Метро

— Молодой человек, чего застыли? Сколько жетонов? — спрашивает у меня толстая женщина с темной бородавкой прямо на конце её подбородка. — А? — плохо расслышал вопрос, но, поразмыслив над возможными вариантами, показал два пальца. — Два жетона? Так бы сразу и сказали, не задерживайте всех. — Дамочка явно в плохом расположении духа. Я отдал один жетон своему другу, и мы вместе стали спускаться по эскалатору. — У Конни намечается ахуенная вписка. На его хате будет человек пятьдесят. Может и больше. Идешь? — Жа-а-ан, — протягиваю я, глядя на людей, поднимающихся по параллельному эскалатору, — сто раз говорил, что не собираюсь на такие мероприятия ходить. — Задолбал жить как пятидесятилетний дядька. Ну что тебе дома? Цветы полить надо? За огородом поухаживать? Тебе вообще есть что вспомнить, Джагер? — То, что я иду на золотую медаль, не? То, что у меня отличные оценки? То, что я получил приглашение об учебе за границей? Кирштайн фыркнул и отвернулся. — Ты даже не целовался ни разу. — А ты ни разу пятёрку не получал. — Опять ты про учебу! У тебя и девки никогда не появится, так и будешь смотреть на меня с Арми и завидовать. Я лишь ухмыльнулся и быстрее направился к приближающемуся поезду. — Поэтому у тебя всегда были плохие отношения с однокашниками. Были, есть и будут. Ты всегда ведешь себя как чужой. — Но ты же дружишь со мной, не? — равнодушно ответил, заходя в вагон, двери которого открылись прямо передо мной, отчего почувствовал себя супер крутым парнем из какого-то боевика. — Да я знаю тебя, когда ещё сам старался учиться. Бля, ты прикинь, как давно это было? — Харе так громко материться. Кирштайн плюхнулся рядом со мной, вальяжно вытягивая ноги вперед. — У тебя вообще планы какие на будущее? Хочешь всю жизнь слушать свою мамочку и потратить куча лет на обучение профессии врача? — Ага-а, — отстраненно протягиваю я, разглядывая людей, сидящих на противоположной стороне. — Вообще слушаешь, о чем я говорю? — Жан, скажешь, когда поезд остановится, сейчас шумно. — Я на следующей выхожу, долбан. — Значит смс-кой скинешь. Как и утром, когда лица людей похожи на лица утопленников, так и сейчас, когда многие едут с работы, ни одного радостного или улыбчивого лица. Одна девчушка с пергидрольными волосами, заплетенными в две косы, нервно заучивала что-то, шепотом это проговаривая, рядом с ней сидела усталая женщина лет шестидесяти с бровями, будто нарисованными подводкой, а скорее, под водкой, потом идет самый прекрасный человек из всех в этом чертовом вагоне, то есть тот, которого нет — пустое место. Далее яркий представитель хипстера, расставивший ноги чуть ли не до состояния шпагата и трясущий своим новеньким айфоном. А вот к нему подсел мужчина с до боли потным лицом. Он достал какой-то журнал для дачников из своей огромной сумки и стал им интенсивно обмахиваться. — Лады, пока, парень, мне надо выходить, — Кирштайн похлопал меня по ляжке и поднялся со своего места. — Удачки, — кинул ему вслед, ставя пакет с едой из Макдональдса на освободившееся место. В уже закрывающиеся двери влетела низкая брюнетка с сильно натянутым капюшоном, севшая рядом с хипстером. Её одежда была мокрой, видимо, пошел дождь. Не удивительно, все утро над городом раздражающе висели темные тучи. Она убрала с головы капюшон и, сняв с пальца резинку, стала завязывать в хвост волосы. Незнакомка подняла глаза на меня, сидевшего напротив; наши взгляды на четыре секунды остановились друг на друге. Рукава её куртки опустились к локтю, пока она занималась своими волосами, и на руках показались объемные цветные татуировки, ветвистые надписи и совсем мелкие рисунки вроде черной звезды или птицы-галки. Надпись, которую я заметил первой, — 'Morior invictus', которая трактуется как 'лучше умереть, чем быть побежденным'. Я бы и дальше исследовал её руки, если бы она не закончила с хвостом и не поправила свои рукава. Зато, отвлекшись от татуировок, я заметил, что у девушки выбриты виски. Брюнетка из маленького портфеля достала бывалый блокнот и донельзя сточенный карандаш. С самого детства моя мать втирала мне про то, что самая достойная пассия — девушка, согласная с патриархальным укладом её семейной жизни, чтобы даже и не думала о равенстве, которую легко прижать к ногтю, умную, вкусно готовящую и обожающую детей. Грязь на теле — татуировки — это красный свет. И пирсинг летит туда же. Мать уже насмотрела девушку, которая в принципе подходила её золотому сыну, то есть мне — Криста Ренц. Из приличной семьи, тоже собирается быть врачом, учится отлично, парня у неё ещё не было, то есть не испорчена. А по внешности — ангел. Не то чтобы мне нравилась эта девушка: на самом деле я просто привык слушаться мать и жить жизнью, которой хочет Карла. Я никогда с ней не спорил и во всем соглашался. Это безопасно. Я в упор смотрел на брюнетку и думал о том, что вот он, этот запретный мир, от которого меня ограждала мать. И черт возьми, я тысячу раз на улице видел таких же, как и она, но ни один такой человек не привлекал моего внимания. Её взгляд был странным, смотрящим сквозь тебя, в пустоту. Злым и холодным. Все люди кроме неё будто пропали из виду. Куда бы я не смотрел, конечным пунктом была эта таинственная девушка. И черта с два я мог объяснить, почему это происходит. На новой станции в вагон ввалилось чуть ли не все население этого города. Все толкались, не могли найти себе место. Люди заполнили весь проход так, что я не мог видеть ту незнакомку. Это правда помогло мне как-то остыть и успокоиться. Хреново, когда кто-то нарушает твое внутреннее равновесие. Я прикрыл глаза и устало выдохнул: в вагоне стало действительно очень жарко, это невероятно размаривало. Когда поезд стал приближаться к очередной станции и сбавлять скорость, чья-то рука тыкнула меня в плечо. Я резко распахнул глаза и увидел эту девушку, растолкавшую весь народ. Она демонстративно вырвала лист из небольшого альбома и сунула мне в руки, после юрко пробравшись к выходу и скрывшись из виду. На листке был нарисован мой портрет. Я ещё долго пялился на него, неумело скрывая свое восхищение. Какая-то рядом сидевшая бабулька улыбнулась и сказала, что у того, кто это нарисовал, большой талант. 'И что это было?' — вслух возмутился я и крепче вцепился в лист бумаги.