного. Потому что знал: нельзя преступать черту. Странные отношения. Чуть больше, чем друзья, чуть меньше, чем конкуренты, чуть ближе, чем любовники, чуть прохладнее, чем избранники. Кем мы были друг другу? Ты доверял мне, засыпая у меня на коленях после очередного приступа, когда я обещал тебе не вызывать «скорую». Если мне бывало плохо, ты умел отыскать нужные слова, чтобы подбодрить, был рядом со мной в самые трудные минуты. Например, каким-то истинным чудом пробрался ко мне в больницу, где я, слабый и обездвиженный, едва очнувшись, лежал после перенесенной операции. На мой немой вопрос ты хитро ухмыльнулся, пояснив, что полжизни провел здесь – вот тебя, как своего, и пустили. Ты тогда приволок цветы, белые лилии. Выбирал на свой вкус: свежие, небольшие, росистые, они почему-то почти не пахли. Я запомнил и впоследствии таскал тебе в палату точно такие же, а ты смеялся, щедро отпуская черные шуточки по поводу своего здоровья... вернее, его отсутствия. Но кем я был в твоих глазах, Дайске? Ты утверждал, что я понимаю тебя, часто приходил ко мне помолчать и благодарил за поддержку, хотя мы просто сидели на полу, держась за руки. Ты говорил, что любишь меня, целуя всегда первым и всегда одинаково, однако между нами не было ничего – ни отчаянных ласк, ни страстных ночей, надежно скрытых от посторонних, – ничего. Абсолютно. - Давай не возвращаться, – мое негромкое предложение показалось мне самому невиданной дерзостью, но слова вырвались прежде, чем я вошел в роль интеллигента. – Лучше начнем что-то новое, то, где все будет. И почему-то вмиг разонравилось быть скромным. Ты не успел возмутиться, поддавшись эмоциям, я опрокинул тебя, набросившись, принялся яростно целовать в шею, балдея от аромата твоих духов, тут же ударивших в нос. Закрыв глаза, понял, что уже ничего не вижу, не слышу, не замечаю да и не хочу замечать: ты окончательно свел меня с ума, здесь, в моем доме, на моем диване, так преступно близко, такой красивый, такой беспомощный. В самых шикарных снах я, чертов эгоист, не раз представлял, как осыпаю ласками самого себя, но ты, до ужаса мне подобный, все же был другой личностью – и это стало моим спасением. Я хотел совпадать с тобой. Хотел обнимать твое хрупкое тело так, словно страшась, будто кто-то отнимет, повторять ногтями сложный узор татуировки, украшавшей твое плечо, скользить по бледной тончайшей коже, на сгибах рук израненной темными следами недавних капельниц, кончиками пальцев – осторожно, трепетно – считывать каждый импульс, чтобы немедленно исполнять то, чего жаждал ты. Я хотел сгорать в твоем жутком огне и плавиться от одних лишь мыслей – горячих, пошлых, добела раскалявших воздух. Там, в их жаркой пучине я уже раздевал тебя, наконец-то получая возможность без преград прижаться к дорогому мне человеку, пересилив естественный страх, ощутить его в себе или, наоборот, законно овладеть им. Называть твое имя на выдохе и сквозь глухоту слышать свое на вдохе, изнемогать от желания и стыда, тонуть в близости, отдавая себя тебе. Соединиться не только духовно – телесно, став единым целым, разбиться на молекулы и собраться вновь, но уже не тем, кем был раньше... - Пожалуйста, Дай... – взмолился я, исступленно шаря руками, прося ответить, принять мои ласки, дать мне знать, что можно, что запрет снят... Но ты вместо этого резко схватил меня за плечи, встряхнув, заставив трезветь. - Не надо, Гара-кун. Ю ревновать начнет. Мои фантазии развеялись, словно дым над водой из старой-престарой песни. - Что? – растерянно брякнул я, отпрянув, уселся на помятой постели и непонимающе уставился на тебя, разлохмаченного да отчего-то вдруг понурившегося, когда ты на полном серьезе произнес эту несусветную чушь. - Я же вижу, как он на тебя смотрит. И как смотришь на него ты. - Никак я на него не смотрю! – кровь предательски хлынула к щекам. – Ю мне как брат родной, мы вместе с ним группу собирали, брось! - Не брошу. Я на ветер слов не бросаю, Асада, – тронув мое плечо, ты немо попросил меня отодвинуться, поднявшись на ноги, медленно подошел к подоконнику, на ходу так же медленно отряхивая полы своего модного пиджака. Достав початую пачку Marlboro, без разрешения закурил, распространяя в комнате витиеватый освежающий дым, насквозь пронзающий легкие. - В последнее время ты литрами хлещешь кофе и чересчур много куришь, – проворчал я, нехотя покидая теплое лежбище. Одернув выправившуюся из брюк рубашку, взбил руками нечесаные волосы, правда, сходство с рогатыми от этого не исчезло. Край зеркала в прихожей издевательски отобразил мой нынешний образ – взъерошенное ожившее пугало. Я попытался его проигнорировать, повернувшись к тебе. – Ментол – яд для сердца, Ошида-сан. - Верю, – ты согласно кивнул, однако сигарету не потушил – наоборот, с удовольствием затянулся и сымитировал, будто сделал самому себе укол в вену. – Яд и анестезия. - Дай, в кого ты такой упрямый? – не собираясь отвлекаться на твои дурацкие шуточки, я схватил тебя за плечи и посмотрел в упор. – Что с тобой? - Ничего, – ты хотел отстраниться, но мои пальцы держали крепко. - А что с нами? - Макото-кун, сдалось тебе это... – простонал ты, закатив глаза к потолку, однако, благодаря моей настойчивости, ломался, к счастью, недолго, да и сбежать на этот раз не сумел. И если ты думал, что мне было в радость мучить тебя, то глубоко заблуждался: в тот момент на самом деле меня трясло от первобытного страха. Но покончить с непониманием было важней. - Наверное, я слишком люблю тебя, чтобы зазря рвать тебе нервы, и не желаю, чтобы ты винил себя, если со мной что-нибудь случится, – через силу проговорил ты. - Если с тобой что-нибудь случится, я буду винить себя в любом случае. - Нет. Сейчас мы как бы друг для друга никто, приятели, коллеги, каждый сам по себе. Подпустить тебя ближе значит наградить проблемами, которых ты, несмотря на всю дурь, что фабрикуется у тебя в башке, и все твои безобразные выходки все-таки не заслуживаешь. - Ты о чем, чучело? – обиженно фыркнув, я разлохматил твои темные отросшие пряди, сей дружеский жест, конечно же, тебе не понравился. - О том, что не хрен кое-кому взваливать инвалида себе на шею. - С недавних пор, Дайске-кун, я сам такой же инвалид. Тут твое терпение лопнуло. - Не такой же! – вспыхнув, ты вывернулся из моих рук и, грязно выругавшись, угрожающе прорычал мне прямо в лицо: – Не спорь со мной, бестолочь, не тебе рассуждать об этом, ничего ты не знаешь и моли небеса, чтобы не узнать. Разговор заглох. Нервно потушив догоревший окурок в переполненной черной пепельнице, припертой из-за границы кем-то из ребят на мой гребаный юбилей, ты ушел по-английски. И мне стало предельно ясно: главный дурак и невежа здесь, как выяснилось, вовсе не ты.***
Дальнейшие наши встречи, к счастью, больше не касались тоскливой темы. Лишь спустя неделю пришлось вспомнить о ней, когда после очередной ничем не примечательной репетиции, когда все уже разбрелись по норам, ко мне подошел подозрительно хмурый Ю и смерил недобрым взглядом. - Что? – насупился я, через секунду оказавшись грубо прижатым к стенке. - Что у вас с Ошидой? – в лоб спросил гитарист, от чего меня прошибло холодным потом. - В смысле? – я густо покраснел, ошарашено уставившись на Ямагучи, не пойми когда открывшего в себе талант телепата. Или Ю вправду... К счастью, следующие слова отмели гнусные предположения. - Он второй месяц ходит мрачнее тучи, огрызается на каждую мелочь, а вечерами, говорят, околачивается у тебя. Вы явно что-то мутите. Что? - Ничего, – вздохнул я, усердно пряча за равнодушием только что пережитое потрясение. – Просто болтаем о всякой ерунде да опустошаем мой холодильник. У него сейчас трудный период, Ю-кун: сольный проект, масса сложностей. Ему приходится осваивать незнакомую прежде сферу, вот и нервничает. Ты же знаешь Дайске. - Именно потому что я слишком хорошо его знаю. Такой хрен расколется. Может, ему помощь нужна? – отступив на шаг, гитарист неловко пожал плечами. – Все-таки мы друзья, нечестно нас игнорировать. - Не волнуйся, сам справится. - А если нет, как нам догадаться? - Если Ошида соизволит проинформировать меня, ты будешь первым, кто об этом узнает, – элегантно завершая беседу, я поспешил заверить приятеля. - Спасибо, Гара-кун, – Ю в ответ обаятельно улыбнулся, свободно выдохнул и привычно пожал мне руку. – Ты настоящий друг.***
Много раз после, прокручивая в памяти эти эпизоды, я не мог понять, где именно, в котором месте сделал что-то неверное, где допустил роковую ошибку. А может, и не было ее вовсе, и от меня действительно ничего не зависело? Ежели так, почему тогда даже сейчас, спустя минувшие месяцы, я ощущаю за собой тяжелую, давящую вину?.. Утверждая, будто спасешь меня от нее, ты ошибался. Мне сообщили о том, что тебя не стало, лишь в пятницу: в твоем телефоне не нашли моего номера, впрочем, я особо не удивился: будучи еще той заразой, ты редко подписывал абонентов их именами, предпочитая награждать каждого весьма звучной характеристикой. «Зато никогда не спутаешь, какая балда наяривает». Просматривая потом твой осиротевший мобильный, я увидел, что в длиннющем списке разномастных демонов, пней и засранцев значусь как «сущий черт». Как же, мать твою, точно. Но это потом, а тогда, в пятницу, мне позвонил Ю, дрогнувшим голосом передал страшную новость и тут же, будто испугавшись собственных слов, принялся как заведенный повторять «я сейчас приеду». Покуда он, на чем свет стоит матеря столичные пробки, пробирался в мое дурацкое захолустье, я неподвижно сидел на полу у входной двери, безвольно замечая, как мир вокруг неумолимо сжимается, беззвучно проваливаясь в звенящую тишину. Дальше были дожди и скупые прощания на сайте, могила, заваленная лилиями, светлячки. Отчаяние, бессонница, таблетки. Сингл, которого ты не дождался. И пустое тридцатое. Как мало порою нужно, чтоб осознать главное. Все верно: твоя внезапная смерть стала последним аргументом в нашем затянувшемся споре, ты одержал блистательную победу и ушел один, как привык. Красиво. А я... Для твоего альбома каждый из нас выбрал то, что было близко лично ему: по теме, настроению, мелодии, стилю. Я, ни секунды не сомневаясь, остановился на самой хрупкой из песен и затем, исполняя ее, старался как можно точнее соответствовать твоим интонациям, проживать всю боль, вложенную тобой в печальные правильные строки. Знаешь, Дайске, пока шла запись, мне отчетливо мерещилось, словно ты стоишь за моей спиной, будто ты и я снова каким-то странным образом совпадаем... Хочется верить, что я не завалил службу, и что с твоим прекрасным творением у меня получилось хоть немного удачней, чем с коньяком.The end Август-2015. Минск, Беларусь