Колыбельная поджигателя

Когда смотришь на Дэдпула, привычно выполняющего свою грязную работу (неважно, по указке Щ.И.Т.а или по собственной инициативе), кажется, что мир вокруг погибает, объятый диким всепоглощающим пламенем. Возможно, потому что сам наемник из тех людей, о ком говорят «горит, как спичка» – недолго, но с последствиями. С пользой или разрушениями вселенского масштаба – это зависит от случая. Питер скорее назвал бы его пожаром, из досье Щ.И.Т.а зная, что наемник немногим младше Капитана Америки и, следовательно, горит он уже довольно давно. И сжигает все вокруг. Очевидно, что Человек-Паук против убийств, но Дэдпул убивает как-то по-особенному завораживающе, словно он герой популярного шутера. Он убивает играючи, с запалом и энтузиазмом, воспринимая мир как одну большую и немного больную фантазию и не слишком заботясь о судьбах второстепенных героев и персонажей-декораций. В этом страшно признаться даже самому себе, но, глядя на болтливого наемника, Питер страстно желает избавиться от собственного столь болезненного восприятия смерти и мысли о том, что даже самый отпетый негодяй заслуживает второго шанса. Дэдпул – заслуживает. – Я всегда был немного того, – отвечает он однажды на питерово «Да ты чокнутый!». – Голоса в голове слегка выбивают из колеи, между прочим. Особенно, когда один из них начинает петь, а другой орать. Сказав это, он неожиданно стреляет куда-то Питеру за спину (пуля свистит совсем рядом с его ухом) и, как оказывается, попадает промеж глаз шестерке Фиска. – Хотя, время от времени, они бывают полезны. В какой-то момент Питеру становится интересно, какое оружие Дэдпулу нравится больше: холодное или огнестрельное – потому что кажется, что он одинаково наслаждается разрубанием живой плоти мечом и стрекотом пулеметной ленты, исчезающей в брюхе орудия. Оказывается, ему все равно. Оказывается, он давно уже не получает удовольствия от отнимания чьей-то жизни. Оказывается, его подстегивает лишь ощущение близости Смерти, с которой у него… э, любовь. Еще Питера поражает беспечное, во многом даже разрушительное, отношение Дэдпула к самому себе. Одно дело, когда он ломает себе руку, чтобы спасти от смерти невинных людей, но совсем другое, когда он просто не замечает того, как вредит себе, или, еще хуже, делает это специально, от нечего делать. Он бросает зажженную спичку в лужу бензина, разлитую рядом со складом, забитым отключенными, но боеспособными окто-ботами (на его шее, словно гламурный шарфик, повязана конечность робота-охранника), не замечая, что его костюм насквозь пропитан горючим, и только матерится, когда Питер рывком паутины сбрасывает его охваченное пламенем тело в Гудзон. Он делает вид, что не замечает того, как Паучок разглядывает его постепенно восстанавливающееся тело сквозь дыры в костюме, от которого вообще мало что осталось. Куски ткани с рукавов Дэдпул использует, чтобы закрыть малейшие прорехи в маске. – Шрамы и меланомы на спине выглядят совсем не так мерзко, как на лице, – говорит он. – Мы только-только поладили, не хочу, чтобы тебя бросало в дрожь при воспоминании от увиденного. На возмущенное «Я не неженка!» он насмешливо отвечает: «Ты эмоционально стабилен, а эмоциональная реакция эмоционально стабильных людей весьма предсказуема». И Паркеру нечего ответить. Ему, острому на язык мальчишке, уверенному, что последнее слово всегда и во всем должно быть за ним, нечего ответить. В разговорах с Дэдпулом такое случается довольно часто. Например, Питер совсем не ожидал, что на колкое «Как я могу доверять такому маньяку, как ты, если даже имени твоего не знаю?» он услышит честный ответ. Даже со средним именем. Уэйд Уинстон Уилсон. – Ты сохраняешь тайну личности, потому что тебе есть кого защищать, Паучок. В моей жизни все куда запутаннее. Обычно, тех, кого я хочу защитить, нужно защищать от меня самого. Однажды он чуть не убил Питера. В тот день он поблагодарил всех известных ему богов за многочисленные ментальные расстройства Уэйда. Гипнотизер, заставивший его напасть на Человека-Паука, взял под контроль только одну из его личностей, но другая осталась в относительно здравом уме. После того случая они довольно долго не виделись из-за того, что Дэдпул договорился со Щ.И.Т.ом, что те будут защищать Питера от него. Когда они, наконец, встретились, Паркер в спарринге доказал, что его не нужно ни от чего защищать. И что никакой ужасный опыт прошлого Уэйда не применим к настоящему. Тогда он начал об этом прошлом рассказывать. – В шестнадцать я сбежал из дома, потому что он горел, – говорит Уэйд на одной общей миссии. – Мой дом горел, потому что я его поджег, – продолжает он на следующей пару недель спустя. – Я поджег дом, предварительно заперев все двери и запечатав окна, – с каждым разом открываются все более жуткие детали его откровения. – В заблокированном горящем доме, убаюканные хлороформом и окруженные лужей полыхающего бензина спали мои родители. Вместе с домом, вместе с ними горела вся моя жизнь. Он произносит эти фразы без предупреждения, без намека на то, что продолжает рассказ, начатый полмесяца назад, и Питер понимает их смысл, только лежа в кровати без сна ближе к рассвету. Отрывистые признания складываются в рассказ, в целую историю жизни. Питер узнает о многом. О том, что семья Уэйда была образцом дисфункционирущей семьи. Что голоса в его голове были его лучшими друзьями с девятилетнего возраста, и он вообще очень долго был уверен в том, что они реальны. Что именно они подсказали ему, где найти хлороформ, канистру бензина и спички. Что проект Оружие Икс должен был быть спасением, но стал проклятием. Об ужасах, творившихся в хосписе доктора Киллбрю. О Зои Каллоден, о Ти-Рее, о Уизле и слепой Альфред, о Кэйбле и Бобе. О Ванессе, Домино, Сирин, Тифозной. Питер узнает, каковы его шрамы и меланомы на вид, и нет, он не пугается. В ответ, в благодарность, он снимает маску (все равно тощих белых подростков вроде него в NYC пруд пруди) и говорит Уэйду свое имя. Просто 'Питер', без фамилии. Хотя наемник все равно редко использует его, только во время серьезных разговоров, которые в последнее время слегка зачастили. – Ты знаешь о моей жизни даже больше, чем профайлеры Щ.И.Т.а, а я все еще не понимаю, зачем рассказываю. – С обреченным смешком говорит Уэйд, стоя на самом краю крыши и раскачиваясь на ветру, как шпиль Эмпаер Стейт Билдинг. На нем нет маски, а значит, настало время откровений. – Зачем я перекладываю на тебя мой груз? Это очень эгоистично, но я чувствую себя гораздо лучше. – Раньше я считал себя несчастным и настрадавшимся, – признается Питер, вставая вровень с наемником. Плечом к плечу, – думал, что хуже просто быть не может. Ты показал мне, что может, теперь я не смею себя жалеть. Так что это взаимовыгодно. – Не смей преуменьшать значимости своих проблем только потому, что кому-то хуже. – Со звенящей в голосе строгостью отвечает он, поворачиваясь к Пауку лицом. К его шрамам отчаянно хочется прикоснуться, но пока что он этого не разрешает. Пока что. – Тем более, если этот кто-то – я. Тебе от этого лучше не станет ни капли. Питер думает, что никогда не поймет Уэйда. Его перепадов настроения, большей части его шуток, постоянного обращения к кому-то, кого никто кроме него не видит (и Паркер отчего-то готов поспорить, что дело не только в голосах). Никогда не поймет его неожиданных откровений, сменяющихся болезненной замкнутостью, дурачества и обостренной серьезности. Абсолютной безалаберности по отношению к себе, но маниакальной заботы о тех, с кем разговаривает чаще, чем раз в полгода. О ком-то вроде его удивительного друга и партнера по удивительной команде – Паучка. – В тебе есть то, чего нет ни в ком, – ночь всех вгоняет в какую-то особенную куцую лирику, и Питер не исключение. – Да не, остатки того шикарного бурито крысы тоже пожрали. – Уэйд. – Да-да, конечно, мама тоже говорила, что я особенный, а потом залпом выпивала стакан моющего средства вперемешку с отбеливателем, который она называла коктейлем свободы, потому что это позволяло ей вырваться из домашнего заключения, куда поместил ее отец, пусть и на машине скорой помощи. Не заостряй на этом внимание. Просто особенного во мне ни на грош, если не считать исцеляющий фактор, да и тот я не брал, мне подкинули, – язвит он, но не выдерживает укоризненного взгляда и замолкает. – Ты отличаешься от всех, кого я когда-либо знал, и дело совсем не в том бардаке, что творится в твоей голове. К тебе тянет, как мотыльков тянет к огню. – Смотри, не сгори. – Я стараюсь. – Пока что выходит не очень. "Ты пламя, Уэйд! – Отчаянно хочет прокричать Питер. – Ты лесной пожар, чертово стихийное бедствие. От тебя не спастись, как не пытайся! Хотя мне не сильно-то и хочется." – Я живучий, – отвечает он вслух, думая, стоит ли поддаться желанию протянуть руку и пальцами нащупать ладонь Уэйда. – Но не бессмертный. Серьезно, тебе нужно ответственнее относиться к своей жизни. – Кто бы говорил, – с другой стороны, Уилсон сам однажды сказал, что нет ничего лучше, чем исполнять свои желания. – Ч-что ты делаешь? – С запинкой удивляется Уэйд, почувствовав затянутые тканью костюма пальцы Питера на своих. Но в его голосе не слышно осуждения, поэтому Паркер смело продолжает. Он бережно берет ладонь наемника, чьи пальцы нерешительно вздрагивают, медленно сгибаются мелкими рывками, словно кости ломаются при малейшем движении, и, в конце концов, крепко обхватывают пальцы Питера. Они сцепляют ладони замком, не глядя друг на друга, не произнося ни слова. Они просто стоят на краю высотки, наблюдая за мигающей точкой вертолета прессы, снимающего забастовку рабочих в Бушвике, и держатся за руки, словно это самое обычное явление, и что-то подобное происходит каждый день. Это как если бы на отчетной конференции Мстителей Тони Старк сидел на коленках Брюса Беннера. – Зачем, – произносит Уэйд даже без вопросительной интонации. – Тебе не стоит этого делать. – Это то, чего я хочу. И я не собираюсь причинять тебе боль. – Будь уверен, что больно не станет тебе самому. На меня нельзя полагаться, Питер. Даже я сам не могу себе доверять. – Зато я могу. – Ой ли! – Смотри, – он слишком неожиданно обхватывает тело наемника за пояс и бросается вместе с ним вниз, чтобы Уэйд сумел как-то на это отреагировать. Питер чувствует, как подчиняясь элементарному инстинкту самосохранения, который безумием еще не выжгло из списка его базовых реакций, Уилсон хватается за его тело и как-то странно поджимается. Паркер на сто процентов уверен, что при угрозе падения наемник сделает все возможное, чтобы принять весь удар на себя. Они ощущают тепло друг друга сквозь ткань костюмов, в какой-то момент даже кажется, что они соприкасаются совсем тесно, кожа к коже. – Мои полеты на паутине происходят методом маятника на принципе баланса. Примерные сильно упрощенные рассчеты возникают в моей голове в тот момент, когда я выпускаю нить. Учитывается расстояние до здания, за которое я цепляюсь, и до земли, сила отталкивания, скорость и направление ветра и куча других показателей, но главное, чтобы все они были верно сбалансированы. Чтобы мои действия компенсировали внешние факторы и помехи. Все вместе: толчок, рывок рукой, аэродинамически подходящее положение тела – абсолютно все должно содействовать, чтобы меня не размазало по проезжей части. – К чему ты клонишь? – он уже успел опомниться и принять более удобную позу, переплетя их ноги, держась левой рукой за плечо Питера, а правой обхватив его поперек груди. Паркер в ответ держит его за плечи, прижимая к своему боку так, что лететь ему приходится на одной руке. – Мы можем балансировать, удерживать друг друга в рамках реального мира. Мы можем помочь друг другу. – В долгосрочной перспективе это звучит просто замечательно, но что мы можем прямо сейчас сделать с тем, что один из голосов в моей голове обдумывает наилучший способ закладки тротила на переполненном людьми бейсбольном стадионе, а второй рассуждает о кислотных ожогах? Это не очень приятно слышать. – Тогда их надо заглушить, – Питер уже привык не концентрировать внимание на голосах Уэйда, и тот, в свою очередь, тоже переставал слушать их, если те не настаивали на том, чтобы быть услышанными, как сейчас. – Как ты себе это представляешь? Они в моей голове. Захотят – заблокируют любые звуки извне, немного похимичив с моим восприятием реальности. А я отчаянно хочу слышать тебя. Твое завораживающе спокойное сердцебиение. – Мы можем пойти ко мне, – Уэйд слышит в его голосе тихую улыбку. – Заказать еды, посмотреть фильм или сыграть в Нинтендо. Мы можем заставить их обсуждать что-нибудь более мирное. – Звучит хорошо. – Тебе нравится? – О, да. Кстати говоря, на тебе все еще нет маски, а вертолеты Дэйли Бьюгл уже близко. – Я умею быстро от них скрываться, – усмехается Питер, – Набрался опыта. Крохотная квартира с вечно заедающим замком на входной двери сильно отличается от того, как Уэйд представлял себе обитель Человека-Паука, но ему понравилось такое укромное местечко. Пока Питер кормит соседскую кошку, часто сбегающую к нему от шумных хозяев, Уилсон осматривается, и его вниманием завладевает полная коллекция фигурок Мстителей на полке над компьютерным столом. – Как думаешь, мы когда-нибудь сможем стать одними из них? – спрашивает Питер, заметив интерес наемника, просто чтобы завести разговор. – Ну, у тебя точно однажды получится, с такими-то навыками и здоровой головой. – Ты тоже хорош, не может быть, чтобы они совсем не оценили твоих способностей. – Ты прекрасно знаешь, что мне в главную супергеройскую лигу этой вселенной путь заказан как минимум потому, что они публичные люди. Им нельзя ударить в грязь лицом. А я, как правило, создаю плохое впечатление. Мне даже с Юными Мстителями не сотрудничать, эти дети слишком умны, чтобы со мной связываться. – Из этого выходит, что я беспросветно туп, – усмехается в ответ Питер, распаковывая коробку сэндвичей и выкладывая их на тарелку. – Или я слишком обаятелен. В ответ Паркер слегка смущенно косится на Уэйда и украдкой улыбается. – Нам этого хватит, или закажем чего-нибудь? Пиццу? Китайской еды? Лапши? – Они за пиццу, – отвечает Уилсон указывая пальцами в воздух по бокам от своей головы, и Питер понимает, что он о голосах. Они заказывают две большие пепперони ("У меня раз в сто ускоренный метаболизм из-за исцеляющего фактора, я всегда голоден! Хочешь, я заплачу за обе?") и долго спорят насчет того, какой фильм смотреть. Останавливаются на перезагрузке Стар Трека, и, пока едет заказ, успевают по очереди сыграть несколько раундов Супер Марио Броз. – Ты ведь тоже заметил это электричество между Кирком и Споком? – к концу первого фильма(и первой пиццы) интересуется Уэйд, неизвестным образом оказавшийся гораздо ближе к Питеру, чем при начале просмотра. – Ну, их отношения довольно, эм... Напряженные? – Со странной вопросительной интонацией отвечает Паркер, отчего-то боясь неправильно понять наемника. – Но они, вроде как, подружились. – Да они ж готовы трахаться прямо на мостике при всей команде! – Выпаливает Уилсон, зажевывая свой необъяснимый восторг куском второй пиццы. – И доктор МакКой был бы не прочь к ним присоединиться. – Ох, замолчи, – даже в темноте, где экран ноутбука является единственным источником неверного света, заметно, как лицо Паука заливает краска. – Во второй части это наверняка станет заметнее, я отвечаю, кексик. – Обещает Уэйд, и Паркеру ничего не остается, кроме как включить следующий фильм. На моменте встречи Джима и Боунза с едва спасенным из вулкана Споком, Питер нехотя соглашается: "Это было довольно по-гейски". Как и сказал Уэйд, дальше – больше. И, если честно, гораздо трагичнее. Джим лежит у стеклянной двери, ведущей к варп-ядру корабля. Спок прикладывает свою ладонь к стеклу в том месте, где с противоположной стороны рука капитана. – Я не хочу умирать, Спок. Губы Кирка замирают, взгляд его голубых глаз стекленеет, ладонь соскальзывает со стекла. По щеке Спока скатывается слеза. Капитан мертв. Питер, чуть ли не задерживающий дыхание, находясь под впечатлением от разворачивающейся на экране сцены, запоздало слышит еле сдерживаемые всхлипывания сбоку. Он поворачивает голову и видит Уэйда, кусающего себя за палец и поспешно вытирающего слезы. – Это худший способ осознать, что ты влюблен. – Подавленно произносит он, обнимая свои колени. – Да уж, – тихо соглашается Питер, краем глаза наблюдая за тем, как Спок ожесточенно избивает антагониста, но все же больше внимания уделяя эмоциям, отражающимся на лице Уэйда, – его это действительно больно ранило. – Тебе просто необходимо посмотреть оригинальный сериал и старые фильмы, там их отношения прописаны куда более явно и трогательно. Да и вся вымышленная вселенная изображена детально и понятно. Я даже могу дать тебе кассету. Правда, никто сейчас не смотрит кассеты, что это я. – Потом как-нибудь, когда выкрою себе выходной, а то со всей этой супергеройской канителью нечасто выдается хотя бы свободный вечер, – пытается пошутить Питер, но Уилсон продолжает рассказывать. – Они самые настоящие родственные души, однажды Спок почувствовал, что Кирк нуждается в нем, хотя находился за пол галактики от него. Он услышал его мысли. Это ж охереть как сильно! – Всем бы такую дружбу, – Паркер смущенно пытается поддержать его мысль. – Всем бы такую любовь, Питер. – Из-под нахмуренных лысых бровей совершенно серьезно отвечает Уэйд. Настолько серьезно, что становится неловко. – Погоди. Ты хочешь сказать, что их отношения действительно изображаются как романтическая сюжетная линия? Но сериалу скоро пятьдесят лет, а люди только недавно начали понимать, что все заслуживают равных прав. Мне кажется, в шестидесятых об этом, если и думали, то не говорили. – Ну, взасос они, конечно, на экране не целуются, но первый гейский фанфик написан как раз про Кирка и Спока, – странно ухмыляясь (его губы сложились стрелочкой, направленной к ямочке на подбородке) отвечает он. – Ты же знаешь, что такое фанфикшен? О да, Питер знает. После единственной совместной операции с Джонни Штормом, когда кто-то успел сделать фотографию того, как он поймал отгоревшего Факела, пока тот без сознания летел с огромной высоты, он случайно наткнулся в интернете на чью-то в подробностях расписанную фантазию. Она включала элементы, явно увиденные автором в порно. – Да, знаю. И что из себя представляет большая часть фанфиков тоже знаю. – О, нет, до секса дело там не доходит, но массаж весьма эротичный. – Ты читаешь фанфики? – Уэйд кивает в ответ. – На полном серьезе? – Если посудить, я тот еще задрот, – он пожимает плечами и отворачивается к экрану. – Смотри-смотри, Джима оживили и Спок пришел его навестить. Фильм заканчивается, остывшая пицца тоже, а Уэйд продолжает настойчиво втолковывать Пауку, как на самом деле гомоэротичны отношения главных героев. В конце концов, Питер, готовый самовоспламениться от накатившего смущения, не выдерживает. – Тебе не нужно меня в этом убеждать, я сам вижу, – буркает он, не глядя на наемника. Именно поэтому прикосновение широкой ладони в перчатке к его колену оказывается такой неожиданностью. Питер вздрагивает, но не скидывает руку Уэйда. – А может, я просто флиртую? – Он придвигается ближе, и, кажется, нависает над Питером, хотя они примерно одного роста. – Не просто так же ты меня сюда позвал. За все надо платить, разве нет? На помощь и доброту цена больше, чем на подержанные винтовки, – он дергает головой, наверное, отбирая у обитателей своей головы управление речевым аппаратом. – Игнорируй это. Я о том, что просто так к себе поздно вечером в гости не зовут. Так ведь? Я не совсем уверен в том, как все это работает у нормальных людей, но я здесь точно не просто так. Правда, я должен заранее сказать, что у меня давно не было... ну... Близости. – Эм, я, конечно, не гомофоб, но и не гей, – по спине Паркера приятной волной скатываются мурашки от того, каким плавным и мягким движением ладонь наемника скользит выше по бедру. «Кажется», – мысленно добавляет он и шумно сглатывает, когда рука замирает слишком близко к ширинке. – Ладно, – без выражения в голосе отвечает Уэйд, отдергивает ладонь (Питер непроизвольно дергается навстречу, но вовремя останавливает себя) и возвращается на свой конец дивана, утыкаясь взглядом в ползущие по монитору титры. – Тогда позволь спросить, Питер, зачем ты взял меня за руку там на крыше? Иначе эти двое просто не угомонятся, пока ты не признаешь, что из жалости. – Не из жалости, можешь их уверить. – Ну, а я что вам втолковывал, сучки! Съели? Не порть момент, объебос, – он бьет себя по лицу, вызывая у Питера сильное беспокойство. – Тогда зачем? – Я уже говорил, – Паркер поддается желанию придвинуться ближе, надеясь, что это желание не из тех, которые не доводят до добра. – Это было то, чего мне хотелось сделать. Прикоснуться к тебе. И все еще хочется, – сдавленно добавляет он. – То есть, ты хочешь, чтобы мы делали только то, что ты хочешь? – Это звучит обвинительно, – на это заявление Уэйд, наконец, отрывает взгляд от экрана и смотрит на Паука с нескрываемой снисходительностью. Словно на пятилетнего ребенка. – Обвинение должно звучать обвинительно, обвинения именно так и работают, пора бы мне притормозить с тавтологией. – В таком случае, как мне загладить свою вину? – Ладонь Уилсона лежит на сидении, и от слабого прикосновения его пальцы вздрагивают так же, как и в первый раз. – Чего хочешь ты? – В широком смысле, решения всех моих блядских проблем, Питер, но это никому не под силу, – горько усмехается он, и поворачивает голову. Его глаза блестят в темноте, а лицо печальное, как у побитой собаки. Так и тянет обнять и приласкать. – А прямо сейчас? Чего ты хочешь прямо сейчас? – Его взгляд судорожно метнулся к губам Питера. – Чтобы мы не по-гейски поцеловались в засос и возможно не по-гейски уснули в обнимку после хорошей дрочки. На большее рассчитывать слишком смело. Кого я, блять, обманываю, даже на это рассчитывать слиш- Питер целует его. Его теплые губы легонько, будто на пробу, касаются того, что осталось от губ Уэйда – грубой, покрытой рубцами кожи. Разлом рта наемника нерешительно раскрывается шире, когда поцелуй становится более настойчивым. Губы Питера сминают его губы, рука, обхватывавшая кисть, скользит выше, сжимает плечо, мягко ложится на шею сзади. На секунду Паркер отстраняется и наклоняет голову, чтобы не сталкиваться носами, и Уэйд так отчаянно тянется ему навстречу, льнет, прогибается. Поддается. Отдается. А Питера бьет сладкая дрожь от одного прикосновения ко всем дефектам кожи Уэйда, которые считаются уродством. Это не уродство, это отличие. Это не отвратительно, это по-другому. Это признак выживания. Это след, оставленный жизнью на теле Уэйда Уилсона. Это шрамы прошлого и рубцы опыта. Это свидетельства испытаний. Это доказательства ценности. Это он. Это Уэйд Уилсон. Это Дэдпул. Это то, кто он есть, кем когда-либо являлся и будет являться. Но только снаружи. Внутри он полыхает огнем, в котором были сожжены Содом и Гоморра. Очищающим пламенем, уничтожившим чумные трущобы в Лондоне в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году. Пожаром в местечке Пештиго, уничтожившим огромный лесной массив в год Великого Чикагского пожара. – То, чего ты хочешь, Уэйд, – напоминает Питер, заметив, как Уилсон отдергивает руку, не позволяя себе прикоснуться к нему, на что тот с возбужденным (и определенно возбуждающим) рыком, притягивает Паука ближе и усаживает к себе на колени, сжимая в ладонях крепкие бедра. Влажные поцелуи спускаются к уязвимой шее, которую Питер так смело подставляет, запрокидывая голову, и стонет в ответ на неслабый укус. Тут же начинает наливаться яркий засос. – Если сделаю что-то против твоей воли – вырубай меня. И не бойся навредить. – Для начала сними свой ебаный костюм, самоотверженный нашелся. – Как мы заговорили, – ощутимый шлепок по левой ягодице и укус в плечо. – Следи за языком. Питер просовывает палец под ремешок на шее Уэйда, притягивая ближе, наслаждаясь мнимым контролем в своих руках. Он бы тоже ни за что не сделал бы того, что причинило бы наемнику неудобства. – А ты используй свой по назначению, – и глубоко напористо целует. – Куда делся тот Паучок, который смущался разговоров о фанфиках? – интересуется он, ненадолго оторвавшись от Питера, чтобы избавиться от костюма. – Он уже вернулся, – отвечает Паркер, скованным и неловким движением стягивая домашние штаны, в которые переоделся как только пришел. Стол с ноутбуком отставлен к противоположной стене, диван сдвинут в сторону. Они смотрят друг на друга в тусклом синеватом свете фонаря, пробивающемся сквозь тонкую занавеску. Накатившая внезапно смелость постепенно проходит, и Питера хватает только на то, чтобы подойти к Уэйду вплотную и бережно прикоснуться к относительно свежему шраму на груди. Он еще розоватый, пусть этого и не видно в темноте, и очень чувствительный по сравнению с остальными. Уилсон накрывает его руку своей, мягко сжимает кисть и подносит пальцы к своим губам. Поцелуй в ладонь, теплое и сухое скольжение губ к кончикам пальцев. Контрастно влажное прикосновение языка. Два пальца погружаются в горячее жерло рта, дыхание Питера сбивается, становится более поверхностным. Он завороженно наблюдает за покачиваниями головы, за тем, как губы плотно обхватывают костяшки, сосредотачиваясь на действиях его языка. Мутный взгляд наемника скользит по телу Паркера вниз и вполне ожидаемо замирает в области паха. Он с причмокиванием выпускает пальцы изо рта, коротко целует губы героя, губами спускается по шее и груди (не удерживается и останавливается на сосках на добрые пару минут) к животу, становясь на колени. Снизу вверх он смотрит Питеру в глаза, обдавая напряженный член горячим дыханием, а у самого черти резвятся во взгляде. Он ладонью оттягивает вниз крайнюю плоть, проводит широким языком от основания до самой головки и ласкает кончиком крохотное отверстие уретры, поддерживая мошонку ладонью. Головка погружается в рот и медленно проходит все глубже, потом обратно наружу, и вот уже Питер вовсю стонет, пугая соседей, сходя с ума под лавиной ощущений. Уэйд в быстром ритме трахает его членом собственное горло, отдрачивая себе, и Паркеру хочется остановить его, заверить что позаботится о нем после того как... Совсем скоро... Сейчас... Но он не успевает. Уэйд спускает себе в руку, и вибрация, прошедшая по его горлу от стона, заставляет Питера кончить, вскрикивая. – Как тебе такое применение? – выдыхает Уилсон, криво улыбаясь. – А я не ясно дал понять? – усмехается Паркер и губами собирает собственную сперму с его лица, кокетливо прогибаясь в спине, когда руки Уэйда ложатся на его ягодицы и несильно сжимают. – В следующий раз не торопись кончить и позволь мне не быть бревном. – А намечается следующий раз, Мистер Не-Гей? Быстро же ты опроверг миф о собственной гетеросексуальности. – Пора пересматривать свою ориентацию, да уж, – его ладони скользят по напряженным мышцам плеч и спины Уилсона. – Хочешь массаж? – Только если ты при мне прочтешь тот фанфик и примешь все описанные действия к сведению. – Как пожелаешь, – смеется он в ответ, на самом деле воспринимая просьбу всерьез. Если Уэйд – пламя, то Питер – горючее, которого вдоволь.