Show me it's real.

Я люблю тебя, Дьявол, я люблю тебя, Бог, Одному – мои стоны, и другому – мой вздох, Одному – мои крики, а другому – мечты, Но вы оба велики, вы восторг Красоты. К. Бальмонт.

Любовь убивает. Любовь - это всегда смерть, быстрая и безболезненная, или же долгая и невероятно мучительная, что сам ад на ее фоне покажется просто отдушиной для влюбленных. Я люблю его больше всего в этом мире. Даже нет, я люблю его больше, чем весь этот чёртов мир, и себя вместе с ним потому, что он один, не такой как все. Он словно воплощение всего реального, что есть в этом мире, не тех лживых обещаний о вечной любви, притворных улыбок, и эфемерных чувств. Он моя реальность: боль вперемешку с наслаждением, животная страсть и необъятная похоть. Он – все то, что каждый старательно прячет на самом дне своего существа, боясь показать это окружающим. Он выворачивает себя наизнанку обнажая свое естество, вне зависимости от того, насколько оно отвратительно. Он заставляет окружающих бояться его и ненавидеть только потому, что никто из них не может поступить так же как он. Он разрывает меня изнутри, словно старую, ветхую бумагу, крошит на части, совершенно не беспокоясь, что в это момент ощущаю я. А мне больно. Так, как не было больно еще никогда, и это сводит с ума. Хочется кричать, но легкие сводит, а грудная клетка лишь сильнее сжимается, не позволяя вдохнуть спасительный кислород. Голова идет кругом и сложно понять, от гипоксии, или от того, что парой минут назад я приложился затылком к стене. С размаху, и не по своей воле, но это мелочи по сравнению с тем, что ребро, кажется, всё-таки сломано. Краями лопаток чувствую рисунок на обоях, который неприятно давит на кожу, даже сквозь ткань футболки. Широкая ладонь мертвой хваткой сжимает шею, окончательно припечатывая к стене, чуть поднимая вверх, когда носочки кроссовок еле касаются пола. На тонкой коже наверняка останутся синяки, которые под конец этой ночи сольются с засосами, образуя свою собственную галактику, из кровоподтеков всех оттенков. Он настолько близко, что я чувствую его горячее, отдающее табаком дыхание на своих губах, и тут же скольжу по ним языком, пытаясь ощутить его на вкус. Он сипло смеется, не иначе как от возбуждения, смотрит затуманенными глазами, и сильнее сжимает мою шею, наблюдая как я закатываю глаза от боли, хрипло вдыхая крупицы воздуха. Этого достаточно, что бы не потерять сознание, и слишком мало, что бы здраво мыслить. Он всегда знает меру, почти неуловимую золотую середину. – Тебе нравится? – Его низкий шепот раздается над самым ухом, и я могу поклясться, что чувствую его влажные губы на шее. – Да, – болезненно выдыхаю, когда хватка чуть ослабевает. Он снова смеется, и его низкий смех возбуждает еще сильнее. Вжимается в меня своим телом, а я содрогаюсь, чувствуя его возбуждение своим. Хочется застонать, но рука на шее не дает возможности этого сделать. Даже не знаю, кто из нас получает от этого больше удовольствия: я, когда его зубы смыкаются у основания шеи, или он, когда прокусывает тонкую кожу, упиваясь вкусом крови. Болит нестерпимо, но почему-то из груди вырывается сдавленный стон вместо крика, и ему это нравится. Нравится, что я его не боюсь, как бы больно ни было. Его колено чуть раздвигает мои ноги, и бедро с силой вжимается в пах, а я чуть морщусь, от избытка ощущений. Его губы соскальзывают на ключицу, оставляя кровавые следы на коже, и чуть багровые пятна, что завтра станут лиловыми. Он сильнее жмет меня к стене, хотя, казалось бы, куда еще сильнее, но он находит. Пах прорезает резкой болью от избыточного давления его бедра, я, кажется, вскрикиваю, но на деле это просто сдавленный хрип. Боксеры неприятно липнут к телу, а на джинсах выступает влажное пятно. – Тебе настолько хорошо, Бэкки? – Он самодовольно фыркает, и опускает руку на влажную от спермы промежность, – мы еще даже не начали, а ты уже кончил. Давление на шее исчезает, и я падаю, больно ударяюсь коленями о пол, сидя в его ногах, покорно опустив голову, как домашняя собачонка. Хотя, кто я, если не она? Он смотрит на меня какое-то время, и, хватая за волосы, запрокидывает голову назад, пристально смотря мне в глаза, словно пытается увидеть там что-то, но на дне потемневшего зрачка только его собственное отражение. Во всех смыслах, там есть только он. – У тебя слишком блядский взгляд, ты знал? – Его улыбка больше походит на хищный оскал, и я сам того не замечая, улыбаюсь ему в ответ, кривя разбитую губу в пошлой усмешке. Он дергает за волосы вверх, заставляя отодрать задницу от пола, но не позволяя подняться с колен. Повторять дважды не нужно – все предельно понятно. Он в шутку говорит, что у меня идеальный рост, и думаю именно потому, что стоя перед ним на коленях я упираюсь ему ровно в пах. Тянусь тонкими пальцами к его штанам, мучаюсь с пряжкой ремня чуть дольше положенного, и расстегиваю ширинку. Он не любит когда я спускаю его брюки вниз во время минета, его это раздражает, поэтому чуть оттягивая резинку боксеров аккуратно достаю его член, касаясь вспотевшими от возбуждения пальчиками нежной кожи. Ему это нравится, это видно в его глазах, застеленных пеленой вожделения и желания подчинять. Он придерживает его у основания, чуть ударяя багровой головкой по моим губам, а я лишь прикрываю глаза смотря на него из-под опущенных ресниц, и открывая рот, высовываю кончик языка, о который еще пару раз ударяет возбужденная головка, пачкая его смазкой. Я послушный мальчик, я подчиняюсь ему, плавно вбирая возбужденную плоть в рот, огибая языком набухшие венки. Горло по привычке расслабляется, позволяя влажной головке скользить глубже, и я утыкаюсь носом в короткую, чуть вьющуюся блядскую дорожку. Челюсть быстро затекает, от немаленького размера, но это ерунда, мышцы глотки сводит в рефлекторном глотательном движении, а он чуть сдавленно стонет в ответ на это. А дальше все по заученной схеме, сильнее сжимает пальцами мои волосы, чуть оттягивает назад, и уже сам вколачивается в расслабленную глотку. Пряжка ремня неприятно стучит по ключице, а подбородок трется об острые края ширинки и грубую ткань джинс. Цепляюсь руками за его бедра, чтобы сдержать скопившиеся в глазах слезы от невозможности вдохнуть полной грудью. Его член пульсирует, а я задерживаю ту пародию на дыхание, чтобы его сперма не попала в дыхательное горло, и рефлекторно сглатываю скопившуюся слюну. Он гортанно стонет и кончает, глубоко засаживая член в глотку. Нежные стенки опаляет горячая сперма, неприятно стекая вниз, а я послушно жду, пока он выйдет, чтобы сглотнуть. Обхватываю влажный ствол губами, и плавно соскальзываю, оставляя на губах белесую жидкость, тут же слизывая ее, как только он выходит полностью, и проглатываю все, до единой капли. – Хороший мальчик, – он нежно гладит по щеке, касаясь большим пальцем покрасневших губ, – ты заслужил награду. Он манит меня за собой, направляясь к дивану, и стягивает по дороге майку, пропитанную табачным дымом. Пытаюсь подняться на ослабевшие ноги, стирая остатки влаги с подбородка, но колени предательски подкашиваются, и даже стена не спасает как опора. – Не так малыш. – Бросает он, опускаясь на диван, кладя локти на низкую спинку, и чуть раздвигая ноги. Закидывает голову назад, а я на пару секунд залипаю на его невероятно сексуальной шее, с чуть подрагивающим кадыком. Усмехаюсь сам себе, и снова опускаюсь на колени, опираясь руками о пол, и медленно ползу в сторону дивана, послушно опустив голову. Останавливаюсь у его ног, и бросаю осторожный взгляд из под полуприкрытых век. – Раздевайся. Позволяю себе подняться и стать между его разведенных коленей, стаскивая одежду, и отбрасывая ее в сторону. Грудную клетку сжимает от боли с правой стороны, а левое плечо все еще саднит от укуса. В тусклом свете окна замечаю тонкую, уже чуть засохшую дорожку крови от плеча к соску, и множество следов от поцелуев, что расцветают багровыми пятнами, окропленными кровью из укуса на шее, на бледной коже. Запястья украшают «браслеты», от его крепких рук, а на лопатках еще с прошлой недели не сошли симметричные синяки, что сегодня наверняка стали только больше, и возможно приобрели новый оттенок лилового или же бордово-красного. Он в шутку говорит, что это прорезаются мои крылья, ведь если я все еще с ним, я несомненно ангел. Боксеры падают на пол последними, и он придирчивым взглядом окидывает мое обнаженное тело, словно впервые изучая его, запоминая каждый новый синяк, укус, царапину. Как художник, оценивает свое очередное полотно: где чуть подправить, где добавить пару штрихов для полноты картины, и это, пожалуй, самое точное определение. Я – его картина, а он – мой художник. Его кисти – это сила, краски – моя кровь, а полотно – моя кожа. Каждый наш раз – это создание его шедевра. Гематомы, словно цветы, распускаются полными бутонами на хрупком теле, расцветают синяки, и россыпь глубоких укусов завершает картину. Именно такой я идеален для него, когда все, что есть во мне – это он. Опустив руки на бедра, дергает меня на себя, заставляя оседлать его колени, упираясь ногами в диван по обе стороны от него. Грубая ткань штанов неприятно натирает и без того раздраженную кожу. В прошлый раз все свелось к порке тем самым ремнем, что сейчас неприятно давит в бедро, но сегодня он кажется слишком нежным, по сравнению с привычными нашими ночами. Он касается моих губ двумя пальцами, проталкивая в рот, и мягко оглаживая влажное нёбо. Послушно следую за его движениями, приоткрывая ротик, и вбирая длинные пальцы, скользя по ним языком и смачивая слюной. Он направляет мою ладонь, опуская ее на свой член, и улыбается, когда я закатываю глаза от удовольствия, сжимая уже двумя руками возбужденную плоть, размазывая выступившую смазку по стволу, прижимая пальчиками набухшие венки. Смазки оказывается мало, и обхватывая одной рукой свой член, снимаю с головки прозрачные капельки, возвращая руку к его плоти и размазывая жидкость по ней. Довольная ухмылка не сходит с его лица, и оставляя в покое мой рот, он приставляет влажные пальцы к сжатому колечку мышц, нежно оглаживая края, и входит двумя пальцами, резко проталкивая их до основания. Жмурюсь, от неприятных ощущений, но не издаю ни звука. Неприятно, но по сравнению с тем, что могло бы быть, сегодня мне еще везет. Он редко заморачивается над тем, что бы как следует растянуть меня, и злится, если я подготавливаю себя сам, заранее, говорит, что так приятнее, словно в первый раз. Я не спорю, боль и правда такая, как была в первый раз. И сейчас, пара быстрых движений, скорее, чтобы просто смочить нежные стенки слюной, и как бонус проехаться пальцами по простате чтобы расслабился, и он выходит. Обхватывая широкими ладонями ягодицы придвигает выше, заставляя оседлать его бедра, и чуть приподнимает. Влажная головка упирается в тугой проход, и сжимая его член у основания, направляю его в себя. Он входит с одного толчка, а я хочу вскрикнуть от боли, но вместо этого лишь закусываю и без того разбитую губу, вновь раздирая рану до крови. Движения даются с трудом, так как смазки почти нет, он куда больше привык трахать меня почти на сухую, так лучше чувствуются движения, и мы плотнее друг к другу. От боли кружится голова, а в груди разрастается желание соскользнуть с его члена и заплакать, но нельзя, он не любит все эти сопли, а я знаю, что скоро станет приятно. Он почти не дает времени привыкнуть, начиная двигаться когда боль еще не отступила. Жалобно скулю, закидывая голову назад, и слышу, как тяжело он дышит, приподнимая меня за ягодицы и с силой опуская, насаживая на свой член. Головка грубо проезжает по простате, а в глазах начинают мелькать мушки, и я почти теряю связь с реальностью, от такого убийственного коктейля из жгущей боли, и безумного наслаждения. Он гортанно стонет, и срывается на рык, все грубее толкаясь внутрь, ударяясь бедрами о мои ягодицы. Его штаны уже давно съехали до половины бедра, и теперь комнату наполняют пошлые шлепки тела о тело. С моих губ срывается первый стон, и я не уверен удовольствия, или боли, которая, кажется, даже не думает проходить. Его пальцы впиваются в мягкую кожу, и я не могу вспомнить, какие по счету это будут синяки, сошли ли уже оставленные на той неделе? А те что были раньше? Кажется еще нет. Отчетливо чувствую, как его мизинец жмет на один из старых следов, что отдает неприятной, ноющей болью. Это тошнотворный коктейль, от которого хочется блевать, потому, что совершенно не можешь разделить, слившиеся воедино боль и удовольствие. Когда все нутро рвет от диссонанса, и хочется кричать просто потому, что не знаешь, что с тобой происходит. Он упивается этим чувством, что так отчетливо сейчас выражает мое лицо. Я цепляюсь за его плечи, как за спасательный круг, и уже сам уверенно насаживаюсь на его член, пошло выстанывая бессвязные слова и предложения. Член подрагивает в такт каждому движению, ударяясь головкой о его плоский живот. Кожа, кажется, уже привыкла, податливо растягиваясь под напором его возбуждения, послушно вбирая его в себя, обхватывая воспаленными стенками его орган. Он снова цепляется рукой за мои волосы, наклоняя ближе к себе, заставляя опереться лбом о свое плечо, и чуть приподнять бедра. Мой член оказывается зажат между двух возбужденных тел, потираясь раскрасневшейся головкой о низ его живота. Мои движения почти полностью скованны, и я могу лишь еле ощутимо покачиваться ему на встречу. Теперь он яростно вколачивается в меня, обвив второй рукой талию, что бы я не съехал на ослабевших ногах. Уже не сдерживаю стонов, царапая ногтями его голые плечи, и пытаясь удержать себя в сознании, что бы не расстроить его. Его движения замедляются, и у меня появляется возможность наполнить легкие воздухом, но не успеваю я открыть рот, как два пальца касаются края растянутого прохода. – Чанни? – Тихо шепчу я ему в шею, не понимая, что он собирается делать, но ответ уже больше не нужен. Я чувствую, как пальцы с трудом проникают внутрь, скользят вдоль его собственного члена, еще сильнее растягивая нежные стенки. Боль неприятно режет нутро, и я сжимаю зубы, что бы не закричать, но когда пальцы погружаются полностью, он вновь поддается бедрами вперед. Мои глаза широко распахиваются, и я не могу сдержать пронзительного крика, что уже после третьей фрикции срывается на жалобный скулёж. Он не обращает внимания, лишь сильнее вжимая меня лицом в своё плечо, теперь уже сжимая пальцами тыльную сторону шеи. Вдалбливается в тело, лишь сильнее набирая скорость, ударяясь влажной кожей бедер о ягодицы, и неприятно сгибая пальцы внутри. В уголках глаз скапливаются слезы, и когда пальцы расходятся в стороны на манеру ножниц, что-то внутри обрывается, выбивая из груди пронзительный вскрик, а после лишь тихий скулёж, но он совершенно не слышит этого, полностью поглощенный ощущениями от столь податливого к его рукам тела. Слезы катятся по щекам, а острая боль раздирает все нутро, и только его сдавленные стоны на ухо, говорят, что все это не зря, что ему приятно так, как никогда ранее. Внутреннюю сторону бедра обжигает что-то горячее, стекающее вниз, и я не сразу понимаю что это, но когда осознание приходит, слезы катятся только сильнее. Его движения внутри становится более плавными, и легкими, и боль отступает, сменяясь отсутствием каких-либо ощущений, кроме касаний крупной головки к комочку нервов внутри. Скулёж сменяется тихими стонами, а его движения становятся более жесткими и размашистыми. Я кончаю прогибаясь в спине, пачкая его живот и грудь спермой. Мышцы непроизвольно сжимаются, плотнее обхватывая его член, и с гортанным рыком, он кончает, входя как можно глубже в меня. Чувствую как его сперма разливается пульсирующими толчками во мне, опаляя воспаленные стенки прохода. Почти сразу появляется чувство сильного жжения, но сил хоть как-то реагировать уже просто нет. Тело расслабляется в его руках, обессиленно прижимаясь к его горячей коже. Я утыкаюсь носом в его шею, пытаясь вернуть дыхание в норму, что бы оно не отдавало неприятным гулом в ушах, а сердце не билось возбужденно в висках. Он медленно выходит, и я чувствую, как по бедру начинает стекать его сперма вперемешку с кровью. Я даже не могу с точностью сказать где именно болит сильнее, проще сказать, что не болит, и такого места кажется просто нет. Это, пожалуй, второй раз, как он порвал меня. Я просто оказался не готов к этому, думал, что уже знаю все, что он может сделать. Но это не страшно, это ведь пройдет, правда? Тогда прошло, значит и в этот раз пройдет. – Малыш, как ты, сильно болит? – Он проводит рукой по спине, вкладывая в этот жест всю нежность которая только может быть в нем, – тебя отвезти в больницу? – Все в порядке, – голос охрипший, и кажется совсем тихим, – я люблю тебя, Чанёль, – шепчу одними губами, куда-то в шею, даже не стараясь говорить громче - бесполезно. – Я тоже люблю тебя, – чувствую, как он улыбается, и целует куда-то в висок, зарываясь носом в короткие волосы, – больше жизни, малыш. Его любовь – это моя боль, и чем она сильнее, тем больше я в нем уверен. Его чувства сильнее, чем любое признание, это не выразить ни одними словами. Я чувствую его любовь в каждой отметине на своем теле. Картина которую он рисует мною – вот доказательство его любви ко мне. Для меня он Бог, пусть он и выглядит как Дьявол, я готов идти за ним даже на тот свет.