Синдром паникёра

«Было бы здорово перестать скрываться», — шепчет однажды Себастьян, пока Крис лениво поглаживает его по влажной от пота спине. Его борода колет нежную кожу у виска и щекочет щеку, под пальцами влажно вьются волосы на груди. Себастьян думает о том, какой Крис весь плюшевый и смеется ему в шею, смеется и целует, касается раскрытыми влажными губами, весь разморенный и ленивый, и Крис дергается от обжигающих прикосновений и горячего дыхания прямо в ухо. «Представь, как было бы хорошо жить вместе», — говорит Себастьян в другой раз, устало натягивая трусы и расчесывая рукой мокрые после душа, вьющиеся волосы. Он присаживается на край кровати, и Крис тянет руку, накрывает ладонью колючую щеку и тянет к себе для поцелуя. Себастьян целуется лениво и нежно, и ни за что на свете не хочет отрываться хоть на секунду. Но ему нужно в аэропорт, потому что через три часа вылет, и объяснять агенту перенос встречи на другой день ему не хочется. «Хотел бы я хоть раз просто выйти с тобой на улицу, ничего не боясь», — делится он, когда они с Крисом сбегают с вечеринки вместе, и кто-то щелкает фотоаппаратом прямо перед их лицами. Они садятся в такси, скрываясь от вспышек, и каждый из них слишком пьян для того, чтобы думать о том, как недвусмысленно это выглядит. Таксист выгружает их у дома Себастьяна, и они поднимаются по лестнице, едва удерживаясь от того, чтобы начать целоваться прямо под камерами видеонаблюдения. «Да, наверное», — соглашается Крис каждый раз, прикрывая глаза, ворошит пальцами копну отросших волос и улыбается. Себастьян повторяет все это вновь и вновь, Крис раз за разом ему поддакивает, но никто из них ничего не делает, и все в порядке. Они могли бы открыться, но. Слишком много всяких но. Два года спустя после своего первого «было бы здорово», Себастьян сидит в кафе с Марго и Чейсом, пьет чудовищно сладкий латте из пузатой белой чашки и листает новостную ленту в телефоне. Марго рассказывает о новом фильме, который еще хуже, чем предыдущий, и «видит Бог, я уже устала от этого», но улыбается, и Себастьян знает: фильм, вообще-то — последнее, что ее сейчас волнует. Чейс под столом поглаживает ее голую гладкую коленку, и они оба, конечно, думают, что Себастьян слепой; они оба мучительно долго молчат, не зная, как ему сказать. Себастьян поднимает голову, собираясь сознаться, что у него есть глаза и он ими пользуется, но его взгляд вдруг прикипает к экрану телевизора, висящего над барной стойкой и тихо бубнящего в зал. День клонится к вечеру, по NBC в прямом эфире Крис рассказывает о съемках «Зимнего Солдата», и Себастьян слышит, словно бы не своими ушами, голос интервьюера. «Ваши коллеги говорят, что во время съемок этого фильма вы очень сблизились с Себастьяном Стэном», — говорит она. «Вообще-то, — произносит Крис, улыбаясь почти смущенно, — мы уже почти три года вместе». Себастьян пытается расслышать ответ девушки, но в ушах набатом стучит кровь, и он, как ни пытается, не может вдохнуть. Медленно отставляя чашку, он смотрит на Марго, глядящую прямо на него своими огромными карими глазами, полными шока и непонимания. Он не смотрит на Чейса, он просто молча поднимается, чувствуя, как каменеет лицо, хватает со стола телефон и вылетает в жаркий, душный октябрь. Горячий ветер бьет в лицо и теплыми руками забирается под ворот рубашки, и Себастьян стоит, отчаянно глотая воздух ртом, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег. Его море сейчас сидит в студии и рассказывает интервьюеру о своей личной жизни, об их личной жизни, пока Себастьян стоит посреди чужого Лос-Анджелеса один, и под ногами вместо асфальта — рыхлый мокрый песок. Себастьян делает вдох, ловит такси и садится на заднее сиденье, вжимаясь в угол так, чтоб таксист не видел его в зеркало. Он не знает, что у него с лицом, но уверен, что губы растрескаются, если он попытается изобразить вежливую улыбку. Себастьян делает вдох и достает телефон из кармана джинсов. С фотографии контакта ему улыбается сонный Крис; пальцы зависают над экраном, но Себастьян не знает, что хочет написать. Себастьян не может понять, что он чувствует. В квартире Криса тепло и уютно. Тут светлые стены и легкие шторы цвета свежей травы на окнах, мягкая мебель, пушистый ковер под ногами, брошенная на низком столике в гостиной книга, забытая кружка с высохшей кофейной гущей на дне, рамки с фотографиями на стене в коридоре. Тут пахнет теплым, обволакивающим парфюмом Криса — дерево, смола и немного зелени, пахнет свежими булочками — ванилью и корицей, пахнет кофе и немного — сигаретным дымом тянет с балкона. Себастьян повсюду здесь видит свои следы: брошенная на подоконнике пустая пачка Мальборо, порванная цепочка на тумбочке у кровати, бритва и вторая зубная щетка в стаканчике в ванной, сливки для кофе в холодильнике, педантично свернутые в ровные прямоугольники фантики от конфет, придавленные тяжелой стеклянной сахарницей, забитая окурками пепельница и тонкий шерстяной плед на балконе, связка ключей от его квартиры с ярким красным брелоком на верхней полке в шкафчике. Себастьян чувствует себя дома здесь больше, чем в своей квартире в Нью-Йорке, и ему чудовищно не хочется туда возвращаться — в холод, дождь и одиночество. Ему кажется это смешным: то, что его постоянно тянет на другой конец страны в чуждый ему город, с которым у Себастьяна общего — только Крис и кофе из Старбакса, одинаковый в любой точке мира. Себастьян смеется, открывая холодильник. «Было бы здорово перестать скрываться», — шепчет он однажды, целуя Криса, и тогда он еще не знает, что станет винить себя за эти слова. К тому моменту, как Крис возвращается со студии, Себастьян уже возвращает себе власть над эмоциями и лицом. Он улыбается, встречая его в коридоре, и Крис целует его в гладко выбритую щеку, проводит пальцем по шее, давит на утренний засос, заставляя откинуть голову. Вот так, стоя у порога, с горячими губами, обжигающими шею, с бородой, щекочущей нежную кожу, Себастьян чувствует себя самым счастливым человеком на Земле. Он обхватывает лицо Криса ладонями и целует — мягко, долго, так, словно они не провели последнюю неделю вместе, словно не виделись с утра, словно между ними — месяцы разлуки. Себастьян притирается ближе, он хочет, хочет так сильно, что дрожат колени. Но в уютной, наполненной только звуками дыхания тишине слышно, как громко и недовольно ворчит желудок Криса, и они отрываются друг от друга и смеются, а потом молча идут на кухню. Себастьян смотрит, как Крис ест, и ему это кажется безумно смешным; он давит смех и едва не давится сигаретным дымом, закашливается, выдыхает в раскрытое окно и улыбается в кулак. Крис сминает курицу так, словно никогда еще не ел в этой жизни ничего вкуснее и хочет урвать побольше, пока не забрали. Себастьян не сомневается, что после такого забега на результат желудок Криса начнет возмущаться еще громче и яростнее, и тогда он начнет жаловаться на то, что не умеет медленно есть. Крис заталкивает тарелку в посудомоечную машину и глотает сок прямо из пакета. Себастьян тушит сигарету в горшке с цветком и выкидывает окурок в окно. — Как прошел день? — спрашивает Крис, довольно разваливаясь на диванчике в гостиной. Себастьян ложится, укладывая голову на его колени и жмурится, когда теплая рука зарывается в волосы и оттягивает длинные пряди. — Виделся с Марго, — отвечает он. Все его мысли — только о том, как не думать о том, что случилось, когда он виделся с Марго. Он пытается сосредоточиться на ощущении теплых пальцев в своих волосах, он старается утонуть в Крисе, забыв о том, что в мире существует что-то еще, кроме этой квартиры и их двоих. У него почти получается. Они лежат на диване и смотрят какую-то ерунду, один из тех идиотских сериалов, в которых наловчился в свое время играть Стэн. Телевизор размеренно бубнит, со всех сторон пышет жаром, и рука треплет волосы так нежно и осторожно, что глаза закрываются, и Себастьян погружается в ленивую полудрему, слушает сквозь сон чужое дыхание и смешки и думает: «Боже, Эванс, перестань, там не над чем смеяться». Крис говорит что-то вполголоса, и Себастьян чувствует вибрацию в своей собственной груди — где-то совсем рядом с сердцем. Из мутного сна его вырывает заставка выпуска новостей. Он открывает глаза и видит над собой Криса, его руки заняты: одна все еще треплет длинные волосы, другая сжимает пульт так крепко, что лунки ногтей белые, а на запястьях проступают очертания вен. Себастьян чувствует момент. Он осторожно вынимает пульт из пальцев Криса и выключает телевизор. Смотрит на него снизу вверх. Крис опускает взгляд, смотрит грустно и виновато, и он тянется вверх, срывая с полных губ поцелуй. Крис каменный, и Себастьян впитывает его напряжение, как губка: тоже замирает, смотрит в глаза напротив, и в темноте, разрываемой только неоновыми брызгами с улицы, все кажется сюрреалистичным и совершенно неправильным. Крис кладет руки на его плечи и тянет вверх, заставляя подняться и сесть на колени, обнимает и молча утыкается носом в его шею. Себастьяну горячо и щекотно, но у него нет сил ни посмеяться, ни отстраниться; он чувствует, как каменеет снова, и желудок стоит у горла, а дышать становится трудно, как будто воздух — густой и вязкий, как клей. Себастьян чувствует момент и молчит; он кладет деревянную руку на голову Криса и поглаживает легкими, успокаивающими движениями, царапает шею короткими ногтями. Крис поднимает голову и смотрит на него; целует — и поцелуй выходит каким-то совершенно неловким, отвратительно неуютным. Тишину можно резать ножом, взгляд глаза в глаза все труднее выдерживать, и Крис, наконец, сдается, отворачивается, смотрит в стену. — Ладно, — говорит он. Голос его скрипит, как старая дверь, петли которой давно не знали смазки, и Себастьян видит, как дергаются губы. — Давай поговорим об этом. Себастьян молчит несколько секунд, а может, минут, а может — полчаса; он молчит, потому что язык отказывается слушаться, во рту пересыхает от волнения, и чувство вины давит на него с такой силой, что ему кажется, еще немного — и его позвоночник хрустнет и сломается, как сухая ветка. — Не сейчас, — говорит он. — Почему? Думаю, стоит все прояснить, тебе так не кажется? «Нет, — думает Себастьян. — Не сегодня». У него рейс в пять утра, он не хочет прощаться вот так — с кучей недосказанностей и образовавшейся проблемой, но еще больше он не хочет ссориться прямо перед вылетом. «Пожалуйста, только не сегодня», — умоляет он. — Нет. Его короткий ответ похож на воронье карканье, но он просто не в силах сказать вслух больше. В горле застревает комок, и Себастьян, напрягшись, сглатывает, откашливается и заставляет Криса поднять голову. Он целует, вкладывая в это прикосновение всю свою бесконечную нежность, все свое молчаливое отчаяние. Он целует и чувствует, как горят глаза, как ноет в затылке, и сухие слезы душат его, пока он не отрывается от мягких губ, чтобы сделать глоток воздуха. — Во сколько? — спрашивает Крис. Глаза у него шальные и очумелые, и Себастьян тонет в их голубой глубине, барахтается в этом неспокойном синем море, чувствует, как его неумолимо тянет на дно. «Стоило научиться плавать, прежде чем нырять», — думает он. От этой мысли становится смешно до истерики, но он проглатывает смешок вместе с горечью предстоящего расставания и отвечает. — В пять. — Успеем, — хрипит Эванс в его губы, и Себастьян успевает ухватиться за его шею, прежде чем чувствует, как земля уходит из-под ног. Одежда падает на пол, Крис опускает его на постель и наваливается мертвым грузом сверху, придавливает к покрывалу, впивается губами в губы и целует жестко, жадно, быстро. Себастьян чувствует, как с каждой секундой становится все жарче: жар вокруг, жар внутри него, горит воздух — и он горит тоже. Кожа пылает огнем от горячих прикосновений, и он захлебывается в них, стонет громко и высоко, на грани крика, а Крис только целует крепче, ласкает жестче и вжимает его бедрами в постель. Себастьян разрывает поцелуй и откидывает назад голову, дышит — жадно глотая вязкий воздух, и в его жабрах полно теплой соленой воды. Он впивается пальцами в плечи Криса, пока он клеймит его тело — от шеи вниз по груди, резкий укус на животе и теплые, влажные поцелуи на бедрах. Крис гладит его ноги — хватает за щиколотки, заставляя согнуть, и гладит — от кончиков пальцев вверх по ступне, охаживает икры, щекочет под коленями и ведет раскрытыми горячими ладонями выше, цепляя жесткие волосы. Себастьян вздрагивает, когда кончики влажных пальцев касаются бедер внутри — там, где кожа нежная и чувствительная, там, где волоски тонкие и короткие, и горячее дыхание заставляет их подняться, а кожу — пойти мурашками. Крис кладет руки на его живот, обнимая ноги, и Себастьяну приходится скрестить лодыжки у него за спиной, упираясь пятками в острые лопатки. Он дует на его влажный член, и воздух неожиданно холодный, и Себастьян вздрагивает, выгибается, и горячие руки придавливают его к кровати, поглаживают живот, царапают кожу. Крис облизывает вокруг, стонет громко и отчаянно и вбирает в рот яйца, перекатывает на языке, оттягивает. Себастьян лежит, вцепившись одной рукой в плечо Криса, предплечьем другой закрывая глаза. Он вдыхает, и воздух обжигает губы, и он плавится в этом жарком мареве, когда Крис ведет кончиком носа по его члену, шумно втягивая воздух, и обхватывает головку губами. Он посасывает, играет языком, втягивает щеки, но не берет глубже, и Себастьян с ума сходит от того, как ему надо. Он дергается, изворачивается и тянется к тумбочке, слепо шарит рукой по ящику, ища смазку, и когда находит, с его губ срывается вздох облегчения. Тюбик почти пустой, и Себастьян ужасается тому, сколько они израсходовали лубриканта всего за неделю. Он пихает Криса коленом и тот отстраняется, поднимает голову, и в глазах у него — совершенная чернота. Он поднимается на дрожащих руках и тянется вверх, целует, обвивая языком чужой язык, втягивает его в рот и улыбается в поцелуй. Себастьян выворачивается из-под него и садится на его бедра. Крис вытягивает из-под покрывала подушку и обнимает ее, прижимается к прохладной ткани горящей щекой. Смазка тоже холодная, но руки теплые, и Крис теряется в этом контрасте, стонет, когда Себастьян накрывает его всем телом и входит одним движением. Октябрь в Лос-Анджелесе теплый и душный, и именно сейчас Себастьян мечтает о нью-йоркских дождях: воздух в комнате греется от их тел, запах пота забивает ноздри, и голова идет кругом от ощущений. Себастьян закрывает глаза и медленно двигается в мягкой, обволакивающей теплоте, и стонет, зарывается носом во влажные волосы на макушке Криса, и дышит им, пока перед глазами не начинают плясать цветные круги. Он как будто смотрит фейерверк на День Независимости (он помнит, они с Крисом смотрели его вместе, сидя на крыше, завернутые в один дырявый плед), только все это происходит в его собственной голове. Яркие взрывы глушат его, сердце колотится так, что он чувствует его горлом. Губы Криса шевелятся, оставляя влажные следы на подушке, он что-то едва слышно шепчет, но за грохотом крови в ушах Себастьян совсем его не слышит. Ему кажется, это что-то важное, но он не слышит, черт возьми, он не слышит. — Крис, — хрипит он. — Говори громче. Крис в ответ только вздрагивает и больше не произносит ни слова — только стонет долго и низко, и его тело напрягается, замирает на несколько секунд, а потом он начинает тихо и жалобно скулить, пока тело выламывает в оргазме. Он закусывает ткань наволочки и быстро, часто дышит. Себастьян выскальзывает из него и дрочит по смазке быстро и жестко, смотрит на лицо Криса, которого размазало по постели, и кончает ему на спину, изливаясь несколькими мощными толчками. Сперма на загорелой спине Криса блестит перламутровыми каплями, и Себастьян наклоняется, слизывает, чувствуя соль и горечь на языке. Он прижимается щекой к его пояснице, обнимает обеими руками и лежит так, пока мир перед глазами не перестает кружиться и расплываться. — Крис, — зовет он. Вопросительное мычание раздается в ответ. — Я не слышал, что ты говорил. — Ничего, — врет Крис. Себастьян принимает душ и наспех сушит волосы полотенцем. Рубашка липнет к влажному телу точно так же, как взгляд Криса. На языке у него что-то вертится, но он молчит, и Себастьян не настаивает; он не уверен, что то, что хочет сказать Эванс, не обернется для них трагедией. Они долго целуются на прощание в коридоре перед дверью, и Себастьян вновь чувствует, как ему не хочется домой. Но у него — съемки, у Криса — съемки, и нет никаких шансов на то, что в ближайшее время им будет спокойно где-то еще, кроме этих теплых объятий. В такси он выкуривает три сигареты подряд, и на подъезде к аэропорту у него слегка кружится от недостатка кислорода голова. В зале ожидания его сверлит взглядом молодой паренек: узнал, но не подходит, просто смотрит несколько минут, а потом достает телефон, делает фотографию и отсаживается в другое место. Себастьян думает, что теперь все точно станет еще хуже. В свою пустую и холодную квартиру он заваливается ближе к вечеру. Он проспал весь перелет и немного вздремнул в такси, но все еще чувствует безумную сонливость, поэтому, набрав Крису короткий смс-отчет о том, что он долетел, Себастьян сбрасывает одежду и забирается в постель под теплое пышное одеяло. Оно до обидного легкое, зато в этом коконе настолько тепло, что ему на мгновение кажется, будто Крис где-то рядом. Проснувшись утром, он первым делом включает ноутбук. Домашняя страница — новостной сайт и, черт возьми, его имя — их имена — на первой странице. Сердце пропускает удар, и Себастьян поднимает взгляд к потолку, раздумывая, прочитать ли статью, или лучше не стоит. Он смотрит на безобидный с виду заголовок и решает, что у сенсаций таких заголовков не бывает. Он открывает статью и читает короткую, отдающую совершенным безразличием заметку с цитатой Криса о том, что они «вообще-то, уже почти три года вместе». Он смеется над собой и своей глупой паникой — никому до них дела нет, никто не станет раздувать из этого скандал, никто не будет задавать им на интервью неудобных вопросов. Радуется он ровно до тех пор, пока взгляд его не спускается к комментариям. Прочитав первые два, Себастьян с грохотом опускает крышку ноутбука, и тонкий пластик, кажется, трескается под его рукой. Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает, а потом встает и идет в ванную чистить зубы. Через час он успокаивается, выпивает чашку кофе, а потом берет в руки телефон, стирает уведомления о пропущенных звонках и читает смски от Марго. «Я пересмотрела запись программы. Возьми трубку». «Себастьян, перестань, нам надо поговорить». «Твою мать, просто возьми трубку!» Себастьян вертит айфон в руках и, вместо Марго, вызывает Криса. Он бросает взгляд на часы — начало десятого, в Лос-Анджелесе раннее утро, и он, видимо, еще спит — Себастьян некоторое время слушает длинные гудки. Потом в трубке раздается сонное «алло» и Стэн хрипит в телефон: — Я готов поговорить. — Сейчас? — стонет Крис в трубку. — Господи, Себастьян, шесть утра. — Я только что открыл Гугл-ньюс, и угадай, чьи лица там на первой странице. — Ты же знаешь, как Гугл формирует новостную сводку, правда? — шутит Крис. Себастьян знает, что слишком часто гуглит свое имя, но это не повод над ним издеваться. — Эванс. — Успокойся, — просит он. Из трубки доносится шорох постельного белья и зевок. — Ладно, я уже понял, что сделал хуйню. И я извинялся тогда, но ты не слышал. А потом мне стало неловко. — Ты… извинялся? — Себастьян вспоминает лихорадочный шепот Криса в подушку и пытается понять, причем тут извинения. — За что? — Я должен был спросить тебя, прежде чем говорить, — вздыхает он. Шорох его дыхания успокаивает Себастьяна даже на расстоянии, и это немного похоже на наркотическую зависимость (он знает, о чем говорит). — Ты столько раз говорил, что хочешь открыться, и я подумал… Ладно, я понимаю, что это было тупо, можешь не говорить это вслух. Себастьян молчит в трубку и чувствует себя виноватым вдвойне: когда-то он сам заложил эту мысль в чужую голову, а теперь заставляет Криса чувствовать виноватым себя просто потому, что он не радуется исполнению желания. Себастьян чувствует себя таким мудаком, что ему плевать на все остальное. — Слушай, Себастьян, прости меня, — тихо говорит Крис. — И не оставляй меня с этим один на один, пожалуйста. — Если бы я мог, — шепчет Себастьян. «То все равно не оставил бы», — мысленно добавляет он. — Ты пропустил ту часть, где я говорил про наши фотографии? — Ох, Боже, — выдыхает Крис. Стэн выдыхает тоже. — Мы должны обсудить, что будем говорить прессе. — Ничего. — Себастьян. — Я ничего не хочу им говорить. Если меня спросят, встречаемся ли мы, я скажу, что да, но если кто-нибудь начнет задавать тупые вопросы, я не уверен, что в ответ не двину ему в челюсть. — Это у тебя есть вариант отмолчаться. У меня — нет. Что я должен им говорить? «Себастьян запретил мне с вами разговаривать»? Вот это будут заголовки, вот это будет сенсация! Себастьян слышит, как по ту сторону что-то падает на пол и разбивается. Раздражение Криса передается ему и нарастает стремительно, как растет волна, но он берет себя в руки и старается ответить спокойно. Выходит нервно и немного истерично. — Слушай, Крис, твое дело, что ты им скажешь. Я не хочу делиться тобой со всем миром, но не требую от тебя того же. Хочешь рассказать им, как мы провели Рождество — пожалуйста. Можешь рассказать им хоть о том, как я сдружился со Скоттом, хоть о том, как я отсасываю при первой встрече. Можешь, блядь, хоть что им рассказывать, но я не думаю, что станешь. Надеюсь, что не станешь, — выдыхает он. Пальцы у Себастьяна мелко дрожат, и с сигареты, зажатой в левой руке, мелко осыпается на белый подоконник пепел. Он ждет ответа, кажется, целую вечность. — Ты хочешь погрузить прессу в информационный вакуум? — Мне плевать на прессу, — резко отвечает Себастьян; держать себя в руках трудно, но он дышит сизым дымом и повторяет себе, что не имеет права срываться на Крисе. Что он, вообще-то, ни на ком не имеет права срываться. — Извини. Просто это все не их дело. Крис долго молчит, и Стэн успевает скурить сигарету по фильтр и почти обжигает пальцы: он шипит, роняя окурок в пепельницу и смотрит, как фильтр плавится от затухающего уголька. В воздухе стоит кислый запах синтетики, и он открывает окно нараспашку, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Холодная осенняя морось окутывает его, и он ежится, кутается в теплую толстовку и отходит от окна. — Мы встретим Хэллоуин вместе? — спрашивает Крис, когда Себастьян удобно устраивается в кресле, поджимая ноги. Ему до невозможности холодно в одиночестве. — Я еще не видел график съемок. Прилечу, если будет возможность. — Хорошо, — отзывается Крис. Они еще некоторое время болтают о всякой ерунде, а потом Эванс кладет трубку, потому что стрелка часов неумолимо ползет к семи, и ему нужно идти. Себастьян встает с кресла и понимает, что умудрился за полчаса выстудить квартиру и замерзнуть до болезненной синевы на губах. Он закрывает окно и идет в теплый душ. Погружаясь в работу, Себастьян забывает обо всем, и хотя каждая собака на съемочной площадке уже знает свежие новости, ему наплевать: никто не тычет в него своим знанием, никто не пытается задать идиотский вопрос, никто не бросает на него косых взглядов, и можно просто раствориться в игре. Он не ходит по барам в перерывах между рабочими днями, он вежливо отказывается от походов в клуб с партнерами по съемкам, почти не разговаривает с агентом, у которой волосы дыбом и огромные от ужаса глаза каждую их встречу. Он погружает себя в состояние информационной изоляции: ноутбук вторую неделю пылится на столике, телефон Себастьян берет в руки только для того, чтобы позвонить вечером Крису. Ему звонит мама, и, когда он не берет трубку, пишет взволнованное смс. Себастьян отговаривается плотным графиком съемок и абсолютной занятостью. «Прости, мам, совершенно нет времени вас навестить», — пишет он, и ему мучительно стыдно — так, что щеки горят, и уши заливает жаром. Спустя две с половиной недели на пороге его квартиры появляется Марго. Без Чейса, зато с бутылкой текилы и двумя сочными лаймами. Она говорит что-то про мудачество и про то, что так с друзьями не поступают, но Себастьян слушает ее вполуха. Он не хотел никого видеть, но ее присутствие иррационально успокаивает, и по его лицу расплывается довольная улыбка. Они пьют и разговаривают: сначала обо всем и ни о чем сразу, потом — о Марго с Чейсом, потом — о Крисе с Себастьяном. У нее странное лицо: смесь довольства и обиды, ее губы одновременно недовольно поджаты и растянуты в улыбке, и кудри, ее вездесущие кудри добавляют озорства — или все это просто его фантазия. Они приканчивают бутылку уже заполночь и перед уходом Марго делают пьяное сэлфи, которое Себастьян потом, лежа в постели, отправляет Крису. Ответ приходит, когда он уже готов провалиться в сон. «Отлично выглядишь. Напомни мне поблагодарить ее за это», — пишет Крис. «Эй», — набирает Себастьян в ответ; хочет написать что-то еще, но засыпает, не коснувшись экрана, и так и не отправляет сообщение. К концу октября Себастьян начинает радоваться тому, что не играет главную роль в фильме. У него намечается небольшой отпуск, и он как раз успевает на празднование Хэллоуина, и когда покупает билет, совершенно не думает о том, что у него нет костюма, что ему придется идти с Крисом на вечеринку в толпу незнакомых людей, он думает только о том, что Крис будет рядом несколько дней, и это заставляет его строчить ему смски по пять-шесть штук в день, а по вечерам в последние три дня до вылета он до смерти забалтывает его по телефону. У Криса усталый голос, и, наверное, думает Себастьян, ему тяжело. Это он снимается с людьми, с которыми раньше не работал, а Крис вертится в компании уже-почти-друзей: там Реннер, там Дауни, там Йоханссон, в конце концов, и Себастьян прекрасно помнит, как они все любят пошутить и посмеяться. Они работают на износ, и все жалобы, которые приходят от Криса — исключительно на Уидона. «Какой же он мудак», — пишет Крис и присылает фотографию Скарлетт, которая держит бутафорский пистолет так, словно готова сейчас же прострелить голову режиссеру. Себастьян улыбается, сидя в трейлере во время обеденного перерыва. Лос-Анджелес встречает его теплом, солнцем и вспышками фотокамер. Себастьян прикрывается козырьком кепки и темными очками, игнорирует окрики и бегом бежит на стоянку такси. От чувства, что он голый стоит посреди людной площади, его спасает машина, и, называя адрес, он переводит дух. Он набирает Крису короткое смс и ждет ответа до самого вечера. И вместо пламенных обещаний вернуться домой сразу после окончания рабочего дня получает блядское «Мстители, общий сбор!» Себастьян, разморенный лос-анджелесской теплотой, сначала думает, что Крис ошибся номером. Потом до него доходит, что, раз он отправил смс, в бар-то он точно собирается. «Какого хрена», — думает сонно Себастьян. На часах начало десятого, и он набирает Криса почти на автомате. — Ты так пошутил? — спрашивает он, когда гудки прекращаются. — Нет, — смеется Крис. — Приезжай. — Я не хочу, — хрипит он. Эванс, конечно, знает о его карантинном режиме, и, конечно, черт его дери, сразу понимает, в чем дело. — Они уже вышутили весь свой годовой запас шуток. Все будет нормально, приезжай. Себастьян вздыхает в трубку. — Если меня и там поймает какой-нибудь мудак с камерой, я тебя придушу. — Зайдешь через черный ход. Крис сбрасывает вызов раньше, чем Себастьян успевает хоть что-то сказать, поэтому у него нет другого выбора, кроме как одеться во что-нибудь более приличное, чем растянутая и мягкая, как пыль, домашняя футболка Криса, сесть в такси и назвать адрес из смски. По пути Себастьян пытается убедить себя, что он не сможет прятаться от камер вечно. В конце концов, ему придется выйти в магазин за продуктами или приехать на премьеру фильма, или дать интервью какому-нибудь желтому журнальчику. Все, что его ожидает в этих ситуациях, априори хуже, чем посиделки с Мстителями. Пара голубых шуток, издевки Дауни, всезнающие улыбочки Йоханссон — что ж, это он может пережить. К тому же, Крис будет рядом. В клубе жарко, душно и темно, и вся мстительская компания собирается на втором этаже — на большом диване вокруг круглого стола. Подходя к ним со стаканом пива, Себастьян хочет спросить, кто из них тут король Артур, но не успевает сказать ни слова: Крис замечает его, хватает за запястье и тянет на себя, заставляя сесть совсем рядом. Стэн едва не расплескивает пиво, и только чудом штаны Эванса остаются прилично сухими, а его щеки — девственно белы. Крис приобнимает его и включается в прерванный разговор. На них все смотрят, и Себастьян снова чувствует себя голым, но потом Скарлетт улыбается и тянется его обнять, целует в щеку и шепчет на ухо: «Он тут страдал за вас обоих». Себастьян отвечает ей нервной улыбкой и ближе жмется к Крису, и, конечно, этот его жест никак не мог остаться без внимания. — Эй, Себастьян, — улыбается ему Дауни, — твоей принцессе нужен расслабляющий массаж, или он оторвет голову нашему режиссеру. «Моей принцессе, — закатывает глаза Себастьян, — нужны запасные мозги». — Мог бы протянуть ему руку помощи, я не слишком ревнивый, — вяло отшучивается Стэн и утопает взглядом в бокале пива. Рука Криса на его колене фантастически горячая и родная, и его голова плывет — от его близости, конечно, не от пива, и через полчаса ему становится совершенно плевать на подколки и на то, как смотрит на них Скарлетт. — Эй, — наклоняется он к ней, — может, прислать тебе нашу совместную фотку? — Если вы не перестанете прямо сейчас друг друга лапать, фотки мне не понадобятся, — отвечает она. И многозначительно косится на руку Криса, поглаживающего Себастьяна по бедру. Его собственные руки обнимают Криса и пустой стакан, и Себастьян думает, что пришло время залиться чем-нибудь крепким до отказа, нажраться и отпустить себя, наконец. Его план хорош: встать, уйти к бару, выпить, вернуться за Крисом и пойти танцевать. Проваливается он на третьем пункте, потому что, усевшись за барную стойку, долго не может выбрать, что пить. В итоге он пьет коктейль из текилы, ликера, абсента и Тобаско, и думает, что после пива его, вероятно, быстро накроет. Не хватает только цветных таблеток — и все будет как в молодости. Прося бармена повторить, он оглядывает зал и цепляет взглядом Криса: он идет, целенаправленно раздвигая толпу, как море — Моисей, прямо к нему, глядя прямо в глаза. Себастьян выпивает коктейль почти залпом и чувствует, как горит рот и как плывет голова, и вся жидкость в его тормозной системе — не меньше, чем сорокаградусная. И едва Крис подходит к нему, он обнимает руками его лицо и целует, кусает губы, заставляя открыть рот, и врывается языком в терпкое, с привкусом виски и сигарет тепло. Они целуются, и Себастьян обвивает ногами ноги Эванса, вжимая его меж разведенных колен, и ему почему-то хочется, чтобы камеры поймали их прямо сейчас, и чтобы завтра это фото, где он прижимает Криса к себе, где Крис целиком и безраздельно его, разлетелось по всем таблоидам. Крис стонет в поцелуй и тянет Себастьяна назад, в толпу за своей спиной. Он поддается: соскальзывает плавно с высокого стула, не разрывая поцелуя, и проваливается в жар чужих тел на танцполе. Вокруг темно, но ярко: всполохи светомузыки вспарывают темноту, и вспышки стробоскопа бьют по глазам — Себастьян отвык, и ему почти больно. Он опускает веки и отдается во власть чужих рук, и, Боже, как же это хорошо — отдаться, наконец, своим желаниям, танцевать, не скрываясь, оглаживать сильные плечи и прижиматься своими бедрами к чужим. Себастьян разворачивается в его объятиях и вьется в танце, чувствуя спиной жар, на талии — сильные руки, задницей — каменный стояк. Он совершенно пьяный и абсолютно счастливый: блаженная улыбка плывет по его губам, и сердце заполошно бьется, стучась о ребра, и, Боже, мы теперь взрослые, нам все можно. Себастьян смеется и прижимается к Крису теснее, притирается к нему бедрами, откидывает голову на его плечо и ловит шеей горячие, мокрые поцелуи. Он и сам весь мокрый, и в его собственных штанах — пожар, но сдвинуться с места, отойти в туалет и отдрочить друг другу по-быстрому — даже это кажется преступлением. Они пьют, танцуют, потом снова пьют, и Себастьян уже так пьян, что плевать на все, и он тянет Эванса на улицу, вызывает такси и закуривает, похабно обхватывая фильтр губами и выдыхая дым в рот Крису. Они стоят посреди улицы, в переулке рядом кто-то блюет, и через дорогу какая-то баба вопит пьяно в телефон. Себастьяну все равно. Наутро он смутно помнит, как они садились в такси, зато хорошо помнит, как трахал Криса в коридоре, прижав к стене, и как после этого они в клочья изорвали подушку — она напоминает о себе пухом и перьями, разлетевшимися по всей спальне. Криса нет, и на кухне, прицепленная магнитом к холодильнику, висит записка: «Последний день съемок перед каникулами». И в конце приписан по-детски игривый смайлик. Утром тридцать первого Себастьян просыпается первым и готовит завтрак, пока Крис обнимает единственную целую подушку и пускает на нее слюни. За завтраком он спрашивает, какие костюмы они наденут. — Понятия не имею. Можем нарядить тебя в вампира, — говорит Крис. — Или не наряжать, ты и так похож. — Можем обмотать тебя флагом ЛГБТ, — ворчит Себастьян в чашку сладкого латте, больше похожую на ведро. Иногда эти шуточки про вампиров, Румынию и иже с ними начинают его заебывать. — Самое то в свете последних событий. Крис увлеченно глотает яичницу и смеется, и Себастьян на минутку думает, что все нормально, а потом вспоминает, что так и не набрался смелости позвонить матери. — Как ты, — спрашивает он, — с семьей? — Нормально, — пожимает Крис голыми плечами. Себастьян прячется за огромной кружкой, обнимая ее обеими руками, и подтягивает к себе ноги. — Скотт, правда, был в бешенстве. — Почему? Он же был в курсе. — Ну, он сказал, что такие заявления не делаются в прямом эфире, — проворчал Крис голосом Скотта. — И что мама потом вынесла ему мозг, но мне его не жаль. Себастьян опускает взгляд в пол и смотрит на матовый кафель цвета молока. Эванс увлеченно хрустит тостами и лязгает вилкой по тарелке. — Я так и не поговорил с Чейсом, — выдыхает он в кружку. Глупо надеется, что его не слышно, но Крис поднимает участливый взгляд. — И не позвонил маме. Я не знаю, что им сказать. — Я все уже сказал за тебя. Стэн кивает и смотрит за плечо Криса на солнечный Лос-Анджелес. Он думает, что Крис — такой же солнечный, как и город, в котором он живет. Себастьяну, чтобы соответствовать, наверное, нужно поселиться в Портленде. — Так что насчет вампирских нарядов? — спрашивает Эванс, загружая посудомоечную машину. Себастьян с тоской смотрит на кружку в своих руках и понимает, что ее придется мыть руками. — А кем нарядишься ты? — Охотником на вампиров? — Как символично, — язвит Себастьян. — Может, еще ленточкой красной обвяжемся, чтобы наверняка? За спиной повисает тишина, и Себастьян оборачивается, ожидая увидеть все, что угодно, но не выражение мучительной боли на чужом лице. Он чувствует, как теряет дыхание, и сглатывает горькую слюну. — Крис, извини, я просто… — Я знаю. — Выслушай меня, — давит он. — Там просто будет толпа незнакомых людей, и там точно будут журналисты с камерами и, ты ведь понимаешь, что мы попадем в объектив? И на страницы какого-нибудь хуевого журнальчика на следующее утро, понимаешь? — Твои предложения? Разойтись по разным углам ринга на всю ночь? — Я просто предлагаю обойтись без лишних демонстраций. — То есть, да, — говорит Крис. Так уверенно, что Себастьяну отчаянно хочется врезать ему по роже. — Перестань переиначивать мои слова. — Перестань нести хуйню. Про нас и так уже все знают, какой смысл делать вид, что это неправда? — Ты, блядь, серьезно, что ли, не понимаешь? — Себастьян соскакивает со своего места и делает шаг навстречу; между ними — расстояние в две ладони. — Ладно, дай людям удовольствие пообсуждать пару месяцев, в каких позах мы трахаемся, но тебя не смущает, что мы живем в пиздец каком нетолерантном мире? Зайди в интернет, почитай комментарии, не хочу, блядь, в один прекрасный вечер лишиться головы, свернув не в тот переулок. — О, вот только не надо драматизировать, — стонет Крис. — Написать тебе список звезд, которые вполне счастливо и безболезненно живут вне шкафа? — Напиши себе список случаев, когда ты пользовался мозгами, прежде чем трепать языком. Себастьян ведет себя как склочная девка, и осознание этого отрезвляет. Он смотрит на Эванса, на боль в его глазах и чувствует себя еще большим мудаком, чем обычно. — О, Боже, — выдыхает он, сжимая Криса в объятиях. — Господи, прости меня, Крис. Пойдем на вечеринку как вампир и охотник, хочешь? — Хочу. Себастьян улыбается и целует мягкие губы и гладко выбритый подбородок. Себастьян фыркает и плюется, но не может не оценить свою аристократическую бледность, круги под глазами и яркие вишневые губы. Костюм ему тоже нравится, на нем темный плащ, белоснежная рубашка с тонким хлопковым кружевом у горловины и манжет, белые перчатки, черные брюки с идеальными стрелками, лакированные туфли и жилет из бархата глубокого винного цвета. Себастьян вообще-то не страдает нарциссизмом, но сейчас, глядя в зеркало, хочет поцеловать отражение. На Крисе — черный балахон и шляпа с широкими полями, и он бесится от того, что приходится постоянно закидывать голову назад, чтобы видеть стоящих перед собой людей. — Я просто буду играть гейского Дракулу, надеюсь, это не даст мне провалиться в панику у всех на виду, — предупреждает он Криса перед выходом. — Если кто-нибудь зажмет тебя в подсобке, я приду, чтобы воткнуть осиновый кол в твое сердце, — драматично шепчет Эванс ему на ухо, и Себастьян громко хрюкает от смеха и представившейся картины. Теперь в руках у Стэна бокал шампанского, и он обольстительно улыбается в камеру. Губы алые и горят от поцелуев, и фотографу явно нравится — рыжий тощий парень трется рядом с ним уже пять минут, не меньше, и Энтони в костюме загнивающего трупа дурачится, пытаясь привлечь внимание неприступной вампирской твари. Себастьян взглядом вылавливает Криса в толпе, и Маки спрашивает: — У вас случилось чего? За вечер ни разу не подошли друг к другу. — Я не уверен, что он не трахнет меня прямо здесь, если я подойду слишком близко. Лицо у Тони крайне забавное, и Себастьян улыбается, замечая краем глаза, что фотограф, наконец, свалил куда подальше. — Успокойся. Дыши, — командует он. — Просто не хотим плодить слухи и фотографии. — А, ну да, точно, — Маки забавно задирает бровь и расслабляется. — Но про трахнуть я не шутил, — добивает его Себастьян и, наблюдая за мученическим выражением на изрядно подгнившем лице, отпивает из бокала. С Крисом они сталкиваются ближе к концу вечера, когда вечеринка из светского раута переходит в обыкновенное «нажраться и танцевать до упада». Свет приглушают, официанты раздвигают столы и включают музыку погромче. Себастьян берет с подноса еще один бокал и подходит к Крису и Скарлетт, увлеченно обсуждающим роль Черной Вдовы в жизни Баки Барнса. Себастьян позволяет себе вмешаться. — Баки слишком гей для Кэпа, чтобы встречаться с Вдовой, — говорит он. Йоханссон переводит на него веселый пьяненький взгляд. — Это ты слишком гей для Баки Барнса, — отвечает она. — Господи, если бы тебе дали роль Капитана, на роль Баки бы подошел только Мэтт Бомер. — Вот кто точно слишком гей для Баки Барнса, — вставляет Крис. Себастьян переводит на него взгляд, и Эванс приподнимает брови, мол, что я такого сказал? — Ооо, вы такие милые, — смеется Скарлетт. — Эта ревность, Стэн! Остынь немного, подожжешь портьеры. — Напомни мне, почему я с тобой разговариваю? — Потому что не можешь удержаться, когда в твою постель суют женщину. — Я никогда больше не получу нормальную, не-гейскую роль, — шутливо хныкает Себастьян. — Я надеюсь, никто тебя не слышал. Это звучало очень нетолерантно, — говорит Крис. — Перестань бросаться моими словами, — просит Стэн, его бровь изгибается красивой дугой, и со стороны он наверняка выглядит очень надменно. — Я просто хочу напомнить тебе, что все теперь знают, что ты спишь с мужиком, — пожимает плечами Крис. — Господи, что, здесь и сейчас? — шипит Себастьян. Скарлетт благополучно куда-то девается и не слышит весь этот бред, а может, слышит — и потому куда-то девается. — Почему бы не здесь и не сейчас? К нам за весь вечер никто не подошел и никто не задал тупых вопросов, мне кажется, у тебя просто разыгралась паранойя. — Это к тебе никто не подошел, а около меня весь вечер терся фотограф, я думал, у меня лицо потрескается от этой блядской улыбки. — Он терся около тебя, потому что ты охуенно выглядишь, а не потому что ты пидор, Господи, Себастьян, останови истерику прямо сейчас или я тебя поцелую, — говорит он. Себастьян затыкается мгновенно. Он спиной чувствует за собой фотоаппарат и, блядь, если это снова тот рыжий фрик, он свернет ему шею на месте. Во избежание — Стэн не оборачивается. — Чтоб ты знал: мне сейчас стало очень обидно, — с мерзкой ухмылочкой говорит Крис. — Я не собираюсь целовать тебя, — закатывает глаза Себастьян. — Здесь, — добавляет он. После вечеринки все новости о них с Крисом максимально приличные и, вообще-то, Себастьян начинает подозревать ебаного рыжего фотографа в нездоровом интересе: фотографий обольстительного Дракулы в интернете столько, что хватит на несколько лет вперед. После вечеринки и ночи чудесного пьяного секса Стэн возвращается в Нью-Йорк, а Эванс летит на съемки в Англию. Теперь они долго не увидятся, и Себастьян на прощание целует Криса в лоб. «Поцелуй ангела», — шутит он, и сил отвечать на шутку нет. Ему не хочется. Ощущение бесконечного счастья слетает с него, когда на съемочной площадке появляется ебаный рыжий фрик; он просит автограф и сфоткаться в инстаграм, и Себастьян не привык отказывать, но этот пацан заставляет его яйца сжиматься в страхе. Съемки идут своим чередом: днем они снимают, в перерывах Себастьян отправляет Крису сообщения, а вечером он звонит из Англии, и Стэн матерится, потому что — роуминг, блядь, что ты делаешь. — Я хотел послушать твой голос, — говорит он. — Мы могли созвониться по скайпу. — Могли, — соглашается Крис. — Но? — Но я хотел услышать твой голос прямо сейчас, и у меня нет под рукой ноутбука. — Мистер всегда-выполняю-свои-желания Эванс. Это так эгоистично, знаешь, думать только о себе, — Себастьян косится на часы. На них половина второго ночи. — Ты мне теперь всю жизнь это припоминать будешь? — вздыхает Крис. — Давай хотя бы по телефону ссориться не будем. Что на тебе надето? — Да ладно, нет, ты не станешь, — смеется Стэн в трубку. — Мои яйца лопнут, если я сейчас же не кончу, поэтому: что на тебе надето, Себастьян? — Ты ебанутый, — сообщает он, и через пять минут сжимает в руке член, выстанывая в трубку что-то определенно очень неприличное. Себастьян уходит в изоляцию еще на долгих полтора месяца. Его приглашают на несколько интервью, но он просит агента отказывать всем, потому что все еще не уверен, что сможет адекватно отвечать на вопросы. Возможно, — думает он иногда, — возможно, Крис прав, и у него действительно паранойя. Может, никто и не собирается задавать ему вопросы о личной жизни, спрашивать о Крисе, об их планах на будущее и прочем дерьме. А может, и собирается. Шаткое «может быть» держит его в постоянном напряжении, и когда за неделю до Рождества в трубке раздается очередное «совместное интервью», он почти готов кричать в голос. Едва он успевает сбросить звонок, телефон оповещает об смс, и он уже думает, какими словами красиво послать всех к черту, когда оказывается, что сообщение — от Криса. «Только не отказывайся. Я уже согласился». «Какого черта?» «Интервью», — лаконично отвечает Эванс. «Нахуя ты согласился, я спрашиваю?» Ответ приходит через полчаса, и это совсем не тот ответ, которого Стэн ждет, потому что — на минуточку — он задавал другой вопрос. «У меня завтра последний день съемок. Приеду в Нью-Йорк, пустишь?» «Пошел на хуй», — пишет в ответ Себастьян. И улыбается, как придурок. Двадцатого декабря Крис прилетает в Нью-Йорк — усталый и немного подзагоревший. На улицах лежит талый снег, холодно, и нос у него красный, как помидор. На интервью они приезжают на следующий день в маленькую уютную студию, сидят на одном ужасно тесном диванчике, и уже в этом Себастьян видит очевидную провокацию. Интервьюер — молодая симпатичная блондинка с ворохом крупных кудрей вокруг бледного круглого личика. Себастьяну нравятся такие — светлые и кудрявые, но когда заканчиваются вопросы об окончании съемок «Эры Альтрона» и предстоящем участии в сиквеле «Капитана Америка», он понимает, что у этой конкретной блондинки в голове — мусор, и испытывает непреодолимое желание стереть с ее лица вежливую участливую улыбку. — Крис, ваше заявление вызвало живой интерес у публики. — Правда? — мило улыбается Эванс. — Я не хотел делать из этого сенсацию. — Решение заявить об этом было совместным? — Конечно, — отвечает Себастьян. Он сегодня необычайно разговорчивый, и его ухмылкой можно резать металл. — Мы долго думали об этом. В конце концов, вы же не думаете, что кто-то из нас настолько глуп, чтобы говорить такое, не предупредив другого? Крис незаметно, но очень ощутимо пихает его локтем в бок, но Себастьян внутри кипит, бурлит и взрывается огромными пузырями, поэтому ему плевать. — В самом деле, — соглашается блондинка. — Вы довольно долго скрывали свои отношения. Почему решили открыться именно сейчас? — Скотт — вы же знаете Скотта? — подтолкнул нас к этому, пусть и неосознанно, — говорит Стэн. — Что вы имеете в виду? «Господи, как туго ты соображаешь», — думает Себастьян. — Его пример заразителен, — уточняет он. Под вцепившимся в него взглядом Криса решает не болтать лишнего, но журналистка сама вынуждает их, задавая вопросы. — Близится Рождество, как планируете провести этот праздник? — Встречусь с семьей, я думаю, — улыбается Крис. — Это ведь семейный праздник. Подарки, рождественский ужин, ну, все такое. — Разве вы не планируете провести Рождество вместе? — Разве вы хоть раз видели, чтобы мы проводили его вместе? — спрашивает Себастьян. Улыбка на его лице как приклеенная, и, пока блондинка соображает, что ответить на этот вопрос, он встает и выходит из студии. Девушка обращает свой взгляд на Криса, и он пожимает плечами. — Не обижайтесь. На нас столько всего навалилось, Себастьяну тяжело с этим справиться. Блондинка мило улыбается, и Крис тоже хочет сделать ей какую-нибудь гадость. На следующий день в журнале появляется статья с громким названием: «Крис Эванс и Себастьян Стэн — выдержат ли их отношения проверку публичным вниманием?» В статье ни одного лишнего слова, и даже вопрос о совместном праздновании Рождества, заданный Стэном репортерше, без изменений отпечатан там черным по белому. Статья собирает лайки в интернете. Себастьян не может спать. Крису звонят: друзья, семья — поздравляют с наступающим Рождеством и обещают передать подарки при первой встрече. Крис смеется и тоже распинается в теплых поздравлениях, подзуживает сестер, клянется матери, что приедет, как только сможет, и долго спорит со Скоттом в духе «да» — «нет», и Себастьян упускает суть проблемы. Крису звонят и шлют смски, и Стэн дергается, как невротик, от каждого звука, изданного его блядским Гэлекси. Когда он вешает трубку, поговорив с мамой, Себастьян не выдерживает и спрашивает: — Ты уедешь в Бостон на праздники? — Нет, — отвечает Крис. Он быстро строчит кому-то сообщение и поднимает взгляд на Себастьяна, когда тот задает следующий вопрос. — Почему? — Хочу остаться с тобой. Себастьян отворачивается к приоткрытому окну. В Нью-Йорке холодно и ярко от рождественских украшений, и снег крупными хлопьями валит на влажный асфальт. Белый пух отзывается теплом в груди, но Себастьян не знает, почему; не помнит, шел ли снег в Румынии или в Австрии, или, может, ему просто нравится этот молчаливый танец. Он курит, выдыхая дым в тонкую щелку; с улицы тянет морозом, и руки у него немеют так, что он не чувствует на них своего дыхания. За спиной раздается звук входящего сообщения, и Себастьян чувствует всеобъемлющее отчаяние. Сегодня уже двадцать третье, и он жутко хочет спать, потому что всю ночь не мог уснуть: ворочался с боку на бок, пытался обнять Криса, затыкал уши наушниками, пробовал пить снотворное, но его недолгий, мутный сон был больше похож на дрему, и не принес никакого отдыха. Теперь день клонится к вечеру, и веки у него тяжелые, словно свинцом налитые, и его самое большое желание — упасть и проспать к чертям все праздники. И он не хочет, чтобы Крис из чувства вины бросал семью. Ему и без этого очень хреново. — Меня раздражает твое идиотское самопожертвование, — сообщает он, наконец, туша окурок в пепельнице и закрывая окно. — Я не спрашивал, что ты об этом думаешь. Звучит очень двусмысленно, и Себастьян кидает на него короткий взгляд из-под ресниц. Он молчит, потому что сил нет отвечать, ссориться, заново начинать бессмысленную перепалку. Анализируя все их разговоры с того рокового дня, Себастьян начинает понимать, как это выглядит. Они словно перетягивают канат, только вместо веревки — чувство вины; и если Крис испытывает угрызения совести только потому, что Себастьяну плохо, то Стэн изнывает, потому что стал причиной этой катастрофы и потому что Крис чувствует себя виноватым. Он помнит, как было раньше: они по-настоящему ссорились раз или два; постоянно перебрасывались ядовитыми фразочками к обоюдному удовольствию. Теперь каждый их разговор походит на хождение по минному полю или на войну, в которой Себастьян знает все болевые точки Криса и бомбит только их, постоянно напоминая, что его длинный язык изрядно подпортил им жизнь; Эванс перенимает эту привычку и в разговорах начинает поддевать сам себя, сбрасывая бомбы на склады с оружием и провизией. Себастьян гадает, когда они начнут бомбить мирные поселения. Себастьяна это бесит. Себастьян хочет, чтобы он уехал. Себастьян хочет спать. Собственный телефон лежит выключенный на подлокотнике кресла, и на нем тонким слоем оседают крохотные пылинки. Он очень хочет позвонить Марго, но боится оказаться в зоне действия сети. Информационная изоляция, говорит он себе, это лучший вариант из всех имеющихся. Проворочавшись еще одну ночь и сожрав полпачки таблеток, Себастьян решает, что ему нужна помощь. Он забивается Крису под бок — горячему, сонному Крису — и дышит его запахом, впитывает его тепло, пытается в нем раствориться. Крис переворачивается во сне и притягивает Себастьяна ближе, заключая в клетку сильных рук, и забирается ладонью в волосы, давит пальцами на кожу, разгоняя кровь, тянет пряди в разные стороны, гладит загривок. Через несколько минут у Себастьяна стоит, и ему одновременно смешно и хочется плакать. Ему так хочется спать, что он не уверен, что не уснет на середине, если они решат заняться сексом. Будет очень обидно; еще обиднее будет умереть от недостатка сна. Он расталкивает Криса и трется членом о его бедро, скрытое за тонкой тканью пижамы. Себастьян гладит его живот над резинкой и тянет вниз, спуская штаны под колени, сам сползает ниже. Он целует кожу под пупком и берет мягкий член в рот, слушая невнятное бормотание сверху. Крис просыпается окончательно, когда у Себастьяна уже полный рот, и слюна стекает по подбородку, а в уголках глаз скапливаются слезинки. Он берет глубже, пропуская в горло, и Крис задыхается, чувствуя фантастическую пустоту, обнявшую головку, и стонет тихо, опуская руку на чужое плечо. Себастьян сосет самозабвенно, он хочет, чтобы Крис кончил ему в рот, залил спермой все лицо, и, может, тогда захлестнувшее с головой чувство чужого удовлетворения даст ему уснуть спокойным сном. У Эванса другие планы. Он тянет его наверх, укладывая на себя, стирает слюну с подбородка и целует мягко, долго. Рука исчезает с его волос, и Себастьян чувствует разлившийся в воздухе запах шоколадной смазки. Крис раздвигает ноги и проталкивает под себя руку, и Себастьян хочет продолжить поцелуй, но должен смотреть. Он отстраняется и видит, как Крис приподнимает бедра и проталкивает в себя блестящие, скользкие пальцы, как жадно и без стеснения принимает их в себя, мягко и шелково обхватывает их. Себастьян дышит через раз и хочет сказать что-нибудь, но не может: только открывает и закрывает рот, и смотрит неотрывно. Крис тянет пальцы назад и расставляет ноги еще шире, раскрываясь, подставляясь. Стэн подставляет под руку член, и Крис размазывает по нему остатки смазки, тянет ближе, опрокидывая на себя, выбивая воздух из легких. Себастьян помогает себе рукой, направляет, трется головкой о подрагивающую в нетерпении дырку и стонет звонко в чужие губы. И он уже готов войти, погрузиться в теплую сладость, когда на тумбочке справа оживает телефон. Звонок разносится в тишине так громко и неожиданно, что Себастьян вздрагивает и отстраняется. Он смотрит секунду на Криса, потом — на телефон, а потом чувствует подступающую панику. Член опадает, и он сползает с постели с каменным лицом, закрывается в душе и сидит там под горячей водой почти час. Крис не ломится в ванную и ничего не говорит, когда он выходит, красный, как рак, мокрый и разбитый. Он молча смотрит, как Себастьян одевается и садится в кресло с первой попавшейся под руку книгой. Сочельник. Полдень. У Себастьяна острые скулы и усталый взгляд. Себастьян бесконечно терпеливый. Себастьян на грани нервного срыва. День проходит как в тумане. Крис ставит телефон на беззвучный режим, но все еще время от времени проверяет его, отвечая на смс. Себастьян иногда смотрит на него, словно собирается что-то сказать, но продолжает молчать, забившись в кресло целиком. Крис думает, что у него еще никогда не было таких странных рождественских праздников; он вспоминает, как в прошлом году в Сочельник познакомил Себастьяна со Скоттом, и уже через полчаса они в два голоса подъебывали Криса так, что горели уши и щеки, и хотелось заткнуть Скотта подзатыльником, а Себастьяна — поцелуем. Рождество они тогда провели с семьей Эванса, и Крис помнит подозрительный мамин взгляд и улыбки сестер и понимает, что они еще тогда догадывались. Это Рождество они встретят втроем: Крис, Себастьян и повисшее между ними огромное хуевое нечто. Крис думает, что пора поговорить, но его так умело и старательно игнорируют, что ему начинает казаться, будто в квартире он один. Стэн время от времени выходит на балкон покурить и ничего не ест: то ли это его показательный бунт, то ли правда кусок в горло не лезет после утренней неудачи. Крис понимает, почему его игнорируют: Себастьяну наверняка неловко, стыдно и Бог весть еще как, и он не лезет, не собирается поднимать разговор об этом, ему вообще, в общем-то, наплевать, он просто хочет, чтобы Себастьян перестал ебать мозг самому себе и что-нибудь съел. Он идет на кухню, собираясь приготовить что-нибудь вкусное и заманить Себастьяна запахами, но вместо этого оскальзывается на лужице воды и летит лицом прямо на декоративную каменную кладку на стене. Он успевает выставить руку, но все проезжается щекой по камню, и теперь, наверное, чем-то похож на Двуликого. По квартире разносится громкое чувственное «Блядь!», и Стэн появляется в поле зрения раньше, чем Крис успевает встать на ноги. Щека горит, ладонь пылает, и сквозь ранки выступает кровь. Себастьян молча смотрит на него, помогает подняться и открывает перед ним дверь ванной. Эванс послушно садится на бортик и ждет доктора с лекарствами. Себастьян ставит аптечку на тумбочку и за подбородок поднимает лицо Криса. Вертит под разными углами, и глаза его блестят, как будто ему в самом деле нравится картина. Губы его сжаты в тонкую полоску, и дышит он через раз, смачивая ватный тампон в перекиси водорода. Крис знает, что его тошнит от этого запаха, и еще знает, что вполне мог сам зализать свои раны. Но руки Себастьяна теплые и касаются с нежностью, а смотрит он с такой тоской, что слова вырываются раньше, чем он успевает прикусить язык. — Давай поговорим, — просит он. Стэн мажет его лицо мазью для заживления ссадин, и Крис морщится. — О чем? — О тебе. У Себастьяна скулы острые, как бумага, и Крис находит это невозможно сексуальным, смотрит в его лицо, пока тот обрабатывает его руку. — Со мной что-то не так? — С тобой все не так, Себастьян, — вздыхает он и говорит, пока ему позволено. — Ты сам не свой из-за какой-то блядской статьи в интернете. Не ешь, не спишь, куришь все время, сам себе ебешь мозг, может, хватит? Себастьян долго медлит с ответом, словно выбирая, какой из тысячи хочет озвучить. В итоге он отворачивается, чтобы взять из аптечки бинт, и говорит правду. — Я заварил всю эту кашу, и мне хуево. Мне стыдно и хочется удавиться или снова сесть на наркоту. Я не знаю, как жить дальше. — Ты можешь просто перестать думать, что весь мир против тебя? Это журналисты, Себастьян, они и раньше задавали тупые неуместные вопросы. — Дело не в журналистах, — тихо говорит он, завязывая бинт узелком. — А в чем? — Во мне. — Ну, конечно! Я сейчас открою тебе страшную тайну: мир не вертится на твоем хую. — Видимо, он вертится на твоем, да? — фыркает Стэн в ответ, убирая маленькие ножницы обратно в аптечку. — Ты же у нас думаешь только о себе, верно? — Я не могу понять, кого из нас ты во всем этом винишь: себя или меня? Себастьян застывает, как изваяние, и поднимает на Криса нечитаемый взгляд. Долго смотрит прямо в глаза и дышит мелко и часто. — Я не знаю, — говорит он. — Я запутался. — Иди сюда, — Эванс тянет к нему руки и утягивает в объятия. Сжимает крепко и сильно, так, чтоб не вырваться и не убежать. — Послушай меня. Я сделал это, чтобы показать всем, что ты мой. Я не думал головой, я вообще не думал. Но я не жалею, Себастьян. И тебе не стоит. — Все изменится, — шепчет Стэн Крису в плечо. — Все изменится, понимаешь ты или нет? — Почти три месяца прошло. Пока единственное плохое, что с нами случилось — это твои расшатанные нервы. — Что ты предлагаешь? — Увидеть светлые стороны. — Например? — Ну, мы теперь можем жить вместе. — Я знаю. — И что ты об этом думаешь? — Мне нравится твоя квартира, — тихо говорит Себастьян, и Крис шеей чувствует его улыбку. Они падают в постель до одури нежные и пьяные от любви, смеются, кусаются и целуются, ласкают друг друга неторопливо, бережно, держат в руках, как сокровища. Крис прижимает Себастьяна к постели и растягивает долго, со вкусом, и он скулит под ним — с непривычки и от переполняющих чувств. Секс похож на карамель — сладкий, тягучий и липкий, Себастьян вязнет в нем и кричит, ему больно и приятно, ему сладко и горько, дышать тяжело, и слезы душат, катятся по вискам и мочат подушку. Крис беспорядочно целует его лицо: губы, щеки, ресницы, собирает языком соленые капли и шепчет бессвязно в ухо нелепицу — Себастьян не слушает. Он стонет и хочет перестать плакать, но слезы льются из глаз сами и, Боже, как ему хорошо. И жар Криса повсюду, и его горячие руки на бедрах: он снаружи, внутри, везде. Себастьян кончает на выдохе и проваливается в сон, не успев даже сделать вдох. Крис будит его спустя, кажется, пару минут, и Стэн отбивается от него пятками и локтями, натягивает на голову подушку и ворчит. — Просыпайся, мы Рождество проспим. — Ну и черт с ним, — стонет он. Крис топчется руками по постели, как довольный жизнью кот, и Себастьян все же смотрит на него, выглядывая из-под подушки. — Ну что? — Я купил дом в Голливуде. Себастьян смотрит на него, как на идиота. Себастьян отворачивается и вновь накрывается подушкой, чтобы скрыть улыбку. Себастьян верит в рождественские чудеса.