Только один раз.

Ночь, окутавшая Найт Вейл, была необыкновенно густой и зловещей. В эту ночь каждый, кто хоть немного дорожил собственной жизнью, уже сидел в доме с запертыми на все засовы дверьми и ставнями, покорно дожидаясь рассвета и стараясь не поднимать лишний раз головы. По улицам шелестел лишь холодный ветер, ползли рваные клочья тумана, и даже звезды побоялись загораться на неприветливом небе. Ближе к полуночи, когда лиловый серп луны, взошедшей над невидимой башней с часами, стал похож на подставленную космосу ладонь, в самом сердце города раздался скрип, словно какой-то железный механизм пришел в движение после долгих десятилетий простоя. Ворота, что появились в Парке для собак этим днем и были правильно восприняты жителями как сигнал к строительству баррикад, медленно раскрылись. Поначалу ничто не нарушало тишину, но затем из самой зловещей глубины Парка медленно проступили и выплыли на безлюдную улицу фигуры в темных капюшонах, одна за другой, недвижимые и, тем не менее, уверенно держащие свой путь вперед. Их было не менее двух дюжин, и они рассредоточились, наводняя город, как вода, что просачивается из земли в корни растений. Там, где они ступали, асфальт сковывала тонкая корочка льда, что тут же плавился и испарялся от жара, накопленного за день. Продвигаясь вперед, фигуры разделялись - шестеро, трое, двое, и вот уже одно существо, скрытое темным плащом с головы до ног, неторопливо бредет по городу, созерцая свои владения. За улицей следует улица, и на смену привычным американским коробкам приходит высокое здание из кроваво-красного кирпича, что потеряло последние остатки цвета в ночи. У Библиотеки также нет входов или выходов, и тем не менее сегодня в передней стене ясно видны поступившие очертания приоткрытой двери. Первый силуэт просачивается сквозь нее, недовольно щурясь от лунного света - библиотекари, хищно оглядываясь по сторонам, выходят на охоту в этот единственный день в году, когда сняты все запреты. У них худые бледные тела, сильные мышцы и когти, что сегодня оставят не одну глубокую царапину на входных дверях мирных граждан. Когда вся стая уже почти скрылась за поворотом, оставив после себя запах пожелтевших страниц и времени, один из библиотекарей замедляет шаг, а затем и вовсе останавливается, запрокидывая острое лицо к небу, словно вынюхивая что-то. Со стороны в свете полночного светила застывшее изваяние получеловека-полу... полубиблиотекаря кажется отлитым из мрамора. Шорох ткани. Голова быстро поворачивается в сторону. Глаза с вертикальными зрачками скользят по отделившейся от стены темной фигуре в капюшоне, а затем неожиданная улыбка появляется на обкусанных губах. В ней смешались узнавание, радость и непонятная нежность. Ближе, ближе... Одно уверенное, но не менее аккуратное движение руки - и капюшон снят, откинут назад, как ненужная тряпка. Существо, что находится под ним, не улыбается, но темные провалы глаз совершенно не источают вражды, скорее, совсем наоборот. Несколько секунд тишину нарушает лишь вой сирены на другом конце города, а затем библиотекарь уверенно кладет ладонь на впалую щеку и целует пустое место там, где у обычных людей должны находиться губы. На спине своей он чувствует легкое прикосновение, практически невесомые объятья, от которых по всему телу разливается приятный холод, а по позвоночнику вверх пробегает толпа мурашек. Из горла обитателя библиотеки доносится утробное рычание, когда бесцветная ладонь ложится на его шею - этот звук можно расценивать, как признание, самое искреннее, на которое тот способен. Еще несколько минут они стоят, прижавшись друг к другу, и когти цепляют черную мантию, словно надеясь навсегда задержать того, кто скрывается под ней. И время, сжалившись над ними, немного замедляет свой непрерывный бег.