Молоко

Два года назад. С Ичиго Гриммджо познакомился, когда им обоим исполнилось по двенадцать. Семьи по обмену, три года подряд по два месяца друг у друга, потом переписка, телефонные разговоры, и их несложно было назвать друзьями. Кажется, они ими и являлись. - Можешь не рассказывать. Ичиго сминает в пальцах салфетку, сутулится, ставит локти на крышку стола. - Я и не собирался. Гриммджо не снимает с глаз темных очков с широкими стеклами. У него с десяток новых шрамов на коже, и рана серьезнее и глубже под ней, под одеждой, под очками. Они в одном из центральных кафе города, где вокруг шумят люди: за соседними столиками смеются девочки-студентки, официантка с вежливой улыбкой принимает чаевые от расщедрившегося парня в костюме-тройке, компания напротив громко обсуждает вчерашний футбольный матч. Ичиго назначил Гриммджо встречу здесь потому, что так ближе к клинике Куросаки, а смена Ичиго начинается через пару часов. В последние месяцы график у него сумасшедший, и тихий семейный бизнес стал набирать обороты. - И давно ты прилетел? - Дня три назад. – Гриммджо добавляет. – Наверное. Ичиго не знает, что нужно говорить сейчас. Гриммджо не его пациент, с которым можно действовать по схеме, не сильно вдаваясь в душевные проблемы говорящего. Ичиго так часто становится непроизвольным слушателем исповедей человеческих сердец, что уже и не помнит, когда на самом деле слушал кого-то внимательно, пропуская через себя каждое слово, чтобы прочувствовать, чтобы понять… Чтобы по нити воссоздать боль в себе, забрать ее, а потом избавиться от нее, уничтожив и раздавив. Но боль Гриммджо не имеет физической формы, а Ичиго не умеет бороться с духовными проблемами. Он хороший специалист, но психиатрия никогда не была его сильной стороной. Гриммджо не надо, чтобы его слушали. Он не собирается рассказывать Ичиго об Улькиорре и Нелл, и об аварии, унесшей жизни двух близких ему, по-настоящему, впервые близких людей. И Гриммджо будет молчать о том, как ему жутко не хватает спокойных вечеров, двух-трех в месяц, когда Улькиорра флиртовал с клавишами фортепиано в его квартире, а Нелл флиртовала с ним, в шутку. Потом они менялись местами, и пусть Нелл играла намного хуже Улькиорры, ведь он уже давал концерты, - она могла танцевать под его музыку. Улькиорра под ее музыку целовал Гриммджо. Медленно и осторожно, и как-то холодно, что губы покалывало. - Он всегда был холодным, – говорит Гриммджо. – Я даже не удивился, когда с ним прощались… Как говорится? Смерть ему к лицу? - Ей к лицу, - Ичиго отводит взгляд. – Но неважно. Ему грустно. Гриммджо больше не говорит об Улькиорре. Он ни слова не сказал о Нелл, и Ичиго лишь просит у него мобильник, чтобы проверить, добавил ли Гриммджо его номер в контактную книгу. Гриммджо рассказывает о новом рабочем месте. Он не хвастается и не радуется. Его равнодушие отдает горечью, и Ичиго морщится, добавляя в кофе сахар. - Куросаки, – Гриммджо снимает очки, растирает ладонью глаза. – Я думал, помру там, если останусь… Они не сняли афиш, а у него не состоялся большой концерт, Нелл никто не нашел замену, она была прекрасной Джульеттой, и все звонили и думали, что мне будет легче от того, что я лишний раз услышу две фразы: «Сочувствую» и «Мне очень жаль». А мне не было легче. Мне ни хрена не становилось легче! Знаешь, сколько я проклинал себя за то, что пустил ее за руль? Знаешь, сколько раз думал о том, что могло бы быть, сядь я впереди, на место Улькиорры? Я не ребенок, чтобы не понимать смерти. Но мне… Мне дышать нечем, когда я думаю, что все могло бы сложиться иначе. Какие-то доли секунды, и не было бы столкновения. Я ведь только ходил на работу и делал деньги, как учили в университете, а они – они стали историей. Если бы у них было больше времени… На последнем диске Улькиорры одиннадцать песен. - Я слышал. Урюу часто слушает. - Наверное, странно, да, Куросаки? Пианист в наше время… – Гриммджо усмехается непроизвольно. В его словах гордость и неприкрытая тоска, и это отвратительный коктейль. – А как танцевала Нелл… Не на сцене, а дома, в гостиной… Ты бы видел. Я никогда не понимал балет. Но я любил смотреть на нее. «Ты и ее любил», - думает Ичиго. «Их обоих». - А сейчас что? - Сейчас? Выцветший голубой цвет весеннего неба накрывает ночь. Гриммджо снова прячет глаза за широкими стеклами очков. - Да, сейчас. - Отправил резюме, даже не помню, как сделал это. Не думал, что возьмут, а взяли. «Уэко Мундо» – слышал? Конечно, Ичиго слышал. Программное обеспечение, техника. - Кажется, сейчас они еще сеть торговых центров запускают. - Правильно. Запускают, – соглашается Гриммджо. Его телефон мертвой мелодией, наигранной Улькиоррой, сообщает о входящем звонке, и Гриммджо отвечает, говорит с собеседником, выстраивая предложения четко и без лишних слов и междометий. Дает отбой. – Слушай, Ичиго, приятно было встретиться. Мне пора. Ты, если хочешь, заезжай, – он называет адрес, и Ичиго вносит его в мобильник. – Давай, удачи. Ичиго поднимается, пожимает широкую ладонь Гриммджо и пинает его локтем в живот, когда Гриммджо хочет расплатиться за их скудный ланч, состоящий из кофе, еще одного кофе и третьего кофе с молоком. - Удачи, Гриммджо, – Ичиго провожает его взглядом, дожидаясь, пока официантка снимет с карточки деньги. Сейчас. - Сколько уже прошло? – Ичиго делает музыку тише. Урюу закрывает книгу, глядя на часы поверх головы Ичиго. - Два года, третий идет, – отвечает он, словно время называет. Ичиго поворачивается к часам, но в них только две стрелки двигаются под стеклом, и нет никаких дат. - Надо же… Два. А ты до сих пор слушаешь. - Он удивительно играл. Тоширо совсем не похож на Улькиорру. В нем нет ничего от Нелл. Может, поэтому Гриммджо так легко с ним? Нет, конечно, Тоширо далеко не идеален, по утрам невыносим и читает в туалете «Сумерки». Раздражается быстро, успокаивается медленно, играет в приставку и бьет по кольцу: семь попаданий из десяти. Пиво не пьет, пьет шоколадное молоко и иногда саке, и это забавно. Тоширо не ребенок, хотя иногда он оставляет за собой право на безрассудные поступки. Он подходит к работе серьезнее, чем к нему подходит Гриммджо. Чем ему подходит Гриммджо? Да ничем. Но Тоширо удивительно живой, выразительный, обжигающий, заразительный и упрямый. Если он не согласен с чем-то, то рассмотрит вопрос с десятков углов, доказывая свою правоту, отстаивая ее в потоке аргументов, и он сделает это так аккуратно, что кажется, ошибки – это не про него. - Эй, босс, до-омой. – Тоширо машет перед лицом Гриммджо папкой, полной прошлогодних отчетов. – Слышишь меня? Гриммджо не отрывает взгляд от плоского яблочного монитора, закрывает файлы. Он поворачивается к Тоширо через минуту, когда тот дергает его за прядь волос на затылке. - Черт, – с лица Тоширо сходит улыбка, – у меня вся ладонь в геле. - Вытри, – предлагает Гриммджо. Тоширо недолго выбирает, обо что можно вытереться: он елозит ладонью по кожаной спинке кресла, в котором сидит Гриммджо, и усмехается, довольный собой. - Охренел? У Гриммджо широкие запястья, и когда он в майке или без одежды, видно, как маленькие шрамы песком усыпают его кожу. От запястий и выше, до шеи. Они есть даже на лице, и Тоширо еще не спрашивал, откуда они. Есть в прошлом закрытые файлы, которые лучше не открывать. Ведь Гриммджо тоже многого не знает о Тоширо. Например, о том, что немалая часть «Уэко-Мундо» принадлежит его отцу. Тоширо упрямо вертит головой и недовольно морщится: Гриммджо целует его неосторожно. - Мы не будем делать это у тебя на рабочем месте, – замечает лениво Тоширо и тянет Гриммджо за руки с кресла. - Мы не будем делать это у тебя на кухне, – кивает Тоширо и лезет в холодильник за консервами: лысое мяукающее чудо требует ужина. - Мы не будем делать это у тебя в гостиной, – говорит Тоширо, выключая плазму: он совсем не понимает бейсбол, а новые игрушки на приставку они с Гриммджо еще не купили. - Мы не будем делать это у тебя в ванной, - сплевывая воду, Тоширо опускает в стаканчик свою синюю зубную щетку. - Мы не будем делать это у тебя в… - Заткнись, а? Ладно. Тоширо готов признать, что кровать у Гриммджо удобная. Гриммджо тоже готов признать это и еще то, что в последние месяцы жизнь его стала гораздо приятнее. Он помнит Нелл и Улькиорру. И запоминает тепло Тоширо.