Верная душа

Смеркалось. В хижине лесника тихо потрескивал огонь, резко очерчивая помещение своим красноватым, нервно мигающим светом. В углу лежал, тихо поскуливая, Клык. Сам хозяин домика сидел за покосившимся столом и смотрел в одну точку. Надушенный желтый лист в мозолистых пальцах и гора из пустых бутылок Огденского в ногах великана завершали эту удручающую картину. Олимпии, милой Олимпии больше нет в его жизни. Хагрид, только увидев желтый сверток, сразу все понял: она всегда говорила, что этот цвет — к разлуке. И оказался прав. Олимпия писала, что все кончено, что она не может более терпеть его неотесанности, необразованности и узости взглядов. Что она устала от него. Что пора прекращать этот цирк, эту игру в Красавицу и Чудовище. И Хагрид понимал ее. И понимал он это всегда, каждое мгновение ожидая письма на желтой бумаге. И дождался. Только что теперь делать, Хагрид не знал. Казалось, его жизнь теперь кончилась. Будто что-то оборвалось в сердце. Хагрид взглянул на красное полыхающее пламя в очаге, на корявые, потрескавшиеся стены, кособокую мебель, гору пустых бутылок. Что-то внутри него умирало. Мир был не мил, он стал темен и зол. Лишь Клык тихо поскуливал в темном углу, поджав хвост. Верная душа чувствовала настроение хозяина. Вздохнув, полувеликан встал, пошатывась, разделся и пошел к своему ложу. Хотелось лишь уснуть и не просыпаться. Глаза закрылись, пламя потухло. Непроглядный мрак теперь властвовал в этом месте. *** Было жарко, сладко и мокро. Мир пульсировал и взрывался, наслаждение накатывало волнами. Перед глазами стояло совершенное тело — гибкая фигура его Олимпии, ее искаженные неземным наслаждением совершенные черты лица. Хагрид резко открыл глаза. В его ногах сидел Клык, высунув розовый язык, и смотрел своими умными глазами на хозяина. Потеки семенной жидкости на его морде серебрились в свете луны, падающем из окна, а сам пес прерывисто дышал, виляя куцым хвостом. Хагрид непонимающе глядел на своего верного друга. — Клык, ты, это, чего так? .. — полувеликан потрепал любимца по загривку и отер его морду углом одеяла. Пес, тихо заскулив, ткнулся мордой в промежность хозяина и еще сильнее завилял хвостом. Горячий язык коснулся резко потяжелевших яиц и налившегося кровью члена, и Хагрид прерывисто задышал. — Ах ты негодник! А ну пошел отсюда! — полувеликан попытался спихнуть друга с кровати, но тот был откровенно против: царапался, барахтался и сопротивлялся, как мог. Лесничий насупился и покраснел. Засопев, он резко развернул пса. — Ах, вот, значит, как! Ну я тебе покажу, вредина! Сам напросился! Хижину потряс пронзительный вой, постепенно перешедший в тихое поскуливание. *** Лучи утреннего солнца пробивались через оконный проем. — Ну… Ты… Это… Прости меня, старого дурака… — великан виновато посмотрел на до сих пор скулившего от боли пса. Тот лишь поднял свои больные глаза и любовно посмотрел на хозяина. Верная душа способна простить все.