Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem

      Теплые и нежные руки касаются его щеки, и падре замирает, глядя в глаза своего друга. С несколько мгновений они так и стоят, глядя друг другу в глаза. Один пытается понять о чём же думает другой, а второй старается осознать, кто же для него его тот, кто сейчас стоит напротив.       Друг или враг? А может и никто из этих двух вариантов. — Всё будет хорошо, Исайя. — кидает Габриэль, выходя из кабинета, когда-то принадлежащего дяде его, а ныне его обладателем был его друг, что стоял напротив. — Береги себя. — сухо отвечает Исайя, провожая мужчину взглядом.       Когда Антинори скрылся за массивной дверью, падре устало садится за стол, сняв очки и устало потирая переносицу. Габриэль приходил сегодня, чтоб отдать Исайе отчет для Конгрегации, хотя больше он в ней не состоит и скоро пройдет слушание о снятии Габриэля с должности. Но Морганти сам попросил друга заняться этим делом… почему-то Исайе не хотелось отпускать Габриэля и дело вовсе не в том, что его уход из церкви, может, все разрушить и даже не в опасности от Сервенти. Дело было в другом, чего пока сам Морганти не до конца понимал. Весть о том, что Габриэль уходит с поста совсем не обрадовала Исайю, как и то, что он должен будет убить того, кого любит, кем дорожит и за кого бы отдал жизнь.       «Габриэль… я готов отдать за тебя жизнь свою, но тебе это не нужно. Тебе ничего и никто не нужен, кроме Клаудии. Раньше не было её, ты не думал о ней все время, раньше… раньше было по-другому. Не было Сервенти, не было „Подсвечника“, не было Клаудии… Но теперь, ты и шагу не делаешь без нее, что произошло, почему она так важна для тебя, Габриэль? Любовь… сложная вещь. Но почему именно Мунари? Почему не… о, нет-нет. Надеюсь, Клаудия даст тебе то, что ты хочешь и будет любить тебя всегда, что бы ни случилось. А я… я буду делать то, что нужно.»       Падре долго сидел уставившись в одну точку, будто там был ответ на все его вопросы, что возникали в голове, но нет, не было ответов, только вопросов становилось больше. Мужчина постепенно начинал раскачиваться, но все еще смотря в одну точку. Он бледнел, а руки были сжаты в кулаки до белых костяшек. Внутри просыпалась ненависть, жгучая ненависть ко всему, но в основном к самому себе, от этого губы Исайи искривились в ужасной улыбке, что в мгновение ока стала хищным оскалом. В глазах пылала ненависть и боль. В висках стучала кровь, а в ушах был шум и голова раскалывалась, отчего мужчина схватился за нее и сжал волосы, чуть ли не выдирая их.       Он тихо рычал и стонал от безысходности, от больной головы, от шума в ушах, от странной прожигающей и разрывающей грудь боли. Все свалилось так внезапно, тот, кого он любит покидает пост, того, кого он любит нужно убить, а все потому, что… потому что этот мир жесток и не справедлив на самом деле.       Падре начал думать, что сходит с ума, медленно так, так болезненно. Исайя стиснул зубы в попытке успокоить себя, но нет, смешанные чувства любви и ненависти рвали грудь и голову на части. Думать становилось невозможно, как и воспринимать реальность.       Мужчина встал с кресла и смел со стола все что было одним движением руки, а потом отошел к стене, прижавшись к ней лбом. Боль, ненависть, негодование и желание вернуть ушедшего рвались наружу.       Верить во все происходящее совсем не хотелось, все хотелось вернуть время назад, чтобы этого всего не произошло, но увы…       Минут двадцать, а может и больше, священнослужитель стоял у стены, ему хотелось утихомирить в себе все восставшее. Перед глазами темнело, боль оглушала и рвала на части, появилось желание разнести все, но нет, этот порыв Исайя смог сдержать и поэтому сел на колени перед стеной. Он пытался молиться, чтобы вся боль ушла, но его будто никто не слышал и боль только нарастала. Падре что-то говорил вполголоса, но все это сливалось в мычание и напоминало монотонные сутры. Все, что происходило в душе и сердце описать просто невозможно. Зачем он вступил в тамплиеры? Почему Габриэль покидает пост? Почему все именно так? Почему он влюбился? Почему так вдруг стало больно и страшно? Эти вопросы все время будоражили мозг, но ответов на вопросы не было.       Неописуемая боль жгла изнутри, рвала на части, не давала думать и дышать, оглушающая, раздирающая, что создавала невыносимый шум в ушах, что ввергала во тьму и глаза уже ничего не видели. Все было как во сне, а мужчина был похож на лихорадочного в припадке бреда. Бледные губы были искусаны, руки снова сжаты до побеления костяшек, ничего невидящие из-за боли глаза, показались бы заглянувшему в них совершенно пустыми и остекленевшими. Всем видом Исайя походил на больного в бреду, но только это не лихорадка, это душевная боль, это страх, что не перебороть просто так. Перед глазами всплывали теплые моменты с Габриэлем, «случайные» касания. От этого любящее сердце сжималось настолько сильно, что отдавалось долгой, ноющей болью во всем теле, даже дышать было тяжело. Разные мысли лезли в голову, хотелось невозможного. Сколько длилась эта душевная агония неизвестно, может час, а может и два, но постепенно все стало стихать, нахлынувшие смешанные чувства уходили, оставив лишь пустые глаза, искусанные губы, руки сжатые в кулаки и мелкую дрожь с тихой и монотонной болью во всем теле. Исайя сидел, прислонившись спиной к стене и смотря в потолок. — Я бы отдал за тебя жизнь… — закрывая глаза, прошептал падре.