* * *
Мерсер — первопричина. Мерсер — виновник без вины. Чудовище поневоле. Он не понимает, что происходит и всего лишь хочет найти информацию. Ты помнишь самое первое столкновение в улье отчётливее всего остального. Помнишь этот взгляд, растерянный, непонимающий. Так смотрят звери, изумлённо гадая, зачем их заперли в клетку. Он дрался, дрался отчаянно и резко, почти уложив тебя на обе лопатки. Поэтому ты без всякой жалости всадил ему шприц в спину, но это не помешало ему исчезнуть в самый последний момент. Сейчас ты слабо представляешь, с чем столкнулся, но сводки погибших бойцов «Чёрной Стражи» открывают твои глаза шире. Ты начинаешь искать сведения об Алексе Мерсере. Роешь глубже и глубже. Слушаешь доклады подчинённых о его поведении. И картина начинает менять полярность не в пользу стороны, на которой ты стоишь. С тех пор прошли дни. Всего несколько суток. А потом ты узнал, что на Нью-Йорк упадёт бомба — и твои взгляды резко меняются. На Нью-Йорк упадёт бомба — и надо этого не допустить. К чёрту «Чёрную Стражу». К чёрту Рэнделла. Потому что частичка светлого альтруизма светится ярче всех прожекторов на базе. Потому что ты слишком хорошо знаешь, что правильно, а что – нет. И смерть многих тысяч невинных людей явно относится к последнему. Теперь ты ищешь встречи с Мерсером для иной цели. Ищешь — и находишь. К сожалению… для тебя. Или к счастью… для тебя же.* * *
В твоём сердце слишком долго было пусто, и однажды ты поймёшь, что пропал. Это война, а на войне нельзя иметь друзей, но здесь всё сложнее: Мерсер — не человек. Он сильнее тебя, сильнее всех армий, вместе взятых… Кое-что внутри тебя этого не понимает, и ты опять боишься, что со дня на день его тоже не станет… Внутренняя борьба изнуряет, точит душу, изводит, заранее причиняя боль от потери. Ты мечешься, ты не знаешь, что делать с самим собой. А Мерсер снова приходит, утыкается лбом между лопаток и говорит, что ничего не выходит. Это минута чистого откровения. Он говорит, что он — сволочь, что не знает, как жить с этим дальше. Нью-Йорк постоянно напоминает о содеянном, а исправить всё трудно, но он будет стараться, ему бы только немножко помочь… Ты закрываешь глаза, а чужая голова никуда не девается. И вдруг тебе нестерпимо хочется обернуться, заглянуть в глаза и сказать, что ты не винишь его ни в чём. Что ты всё понимаешь, от начала и до конца, что поможешь и будешь рядом до последнего. Тебе глупо и дико хочется обнять его, лохматя короткие волосы. У тебя никогда не было семьи и наследников; базовая потребность любить загнулась и засохла внутри, так и не найдя выхода. Ты страшишься своих мыслей и держишь себя в руках, опять давая ему уйти. Самоконтроль всегда удавался тебе превосходно, но в этом случае всё идёт наперекосяк. А он вернётся. Через день, через два. Ты кусаешь себя за язык, предотвращая вопрос «зачем?». С каждым его появлением в тебе крепнет совершенно лишняя уверенность: ты, кажется, становишься нужен… Чтобы снова уткнуться в спину и выговориться. Мерсер хочет лишь общества; вряд ли ему нужен кто-то ещё. Ты польщён и тебе одновременно грустно. Молчать больше нет сил. И однажды тебя прорывает. Сорок лет ты держался, а роли меняются только сейчас. Ты говоришь ему всё, что думаешь, захлёбываясь собственной настойчивостью. Остановись ты в этот момент — и всё будет кончено. Мерсер слушает тебя внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Ты останавливаешься. Не перевести дух — ты закончил, и на душе у тебя стало как-то пусто. Ты ждёшь ответной реакции, как смертник ждёт казни, ждёшь презрительной ухмылки и жёстких обвинений в слабости… Но чужие руки ложатся тебе на плечи, и он вдруг тихо говорит, что не стоит всего этого. Что-то срывается и звонко бьётся в тишине, и ты почти уверен, что это была невидимая стеклянная стена. И сейчас вы оба не знаете, что делать… до тех пор, пока он не утыкается тебе прямо в грудь и глухо говорит «прости». Ты в полном смятении. Ты не понимаешь, за что, и Мерсер поясняет. Это — слишком великая честь даже для твоих плеч. Прототип, «Зевс», способный голыми руками уничтожить танк, подавленно и обречённо прижимается ближе. Ему срать на возможную двусмысленность, озверевшую в двадцать первом веке — он не то имеет в виду. Просто он, как и ты, слишком долго был в изоляторе обстоятельств. — Когда последний улей грохнется к чертям, я хочу, чтобы ты был рядом, — доносится до тебя горячий бред. — Я хочу, чтобы ты видел, как я разношу свои ошибки в клочья. Будто во сне, твоя рука медленно и нерешительно гладит по коротким волосам. Ты обмираешь и чувствуешь искушение закрыть глаза, остановить время хоть ненадолго. Вы — враги, потому что так решили большие дяди свыше. Вы — враги, потому что «Чёрная Стража» не знает главного. Но цель у вас одна, несмотря на разные мотивы, и вы оба готовы ради неё на всё. Вы нашли друг друга в этой бесконечной войне. Но, к сожалению, ненадолго.