Mr. Lily

Сентябрьский поток грубо ударяет по оголенному плечу, настойчиво сгоняя меня с расшатанной табуретки, что стоит на против стены. На ней нет каких либо фотографий, картин или других памятных вещей - она абсолютно пуста за исключением бумаги обшарпанных обоев. Но я, походя на героиногого наркомана, все равно сижу и прожигаю взглядом то место, где прямо за тонкой стенкой вещает твоё старое пианино. Ты был пунктуальным. Слишком пунктуальным. Как только стрелки настенных часов подползали к пяти утра, ты начинал наигрывать свои мотивы - иногда в дуэте с каплями дождя, иногда в дуэте с бутылкой виски. Старался делать это как можно тише, но, чёрт возьми, я тут, рядом, прямо за стенкой, словно одержимый шпион ловлю каждую, не в попад сорвавшуюся, ноту и являюсь единственным слушателем который не хочет тебе вмазать. Тонкие стебли - тонкие пальцы из под которых убегали черно-белые затертые клавиши. Ты играл - инструмент податливо, словно элитная шлюха, подчинялся каждому твоему прикосновению, я слушал - сидя в пять утра напротив стены, и поджигая первую за день сигарету. Теперь так начинался каждый мой день: табуретка, открытое окно, сигарета. И с того момента, когда я улавливал первый звук твоего пребывания за стенкой, - позвякивание чайной ложечки о стенки чашки, - я старался больше не двигаться, не выдавать своего бесстыдного пребывания. Сероватый окурок, пару раз дрогнув, срывается с края сигареты и падает мне на бедро. Я неторопливо растираю его пальцем, чувствуя как пыльное тепло вгоняется прямо мне под кожу, и сухо сглатываю. Ты снова не попал по клавише. Ты был красивым. Слишком красивым, для того, чтобы я, как отчаявшаяся бабочка бился о стенку за которую ты спрятался. Непозволительно красивым для того чтобы я, сталкиваясь с тобой на лестничной клетке, вел себя словно неожиданно выброшенная из аквариума рыбка. Я задыхался. Яркие бутоны - яркие засосы чужих губ на твоей болезненно-светлой коже. И то, как они смотрелись на твоей шее, вводило меня в исступление. Твоя асимметричная ухмылка и лёгкий приветственный кивок ненароком выкидывали меня из окна. И я бы согласился сделать это добровольно, если бы ты и мне позволил оставить на твоём теле отпечаток своего пребывания. Чуть ниже правой лопатки. Ты был реальным. Слишком реальным для того чтобы быть моим. Поэтому я обращался в один большой орган слуха, когда твоя входная дверь скрипом оповещала о твоём приходе. Ты молчал - я представлял твой прокуренный, и от этого бархатный, голос в миллиметре от моего уха. Ты напевал что-то нелепое, - вроде песенок из детских мультфильмов, - я представлял как ты делаешь это готовя завтрак на моей кухне. Ты гортанно стонал, глубже насаживаясь на очередной член-на-одну-ночь... Нет, я не представлял ничего. Я просто уходил в другую комнату, где звукоизоляция лучше. И мечтал чтобы прямо сейчас мой потолок пробил осколок крыла самолёта. Длинные тычинки - длинные волосы, спадающие тебе на лицо, когда ты так самозабвенно курил у себя на балконе, смакуя каждую затяжку и сладостно распахивая губы на выдохе. И в этот момент я еле сдерживался, чтобы нагло не перелезть к тебе и не заправить смоляные пряди за ухо, вырывая из тебя шаткий вздох. Ты был хрупким. Слишком хрупким для того что делали все эти парни, приходящие к тебе, ведь я мог проснуться посреди ночи когда деревянная спинка твоей кровати билась об стенку. Или от того что ты, взъерошенный и помятый, приходил и, неловко мясь в моём дверном проеме, просил немного обезболивающего. В этот момент я задумывался, кому из нас оно нужно больше. Даже включенный на полную громкость телевизор не позволяет мне выкинуть в мусоропровод создаваемые тобой звуки, потому что я сам же его и сметаю со стола. Грохот взлетает к потолку, затем опускается к полу, и клавиши на мгновение останавливаются под твоими пальцами, в то время как я остервенело смотрю в незапыленный темный омут что скрывался под телевизором. Ты был вроде бы так близко - в соседней квартире, за стенкой, толщиною в палец,- и одновременно так недосягаемо далеко, - в противоположной стороне от солнечной системы. И я действительно чувствовал себя несчастным, тихонько бьясь головой об стену и ловя звон твоего смеха за ней. Мне могло казаться, что ты смеешься надо мной, ведь даже для самого себя я казался шутом. Но на самом же деле ты просто снова был пьян. Ты был невменяем в своих желаниях, но, чтобы не происходило там, в соседней квартире, ты оставался для меня эфемерно-хрупким цветком у которого не было даже парочки шипов. И то, какой аромат ты источал, находясь запертым в своем собственном саду, заставляло меня подниматься в пять утра и придвигать табуретку к стене. Снова и снова.