Come crawling faster Obey your Master Your life burns faster Obey your Master...
- Нет, Эдмунд, пожалуйста, только не сейчас! Я беспомощно оглядываюсь на Главную сцену, высящуюся всего в нескольких метрах от меня. С нее несется музыка, грохоча так, что рвутся барабанные перепонки. На многотысячную толпу, громоздящуюся на поле, льются киловатты, килотонны звука. Выступление "Чижа" идет полным ходом, и это значит, что всего через несколько минут его на сцене должны будем сменить мы. Группа "Пикник". Нашествие ждет нас. Выражение лица Шклярского безапелляционно. Он смотрит на сцену поверх моего плеча так, словно плевать хотел и на нее, и на тех, кто на ней, и на свое выступление, до которого остаются считанные мгновения. И вообще на все вокруг. - Сейчас! Это слово, слетающее с его тонких губ, нереально расслышать сквозь рев гитар "Чижа", доносящийся из динамиков. Но я его вижу, прочитываю по глазам, чувствую кожей. Оно неумолимо и окончательно, как приговор. Обжалованию не подлежит. Эдмунд разворачивается и уходит, и я, словно заговоренный, без тени сопротивления следую за ним. В белом шатре, увенчанном табличкой с названием группы, сейчас нет никого. Актеры, звуковики, технический персонал, Стас и Леонид, Сафронов - все сейчас у сцены, готовятся к нашему выступлению. Мы уже тоже должны быть там, с гитарами наперевес, замерев наизготовку у кромки кулис. Но вместо этого Эдмунд мягко вталкивает меня в шатер и заходит следом, опускает брезентовый клапан, служащий неким подобием двери. - У нас десять минут, - предупреждаю я, перекрикивая долетающий со сцены грохот, нерешительно цепляясь пальцами за воротник своего черного поло. Шклярскому пофигу. Все с тем же непроницаемым выражением лица он стягивает с себя футболку и отбрасывает ее в сторону, не снимая при этом очки. - Я знаю. Спустя миг он оказывается напротив меня, его руки пробегают по моей груди, презрев преграду из ткани, и я замираю посреди шатра на дрожащих ногах, забывая, как делается вдох... Я сильнее его. Я больше, я выше, я крупнее. Но почему-то в его руках я всякий раз становлюсь беспомощным, безвольным, как кукла... * Когда он впервые попросил меня раздеться, я скинул одежду с такой скоростью, словно всю жизнь тренировался. Быстрее, чем успел понять, для чего ему это понадобилось. Это случилось вскоре после смерти Воронина. Только годы спустя я додумался, что, возможно, он хотел не меня как такового, а лишь мое тепло... поддержку... разрядку... Впрочем, даже теперь, уже осознав эту мысль, я отгоняю ее, не пускаю дальше края своего сознания. Я не позволяю себе думать, что Эд меня использовал. Я не хочу так думать. Я всегда относился к нему... по-особому? Ну да, пожалуй, огрубив и упростив до предела, можно и так сказать. Я встретил Эда намного позже, чем узнал о нем. С первой минуты нашего с ним знакомства - тогда еще невзаимного - он, точнее, его голос, ведь именно он первым вошел в мою жизнь с самиздатской виниловой пластинки, был для меня чем-то нереальным, чем-то... высшим, нездешним, неуловимым... И позднее, уже став для меня вполне живой, реальной фигурой в весьма конкретном телесном обличье, он все равно оставался таким. Непознаваемым, как истина. Демиургом. Богом. "Я за тобой пойду хоть в огонь, хоть в воду", - сказал я ему однажды. Это было как раз после гибели Воронина, когда мы оказались на распутье, и было не совсем понятно, как выживать дальше. Эдмунд никак не мог определиться с новым клавишником, колебался и сердился, предчувствуя негатив со стороны поклонников в адрес Стаса. Тогда я и заявил ему это. И я действительно был готов пойти. Поддержать любое его решение. Разделить с ним любые бедствия и невзгоды. Наверное, именно поэтому я до сих пор каждый раз впадаю в ступор, словно не понимая до конца, что со мной происходит. * Я никогда не противлюсь ему, наоборот. Он нежен и предупредителен со мной настолько, насколько, кажется, вообще может быть мужчина... с другим мужчиной. Его руки - ловкие, чуть шершавые, с гибкими сильными пальцами. Созданные, чтобы ласкать. Каждое прикосновение их - как к струнам гитары: трепетно, бережно, и в то же время бьет точно в цель. Заводя мгновенно, с пол-оборота, вырывая из реальности и унося вихрем куда-то в запредельную высь, к непозволительному блаженству. Настолько острому и безумному, что хочется рыдать. А может, это что-то другое обжигает и душит подступающими слезами, сидя глубоко внутри? Что-то тяжелое, горькое, жгучее, то, что я ощутил еще тогда, в самый первый раз. Пульсировавшее где-то в груди в такт сильным, глубоким толчкам. Тогда я заставил себя... нет - позволил себе поверить, что так ноет рана, оставленная в душе трагическим уходом Сергея. Свежая. Еще не закрывшаяся. Теперь, по прошествии лет, я понимаю, что это было совсем другое. Было - и есть. Осколки моего мира. Разрушенного, разнесенного в прах. Того, в котором он - непогрешимый Бог, а я - восхищенное безмолвие перед ним. Они все еще впиваются в мою душу своими острыми, как бритва, краями. Раз за разом. Вновь и вновь. Рождая обреченность и пустоту. Отзываясь тупой ноющей болью с каждым движением. Я был готов принять за него любую муку, продать душу, отдать ему свою жизнь. А ему оказалось нужно всего лишь мое тело. * Боль от вторжения пронзает тело насквозь, заслоняет собой мир, но лишь на мгновение. Все проходит, исчезает без следа с первым же его движением во мне, с первым толчком. Нам никогда не нужно много времени, или это мои внутренние часы сбиваются на его бешеный ритм и несутся галопом? Эдмунду хватает буквально нескольких минут, чтобы содрогнуться и коротко прорычать, достигая разрядки, а затем с поразительной для его хрупкой фигуры силой перевернуть меня на спину. Его руки и губы чутко и умело, всего несколькими касаниями подводят меня к пределу, за который он уже перешел. Еще миг - и я кончаю, выгибаясь в сладостно-мучительном спазме, впиваясь зубами в собственную ладонь, чтобы не закричать. Когда вместо дикого раскаленного марева перед глазами вновь появляется мир, Эдмунд уже одет и непоколебимо спокоен. Наклоняется, придерживая левой рукой гриф висящей на плече гитары, правую протягивает мне. - Поднимайся. Идем. И нет времени ни копаться в себе, ни стыдиться, ни терзаться сомнениями. Когда мы выныриваем из шатра, "Чиж" как раз доигрывает последнюю песню. Быстрым шагом движемся в сторону сцены - навстречу, размахивая руками, уже несется взволнованный звуковик. Счет на мгновения. Над толпой у сцены уже взметнулся флаг с огромным желтым Символом. Нашествие ждет нас. Ждет. Смутная боль, ненависть к себе, растревоженный рой жалящих мыслей... Осколки старых иллюзий в израненной душе. Сейчас все неважно. Все - потом. А пока... Визг возбужденной толпы оглушает, сливаясь с ревом динамиков, нагретые струны гудят под рукой. Тонкий черный силуэт, как на крыльях, вылетает на сцену, и я лечу вслед за ним. За моим боссом. Хозяином. Демиургом."Вот такая, бля, музыка, такая, бля, вечная молодость..."