Планеты

Честно — я и сам не заметил, когда наше «ничего между нами нет» постепенно стало перерастать во что-то вроде: «Да, я купил тебе пачку», «Зайдешь на пять минут?», «А на пятнадцать?». Зеленый, Пуэр, с ягодами, черный китайский и даже японский. Индийский. Улун. Белый, черный вечерний, цейлонский, боже. Мы перепробовали всё. У нас даже одинаковые кружки. Из одного и того же магазина, с одной и той же полки. Только по цвету разные. «Зачем?» спрашивал ты меня всё время, а мне только и оставалось ответить, что это забавно. «Смотри, твое одеяло как кимоно» — говорил я. Мне нравится, когда ты смотришь на меня, как на придурка. Однако ты всегда сдаешься, достаешь из шкафа плед, кутаешься в него, а потом мы воображаем себя всякими важными древнекитайскими монахами: Лао-цзы, Ицзин, — черт знает кем еще, я уже не помню. Крайне редко такое случалось с нами, а все потому что ты любишь смотреть на меня, как на придурка. Смотреть так вредно, укоризненно, свысока. Даже когда я наклонялся над тобой. С чего ты это придумал вообще — звать меня на чай? Всего какой-то несчастный доклад по истории. Ну, досталась нам одна тема, ну оказались мы в одном доме, в одной комнате и с глазу на глаз. Для тебя эта оценка важная, а по понедельникам я теряюсь в своем одеяле, и в пятницу мы снова напиваемся, так что из всей недели на доклад мы вырвали всего три вечера. Я бы ни за что не подумал, что после этих часов, проведенных вместе, ты станешь делиться со мной сигаретой. Полгода прошло с того момента, как я стал собирать эти дурацкие чайные этикетки, и день с того, как я тебе в этом признался. Вчера я сказал тебе, что оставляю их в книге, чтобы не помялись. И без всяких экстрасенсорных способностей я мог догадаться, что тебе это покажется смешным. Лестно. Я вообще не знаю, зачем я сказал тебе об этом. Зато мы сравняли счет — ты угощаешь меня табаком, я собираю твои этикетки. Один-один — пока что ничья. Браво! Здорово, когда люди могут найти хотя бы для себя оправдание своим действиям. «Прости, я забыл», «Извини, я был занят», «И снова прости — я просто случайно умер». Я же могу позволить себе лишь одно оправдание — «Знаешь, я просто сегодня пью». Все бы ничего, но это не выходит за пределы нашей нормы. Ты должен понимать, что если ты пьешь, ты можешь не волноваться за свою душу, раскрывать ее, пускать по чертогам пьяных других, разбрасываться ею в разные стороны так смело и нелепо. А под утро снова собирать ее и склеивать по кусочкам. Самое забавное и интересное — когда тебе семнадцать, тебе за цирк этот несчастный никто и слова не скажет. Об этом мы условились с самим миром. — Какого черта ты делаешь? Крейг приподнялся на локтях, все еще не отрываясь от своей бутылки. Он был пьяный. Невыносимо пьяный. Терпеть его не могу в такие моменты. Я ведь тоже не трезвый, да и все вокруг, но, черт бы его побрал, когда он пьянеет, он ужасен. Никто так не меняется, никто так не открывается. Я взглянул на него и прижал окурок к запястью. Просто помолчи. — Кенни. — М-м? — окурок уже давно потух, а я все крутил его, вжимая его всей злостью себе в кожу. — Какого хуя? Я сначала решил не отвечать, но потом сдуру выпалил, что ожоги от сигарет похожи на планеты. Они и правда были похожи, но вспоминал я об этом только тогда, когда пил. Вот вам и оправдание. На правой щиколотке у меня была, наверное, уже целая галактика. — Дай-ка сюда, — он кивнул в сторону пачки с сигаретами, отхлебнул из бутылки и поставил ее на пол. Почему-то я никогда не мог насмотреться на его взъерошенные волосы. То есть, сами по себе они были прямые, гладкие, но сейчас Крейг просто не пренебрег полежать в обнимку с паркетом. В последнее время я часто видел его без шапки, но только не взъерошенного. Протянул ему сигарету, даже заботливо сунул под нос зажигалку и поделился огнем. Какие-то считанные секунды — первая затяжка, вторая, он встает на ноги. Пара шагов — и нога Такера нагло упирается мне в колено. — Ложись. — Чего? — все это время я улыбался. Правда всего краем губ, но почему-то сейчас моя насмешливая улыбка куда-то так подло исчезла. — Ложись, говорю, придурок, — еще пара секунд, он сел мне на бедра, вцепился в руки и пытался их, наверное, присобачить к полу. Я растерялся. В животе ощущалось то самое из всего неприятного, что может испытать человек в присутствии другого человека. Особенно, когда этот человек — Крейг Такер. Пьяный Крейг Такер, черт его дери. Я несколько раз грязно выругался и попробовал спросить, что он делает. Мы часто с ним дрались, не из злости, просто в шутку, и, несмотря на нашу разницу в телосложениях с пользой в его сторону, мы были на равных. Почти всегда. Хотя, если признаться, больше всего доставалось всегда мне. — Я не собираюсь с тобой сейчас играть в эту чушь, — и я расслабил руки. — Поиграем тогда в твои планеты. Почему мы забрались в самую дальнюю комнату в доме Донована? В первый раз в жизни я заметил, что жалею о том, что в этой комнате не было ни единой души. Кроме разорванной души пьяного Крейга Такера. Снова затяжка, он берет сигарету в руку, а другой держится за мои ладони. Мне было интересно. — Серьезно, Крейг? Ты ведь не серьезно, приятель. — А ты как думал? — он улыбается. Детский сад. Я ведь знаю, как это больно. Поэтому я всегда делал это аккуратно, редко дотрагиваясь, редко прижимая. Я бы взмолился, если бы не наш дебильный счет. Нужно выбираться отсюда. — Конечно, разбежался. Он впечатывает мне в запястье сигарету. Сильно и больно. Больно, больно, больно. Невыносимо горячо, ты просто прожигаешь мою руку насквозь. Ты просто сжигаешь мою кожу. Ты ее разъедаешь. Я много ругался и напрягал руки, но все без толку. Закрывал глаза, запрокидывал голову, снова смотрел на него. — Отпусти меня, кретин, мне больно. — Смотри, это Марс, — он развернул руку к моему лицу. Большое красное пятно, — какие там у него спутники? — Нихуя не смешно, отпусти, говорю, — а в голове все крутятся эти паршивые Деймос и Фобос. Деймос и Фобос. Деймос и Фобос. Такер снова затягивается. — Деймос, — он внимательно всматривается в тлеющую сигарету на моей руке, как будто вырисовывает сложный красивый орнамент, — и Фо-обос. — Пожалуйста, Крейг… Снова затяжка. — А это Юпитер. Он немного больше Марса. На Юпитер Крейг потратил всю оставшуюся сигарету. Ведь он немного больше Марса. Я было обрадовался уже этому и хотел послать все к чертям собачьим вместе с этим космосом и Крейгом, но он схватился за зажигалку. Он не хотел меня слушать — просто нагревал зажигалку. Я замер в ожидании очередной планеты, прожигающей мою руку, и одна его нога случайно слетела с моей. Я ударил его коленом по спине раз, хотел ударить второй, но вышло что-то несуразное. — Да тише ты. Не дергайся. Я мог все вытерпеть, это не было смертельным. Мог вытерпеть даже больше, сверх этого, но я не понимал, откуда у него ко мне столько злости. Откуда? Он прижимал мне зажигалку к руке один раз, снова нагревал ее и снова прислонялся ей во второй. Каждый раз поворачивал мою руку ко мне и показывал – вот, смотри, два маленьких рубца от поперечного разреза на колпачке у зажигалки. И еще два, смотри. — Если ты меня так ненавидишь, какого черта ты… Я запнулся. Смогу ли я оправдаться перед ним утром после всего, что сейчас скажу? — Что «я»? Нет, не смогу. Никогда. — Какого черта тогда ты так на меня всегда смотришь? Пускаешь в свой дом? Рассказываешь о чем-то… Я сплю в твоей кровати, когда устаю, прямо как у себя дома и… — Я замолчал. Два-один в пользу Крейга. Я никогда не оправдаюсь. Никогда бы не подумал, что найдется в мире какой-то человек, который загонит меня в такой бестолковый тупик. Самый бестолковый тупик на свете. Такер перестал улыбаться. — Просто не делай так со своими руками больше, дебил. Крейг расслабил хватку, встал с меня и сел на пол рядом. Позже я стащил одеяло с кровати Клайда и лег на пол — ближе к Крейгу. Все оставшееся время до утра мы пролежали на паркете молча, даже не пытаясь взглянуть друг на друга. Два-два?