***
Три дня спустя Константин Денисович стоял на тротуаре у отделения милиции и ждал автобус. Собственное счастливое освобождение стало для него сюрпризом, ведь он уже успел забыть о том, что передавал пару своих «испорченных бланков» одному из старых друзей. Похоже, эти бланки дошли до правильного человека и пришлись по вкусу... Возвращенную рукопись он крепко прижимал к груди, чтобы ветер не вырвал ее из рук. В кармане брюк лежали новенькая корочка члена Союза писателей, оформленная на псевдоним, и кассета с записью допроса, которую сказали уничтожить. Никто не должен был узнать, что гены могут ошибаться.Часть 1
7 августа 2015 г. в 15:54
Следователь Никита Иванович Георгиев сидел около окна, и солнечный свет слепил Константина Денисовича в те редкие моменты, когда он поднимал глаза. Господин Георгиев, скрестив руки и по-птичьи наклонив голову, смотрел на Константина Денисовича. Тот сидел, закинув ногу на нагу, и нервно потряхивал тапочкой, повисшей на пальцах. Разделял мужчин тяжёлый стол, на котором лежала внушительная кипа бумаги, покрытой мелкими рукописными строчками; сквозь них проглядывали машинные графы. Со стороны они напоминали строгого учителя и нашкодившего ученика, если только ученик мог носить полосатую тюремную робу и быть пристегнутым одной рукой к столу. Господин Георгиев кашлянул и протянул Константину Денисовичу мятую пачку сигарет. Тот неловко вытащил одну, жадно втянул дым и сам того не ожидая хохотнул: его схватили как раз тогда, когда он выходил на улицу покурить, забыв спрятать рукопись. Минздрав предупреждал же. Сейчас эта неопровержимая улика и лежала на столе, и почти каждый день добавлялись новые и новые листы. Первыми были, конечно же, те, которые он прятал за стояк в туалете, не нужно быть семь пядей во лбу, чтобы понять, что Люда, его жена, их и отдала сразу же, как в квартиру пришла милиция. Константин Денисович ее ни в чем не винил. Более того, он сам бы поступил так же, потому что сокрытие использования неврожденных полномочий каралось ненамного менее сурово, чем само использование, а Наташку кто-то должен был растить. У неё теперь и так несмываемое пятно на будущей репутации. Константин Денисович вздохнул, надел тапочку и тихо спросил:
— Если я расскажу все, то мне дадут позвонить домой?
— Посмотрим, — уклончиво ответил господин Георгиев и нажал кнопку на диктофоне, приняв вопрос за готовность говорить.
— Меня зовут Гулевич Константин Денисович, обвиняюсь по статье 14...
— Перейдем к делу.
Константин Денисович посмотрел на следователя поверх очков с треснутой правой линзой. Он не любил, когда его перебивали во время рассказа. Пусть это и допрос, но это была его история, а истории должны иметь структуру от завязки до развязки, и негоже вмешиваться в неё кому-либо, кроме автора.
— Извините, буду рассказывать так, как ложится, хорошо? Иначе могу упустить что-то важное. Вам ведь важно узнать, почему это случилось? Так я начну? Хорошо. Когда я родился, генетический анализ определил во мне склонность к математике, высокую стрессоустойчивость и усидчивость, отлично подходящую для рутинной работы. Так что я был создан для этой работы так же, как и вы для своей: внимательный, патологически честный - я уверен - и с быстрой реакцией. Вот такая правдивая сводка, дарующая человеку место в часовом механизме общества с самого рождения. Правильно подобранные шестерни исправно крутятся, и - слава нашим генетикам! Человек, склонный к медицине, будет отличным врачом, а способный убедить - дипломатом. А тот, в ком нашли будущее пристрастие к насилию, может сразу отправляться в тюрьму, либо в армию, если повезёт с прочими характеристиками. Вся наша жизнь, говорят, записана в маленькой, меньше волоска, спирали. Одно время я много об этом думал...
— Вы не забыли, что ваша речь записывается и все может быть использовано против вас?
Константин Денисович пожал плечами. Конечно же, он говорил страшные вещи, тянущие уже на обвинение в измене, но он уже утонул. Так на кой ляд мертвецу аспирин?
— Уже поздно пить Боржоми.
— Поясните?
— Просто цитата из одной книги. Можно я вернусь к своему рассказу, господин следователь? Я учился вместе с другими такими же мальчиками и девочками — будущими инженерами, ракетостроителями, математиками. Рационалами. Кто-то даже скажет «занудами», но мне они нравились, хотя я никогда не чувствовал себя своим среди других. Моя любезная супруга Людмила Михайловна говорит...
— Вы отвлеклись. Вернёмся к делу.
Константин Денисович смущенно улыбнулся и взъерошил редеющие волосы, осыпав голову пеплом с позабытой сигареты.
— Да, конечно, господин следователь. На бумаге я куда лучше излагаю свои мысли, потому что там можно долго обдумывать слова, взвешивать их... Знаете, в этом тоже есть своя математика, причём не только в стихах. Наверно, поэтому я заинтересовался литературой после того, как в мои руки попала одна из запрещённых книг. Тогда я мало что в ней понял, но почувствовал, что прикоснулся к чему-то большему, чем то, что нам давали в наш час в неделю на литературе. Наши писатели, безусловно, мастерски владеют словами, потому что у них это якобы в крови, но им не хватает чего-то, что было у старых мастеров. Сейчас я немного начал понимать чего именно.
— Чего же?
Константин Денисович улыбнулся и откинулся на спинку жёсткого стула, насколько позволяли наручники. Он догадывался, что на самом деле Георгиев смеётся над ним, думая: «Тоже мне литератор отыскался», но ему необходимо было поделиться с кем-то своими мыслями.
— Жизни. Сомнений. Им с младых ногтей внушили, что они станут великими, что их устами будет вещать целый мир, целое государство, поэтому они ничего не ищут, но боятся ошибиться настолько, что пишут, будто копию с фото снимают. А то как же получится: они родились писателями, а оказались... Банкирами, предположим. Некрасиво. Не может же банкир создавать что-то, кроме цифр, это не в его природе, да и наши идеи не из цифр состоят. Все так думают, и я тоже так думал, но сомневался в глубине души. Там, где потом начали появляться чужие голоса, рассказывающие мне незамысловатые истории. Сначала я просто грезил, телом находясь на уроке геометрии, а душой — сражаясь на турнире за сердце принцессы. Память зыбка, но записывать я боялся, а зря - сейчас бы с удовольствием взглянул на то, что придумывал тогда, когда не знал правил.
Господин Георгиев взял со стола стопку, вытащил нижний лист и пробежал глазами по тексту, уже расплывшемуся и поблекшему от времени. Написан он был не на испорченном бланке. Константин Денисович уже и не помнил, что там было. Наверно, какая-то сказка для дочери. Он редко их записывал, но иногда случалось.
— Этот документ создан пять лет назад.
— Писать я начал ещё раньше, в последних классах школы. Получалось, конечно же, плохо, потому что была у меня только склонность к анализу, благодаря которой я своим умом дошёл до кое-каких общих правил. Да и другого пути не было: в литературный меня не взяли из-за тех же пресловутых генов, а книг о писательском искусстве не достать. Вот про авиастроение или циклы Жюгляра — пожалуйста, сколько угодно, а про то, как увлечь случайного читателя с первой строчки - ни одной. Однажды у меня опустились руки и, подумав, что раз уж судьбой мне не написано глаголом жечь сердца людей, то придётся довольствоваться тем, что есть, я выбросил ручки и тетрадки, начал жить, как должно человеку моего склада. Посещал семинары для студентов-экономистов, на одном из которых и познакомился с будущей супругой, с головой погружался в цифры и графики спроса и предложения, но не чувствовал себя счастливым. Я не мог молчать. Можно мне листочек, что вы в руках держите?
Следователь кивнул. Константин Денисович бережно взял у него из рук лист. Это и правда была сказка про котёнка, который считал себя тигром.
— Здесь я только начинал работать всерьёз, пусть это и сказочка, которую рассказать пару раз и забыть. Зато я могу с гордостью сказать, что придумывал для своей дочери истории, которые ей нравились. Но если бы только сказки... Вы когда-нибудь думали о том, что вы оставите после смерти, господин следователь? Я хотел оставить после себя славу первого, кто сломал гены. Ах, честолюбивые мечты... — Константин Денисович вздохнул. — Но, похоже, после меня останется только дело по статье 14: экономист, вообразивший себя писателем.
— И что вы планировали делать, когда закончите? Вы обычный смутьян и только.
— Смутьян? Помилуй Боже! — Константин Денисович нервно рассмеялся. — Почему вы решили, что я буду разрушать и взывать к бунту против сложившейся системы? Когда был подростком, то да, хотел. Ну а какой подросток не хочет быть бунтарем? Нет, мне неплохо, у меня есть жена, ребёнок, хорошая работа, мне просто нужна возможность дышать и говорить.
— Однако вы в тюрьме, Гулевич.
— Да, к сожалению. Я виноват в том, что начал делать то, что лично мне не положено, и не остановился вовремя.
— Вы сожалеете об этом?
— Хотел бы я соврать, но до этого при вас же обещал сотрудничать, так что нет, не сожалею. Я сделал то, о чем мечтал, пусть и не полностью: попасть в Союз Писателей и подержать в руках книгу со своим именем на титуле у меня не выйдет — гены не те, а среди знакомых нет тех, кто смог бы меня протащить туда обманом.
Солнце уже почти село, верхушки голубых сосен скрыли его, и в комнате наконец-то воцарился полумрак. Господин Георгиев взглянул на наручные часы и встал со своего места, неспешно, вразвалочку, дошёл до двери и постучал в неё костяшками пальцев. Константин Денисович облегчённо вздохнул: на сегодня допрос был окончен.
— Так мне можно будет позвонить? — напомнил он, пока дюжий тюремный охранник застегивал наручники.
— Может быть, завтра.
Почти сразу же, как неудачливого писателя вывели, зазвонил телефон. Георгиев, листавший материалы дела, прижал трубку плечом. Звонивший майор Сергеев, судя по голосу, был чем-то разозлен.
— Никита Иванович? Вы сейчас с Гулевичем?
— Нет, только что отпустил. Что-то случилось?
— Да, случилось. Звонили сверху.