Я скучаю

      Эрик открывает дверь своим ключом, и, не снимая обувь, проходит сразу на кухню. Моет руки, разбирает пакеты, берет банку пива и идет в гостиную. Сидит посередине дивана, откинув руку на спинку, не спеша отхлебывает напиток, разглядывая стену перед собой. Когда совсем темнеет, поднимается в спальню, раздевается, аккуратно складывает вещи на свою полку, идет в душ. Чистит зубы, ставит будильник на 7:00 и ложится спать.       На следующий день все повторяется. И через день. И через неделю. Через шестнадцать дней с того момента, как Чарльз от него ушел, Леншерр возвращается домой с работы и застает там Рейвен. Она складывает в большую картонную коробку все книги Ксавьера, которые от частого использования выглядят довольно потрепанными. Девушка даже не оборачивается, услышав шаги за спиной, лишь продолжает сосредоточенно заполнять коробку. Эрик, немного постояв у порога, идет на кухню, разогревает что-то из полуфабрикатов, завалявшихся в холодильнике, и включает телевизор. Выпуск новостей подходит к концу, когда сестра Чарльза заходит на кухню со своей ношей в руках. Подходит к холодильнику, ни разу не взглянув в сторону мужчины, замирает на мгновение, окидывая взглядом дверцу, всю увешанную магнитами, и находит то, что искала – любимый магнитик Чарльза, на котором изображена заснеженная горная вершина на фоне звездного неба. Ловко отцепляет его, кладет поверх книг и идет к выходу. – Вообще-то это я ему подарил, – не отрываясь от экрана, бросает вдогонку Эрик.       Рейвен, не оборачиваясь, показывает ему средний палец и напоследок громко хлопает дверью.       Чарльз частенько расстраивался из-за того, что между его сестрой и его любимым мужчиной никак не складывались дружеские отношения. Рейвен считала Леншерра слишком самолюбивым, высокомерным, заносчивым и черствым. На ее взгляд, брат был достоин большего, чем «польско-немецкий мудак в идеально сидящих водолазках». Эрик же вообще не испытывал никаких особых чувств по отношению к бестактной родственнице своей второй половины. При встрече с Рейвен он либо коротко кивал в знак приветствия, либо (по просьбе того же Чарльза, который не оставлял надежд сделать их семейные ужины мероприятием действительно семейным) отвешивал комплименты в адрес девушки таким тоном, что они становились еще более сомнительными, и Рейвен, как следствие, воспринимала каждую фразу Эрика в штыки.       Шестнадцать дней назад, стоя немного в стороне, в ожидании, когда основная масса многочисленных дальних родственников, учеников, коллег и знакомых разойдется, и Леншерр сможет подойти и тоже попрощаться с профессором Ксавьером, Эрик понимал, что ему тут не рады, но его это мало волновало. У него всегда были довольно сложные отношения с окружающими людьми, в отличие от Чарльза, который был любимцем всех и вся. И вот, в то знойное, весеннее утро, которое предзнаменовало начало новой жизни, мимо Эрика одной из последних прошла Рейвен. На миг задержалась около мужчины, не поднимая головы, видимо, обдумывая что-то, а Леншерр, в свою очередь, безэмоционально выдал: – Интересная шляпка.       Девушка все же подняла глаза. Если бы Эрик был чуть менее подготовленным человеком или же не был бы знаком со вспыльчивым характером Рейвен, то в его голове точно зияли бы две дыры; настолько ее взгляд был переполнен ненавистью и презрением. Видимо, посчитав, что не стоит даже тратить время на Леншерра, она молча прошла мимо.       Эрик, дождавшись, когда оставшиеся люди отойдут на приличное расстояние, наконец-то смог приблизиться к Чарльзу. Встал рядом, не зная, куда деть руки, собрался с мыслями, попрощался сухо, скупо и поторопился уйти.       На обратном пути понял, что не знает, что будет делать в опустевшей, тихой квартире, и зашел в бар. Наверное, это был первый раз, когда алкоголь возымел такой эффект, и эмоции овладели разумом Эрика. По дороге к дому, в такси, которое ему вызвали добрые люди, находившиеся в баре, Леншерр словно одержимый названивал Чарльзу, отправлял на его номер сообщение за сообщением.       Таксист высадил его у подъезда. Эрик, по-прежнему пьяный, ввалился в квартиру, громко звал Чарльза, бродил по комнатам, включая и выключая свет, видимо надеясь, что Ксавьер где-то в одной из них. Дополз до спальни, открыл шкаф с одеждой, перерыл все вещи Чарльза, вышвырнул все содержимое комода, разбросал по комнате, непрерывно продолжая звать Ксавьера. В конце концов, залез в его осенний плащ и, спотыкаясь и шатаясь от стены к стене, спустился вниз и замер перед дверью в кабинет профессора. Постоял, покачиваясь, и, наконец, повернул ручку. Вошел внутрь, плотнее закутался в плащ. Набрался все же смелости, окинул комнату взглядом.       То тут, то там все еще были видны клочки пены, оставшиеся после тушения. Пожарные приехали быстро, поэтому огонь не успел перейти на другие комнаты, да и в кабинете сгорела только рабочая зона: пара книжных стеллажей, обои на левой стене и около окна, и небольшой диванчик, на котором иногда отдыхал профессор. И на котором он уснул в тот вечер. После вскрытия Эрику сказали, что Чарльз умер от отравления угарным газом. Он даже не проснулся и не чувствовал боли, когда языки пламени добрались до него. Леншерр выслушал все это с бесстрастным лицом, поблагодарил врача, вернулся в дом, который в одночасье стал могильником, и запретил себе даже смотреть в сторону кабинета. И вот теперь он стоял посреди пепелища в измятом черном строгом костюме, растерянно оглядываясь по сторонам. Наткнулся взглядом на фотографию в разбитой рамке, которая, видимо, упала со стола. Будто в насмешку огонь сожрал только ту половину, на которой был запечатлен счастливый, улыбающийся Чарльз, а самого Леншерра, снисходительно согласившегося сделать снимок, не тронул; изображение лишь слегка поблекло под воздействием температуры. Эрик опустился на колени, подполз к фотографии, вытащил то, что от нее осталось, внимательно осмотрел карточку со всех сторон. Убедился, что от его мужчины не осталось ничего, абсолютно, ни единой черточки, всхлипнул жалобно и улегся на покрытый сажей и копотью пол. Свернулся калачиком, зябко ежась и вздрагивая, смял клочок бумаги в кулаке, и остался так лежать до утра, тихонько, в полголоса продолжая звать Чарльза Ксавьера.       Эрику казалось, что за месяц чувство потери притупилось, что теперь у него достаточно сил для того, чтобы прийти на могилу человека, которого он так сильно любил, но так мало говорил об этом, так редко давал понять насколько Чарльз ему дорог. Со стороны их отношения и правда выглядели так, будто это Ксавьер любил, дарил всего себя, окружал заботой и лаской, а Леншерр лишь позволял себя любить, снисходил до Чарльза. Эрик не был эмоциональным человеком, ему было сложно говорить о своих чувствах, показывать их, в такие моменты он ощущал неловкость и вообще становился косноязычным, путался в словах и не мог красиво выразить то, что было у него на душе. А Чарльз понимал это и принимал своего порой угрюмого, порой раздражительного, иногда капризного, но очень преданного мужчину таким, какой он есть.       Эрик думал, что дойдет до могилы, положит цветы, постоит пару минут. Говорить что-то или просто здороваться не собирался, потому что не верил во всю эту чушь, что мертвые видят и слышат. Сначала все шло так, как Эрик и запланировал: он еще с дорожки увидел свежую могилу, которая пестрила яркими красками многочисленных букетов. Приблизился уверенно, пристроил свои цветы и посмотрел на портрет. Взглянул в знакомые, родные, любимые глаза, которые всегда смотрели в ответ с нежностью, на веснушки, которые Леншерр просто обожал, целовал трепетно, осторожно. Взглянул на своего Чарльза и тут же обессилел, растерял всю смелость. Отвел глаза, сжал зубы, пытаясь справиться с собой. Открыл было рот, чтобы все-таки что-то сказать, но ком в горле мешал. Снова попробовал заговорить, но в груди так страшно защемило, что мужчина тут же поджал губы, не позволяя вырваться ни звуку. Вдохнул несколько раз медленно, глубоко, настроился и решительно поднял глаза на портрет. И вдруг понял, что губы дрожат, а в горле першит невозможно. И заплакал. Разом хлынули все слезы, которые Леншерр держал в себе этот месяц, который оказался таким невозможно долгим, бесконечным, мучительным без Чарльза. Эрик плакал, как мальчишка: взахлеб, всхлипывая, размазывая соленые дорожки по лицу. И, наконец, прорыдал: – Я соскучился. Я так соскучился по тебе, Чарльз.       Он провел около могилы весь вечер. Сидел, вспоминая все, что было. Сколько всего они пережили вместе, через что прошли, и как много он – Эрик – не смог, не успел сказать, потому что не знал, что времени не останется. Все тянул, тянул, никуда не торопился.       Уже собравшись уходить, Эрик в последний раз смотрит на Чарльза и просит серьезно: – Если тебе сейчас спокойно, ты не страдаешь и твоя душа упокоена, то дай мне какой-нибудь знак. Мимолетный, едва уловимый – любой. Только дай знать, что с тобой все хорошо.       И той же ночью Леншерру снится, будто он с трудом продирается сквозь чащу леса. Ветки мешают, хлещут со всех сторон по лицу, но он куда-то безумно торопится, даже во сне боится опоздать. Рвется вперед, не обращая внимания ни на какие преграды. И вдруг выходит на поляну, с которой ему открывается вид на высокую, темнеющую в сгущающихся сумерках гору, вершина которой теряется в где-то высоко в облаках. А у подножья горы палатка, которую треплет прохладный вечерний ветерок. Эрик замирает, глядя на все это, но тут его внимание привлекает шум: слева из-за деревьев на поляну выходит человек. Леншерр приглядывается и понимает, что это Чарльз с охапкой хвороста. Эрик жадно смотрит на мужчину, наглядеться не может, потому что даже сейчас помнит, что Чарльза больше нет.       Ксавьер тем временем подходит к палатке, садится у входа и начинает разводить костер. Юркие язычки быстро перебираются с ветки на ветку, озаряют все кругом, потрескивают весело. Чарльз сидит и смотрит на пламя, а Эрик стоит в тени деревьев и смотрит на него. Он не знает, сколько времени проходит, может несколько минут, а может и несколько часов. Окончательно темнеет, и костерок остается единственным источником света. Чарльз вдруг поднимает голову и смотрит наверх, Эрик делает то же самое и невольно замирает: на небе сияют миллиарды звезд, они собираются вместе и сливаются в Млечный Путь. И Леншерр понимает, что видит то, о чем много лет мечтал Чарльз: он еще со школы уговаривал Эрика поехать куда-нибудь в горы, поставить палатки, сидеть у костра, любоваться звездным небом, но тому все было не до этого.       Чарльз еще какое-то время смотрит на звезды, а потом роется в палатке и достает фонарь со свечой. Поджигает фитилек, встает на ноги и направляется к горе. И Эрик только сейчас замечает, что между валунов виднеется едва различимая тропа. Он хочет позвать Чарльза, попросить его не ходить, остаться, потому что в темноте может быть опасно, но с губ не слетает ни звука. Все, что остается мужчине – беспомощно смотреть в спину Чарльза, уходящего все дальше и дальше. Эрик исступленно вглядывается в темноту до тех пор, пока не стихает звук шагов, а свет фонарика окончательно не исчезает где-то среди камней.       Эрик просыпается с тяжестью в груди. Глаза припухшие, будто он плакал во сне, и нос не дышит толком. Леншерр с трудом садится на кровати, запускает пальцы в волосы и апатично смотрит перед собой. Он сидит так совсем недолго, потому что с первого этажа ему слышатся какие-то звуки. Мужчина встает и спускается на кухню – позвякивания и бряканья раздаются именно оттуда. Заходит и чувствует, как земля уходит из под ног, и все тело немеет, потому что у плиты стоит Чарльз. Лопаточкой ловко переворачивает что-то на сковородке, от усердия высунув кончик языка. А Леншерр смотрит на него во все глаза и не знает, что делать, потому что Чарльз умер. Эрик оплакивал его. Ксавьер тем временем выключает плиту и оборачивается. – Эрик! Ты уже встал, а я не слышал, как ты спустился, – улыбается привычно, ласково. Подходит к оглушенному мужчине, целует в щеку. – Пора побриться, колючий совсем.       Леншерр хватает его за руку: рука теплая, настоящая, живая. И Чарльз реальный, живой. – Ты чего? – смеется Ксавьер. – Ты же умер, – выдавливает из себя мужчина. – Я понимаю, ты недоволен тем фактом, что праздники мы проведем с моей мамой и сестрой, но знаешь, Эрик, имей совесть, такие заявления – перебор!       Профессор фыркает негодующе и отходит обратно к плите: – Иди умывайся, завтрак готов.       Леншерр послушно разворачивается и собирается идти в ванну, но все никак не может прийти в себя и поверить, что весь этот кошмар был просто сном, что вот он – его Чарльз, здесь, с ним. Уже у порога он замирает, поворачивается и серьезно смотрит на Ксавьера: – Я скучаю. – Что? – кажется, Чарльз начинает беспокоиться, потому что с Эриком сегодня что-то явно не так. – Каждый раз, когда я возвращаюсь из командировок, ты спрашиваешь, скучал ли я по тебе. И я ни разу не ответил. Так вот, Чарльз, я скучаю. Очень. Я тоскую по тебе, когда тебя нет рядом.       Эрик не ожидает, что щеки Чарльза вдруг заалеют, а губы тронет смущенная улыбка. – Кофе сейчас сварится, иди быстрее в ванну, а то все остынет, – бормочет он, отводя сияющие глаза.       Леншерр летит вверх по лестнице, потому что не отведать на завтрак горячие оладьи Чарльза – преступление.