Прощай, малышка!

Эмма не моргая смотрела в окно больничной палаты. Шел дождь, вода бежала по оконному стеклу, а по ее щекам катились слезы. Я отчаянно желала прикоснуться к ней и смахнуть эти слезы, хоть и знала, что это невозможно. Я гадала, злится ли она на меня до сих пор. Я хотела спросить, но и этого не могла сделать. Отвернув искаженное рыданиями лицо от бушевавшего за окном ливня, она обхватила руками округлившийся живот. Я мгновенно приблизилась к ней. – Все хорошо, Эмма, – прошептала я тяжело дышавшей девушке. – Я рядом. Ты отлично справляешься. Руби и Снежка ворвались в комнату как раз тогда, когда схватки начали ослабевать. Пожалуй, я не особо возражала против присутствия Руби в палате, но хотела, чтобы Снежки сейчас здесь не было. Это был мой ребенок. Мой и Эммы. А не её. Меня по-прежнему изумляло, что именно Эмма предложила эту идею. Мое сердце сжималось каждый раз, когда я думала об этом. Даже сейчас, находясь в родильном отделении, я стояла перед ней в благоговении. Это самый бескорыстный поступок, который когда-либо совершали ради меня. Эмма зашла, чтобы забрать Генри после выходных, проведенных со мной. После не самого удачного начала нашего общения с Эммой, постепенно оставив разногласия позади, мы пришли к осознанию, что можем очень даже неплохо справляться с совместным воспитанием нашего сына. Возможно, нас и нельзя было назвать друзьями, однако мы определенно стали относиться друг к другу теплее. В любом случае, из всех отношений, которые у меня были, именно общение с Эммой больше всего напоминало дружеское. Мы с Генри забыли о времени, и он не успел собрать вещи к приходу Эммы. – Ничего страшного, парень, – сказала она. – Не торопись. Я налила нам выпить, и мы сели на диван. У Генри была склонность «копаться», которую он совершенно точно унаследовал не от меня. Взгляд Эммы упал на один из школьных рисунков Генри. Этот рисунок, сделанный несколько лет назад, был одним из моих любимых; в год, когда он был нарисован, у Генри выпало два зуба. – Можно спросить… – начала Эмма, заколебавшись, затем продолжила, – Почему усыновление? Хорошо знакомая боль разлилась в груди. С тех пор, как я усыновила Генри, никто ни разу не спросил меня об этом. Думаю, рано или поздно мне так или иначе пришлось бы преодолеть этот барьер, но, на самом деле, раньше я никогда не произносила этого вслух, будто боясь, что тем самым придам своему положению больше реальности. Признать его значило для меня признать свое поражение в погоне за мечтой. Я взглянула на Эмму, глубоко вздохнув. Настало время выразить все в словах, время все отпустить. – Я не могу забеременеть. В ее взгляде читалось сочувствие, а не жалость, как я ожидала, и, надо сказать, я была за это очень благодарна. – Я… э-э… – начала она дрогнувшим голосом, и я задумалась о том, какие странные у нее представления о дружеской беседе. – Я не хочу выпытывать... – Врачи сказали, что у меня «враждебность шейки матки», – ответила я прежде, чем Эмма успела закончить мысль, желая избавить ее от неловкости. Я едва заметно улыбнулась и продолжила, стараясь говорить как можно непринужденнее, – Вот ведь ирония, правда? Полагаю, стоит только человеку впустить враждебность в свою душу, и он никогда уже не сможет избавиться от нее до конца. – Тебе хотелось иметь еще детей? – спросила она. – Да, – ответила я. – Хотелось. Разговор все меньше походил на праздную болтовню, начатую, чтобы попросту убить время. Я откашлялась, стараясь избавиться от неприятных мыслей. – Врачи сказали, что наиболее приемлемыми вариантами для меня будут суррогатное материнство и усыновление. Как ты понимаешь, даже в прошлом порог моего дома никогда не обивала толпа потенциальных суррогатных матерей, а сейчас и подавно. – Я сделаю это, – на этот раз уверенным тоном заявила она, заставив меня задержать дыхание. Я была похожа на умирающего от жажды человека, а она предложила мне целое море воды. Однако морская вода солена, поспешила напомнить себе я. Попытка напиться из этого моря лишь только усилит мою жажду. Я не осмелилась надеяться, не удостоверившись, что вода пресная. – Сделаешь что? – спросил, напугав нас обеих, Генри, стоявший в дверном проеме. – Ох… ничего, – запнулась Эмма. – Взрослые дела. Ты готов, парень? Генри одарил её подозрительным взглядом; он понял, что происходит что-то важное, но все же кивнул в знак согласия. Он обнял меня на прощание – по-настоящему обнял, чему я всегда очень радовалась, – и выбежал из комнаты, прокричав, что подождет Эмму возле машины. Она почти сразу последовала за ним, но обернулась у порога. – Я говорю серьезно, – честно призналась она. – Я сделаю это, если ты захочешь. Просто подумай об этом. – Как больно, – прошептала Эмма, ни к кому конкретно не обращаясь, но ее слова вернули меня к реальности. Я отступила назад, когда Руби и Снежка, вставшие по обе стороны кровати, взяли ее за руки и погладили по голове. – Я знаю, милая, – проворковала ей на ухо Снежка. – Я знаю, что больно. Ты уверена, что не хочешь принять обезболивающее? – Нет, – Эмма отрицательно помотала головой. – Никаких лекарств. – Может быть, тогда заклинание? – предположила Руби. – Нет! – еще более жестко отрезала Эмма. – Никакой магии! Мы с Реджиной так решили. Абсолютно никакой магии. Я облегченно выдохнула. Хотя Эмма и злилась на меня, – а зная ее характер, можно было смело утверждать, что дела обстоят именно так, – она все еще ценила мое мнение, все еще придерживалась разработанного нами плана. Снова начались болезненные схватки, и я с трудом смотрела, как она страдает. – Ты уверена? – снова осведомилась Руби, когда схватки прошли. – Используя магию, всегда нужно платить, – сонно пробормотала Эмма. – И этот ребенок не будет за нее расплачиваться. – Но магия могла бы облегчить боль, – попыталась убедить ее Снежка. Эмма запрокинула голову. – Ничто не в состоянии облегчить мою боль. Я не могла ее утешить, и это выжигало мне душу дотла; я понимала, что в данный момент она говорит совсем не о физической боли. Доктор Вейл зашел проверить Эмму. Она вздрогнула, когда Вейл плотнее прижал своей ладонью лежавшую в руке матери ладонь Эммы. В моей душе бушевала ярость; она должна сжимать мою ладонь. Не Снежкину, и даже не руку Руби. Мою. – Так, Эмма, – сообщил Вейл. – Матка раскрылась на десять сантиметров. Нужно тужиться. – Что? – ахнула она, глядя на врача широко раскрытыми глазами загнанного животного. – Нет, – она судорожно замотала головой, – я не могу. Я еще не готова. – Ну, ты носишь Реджининого ребенка, – неудачно пошутил он, – поэтому я не думаю, что его волнует твоя готовность. Он выходит. Прямо сейчас. – Нет, – Эмма отрицательно замотала головой, сжимая ноги и глотая катящиеся по щекам слезы. – Я его не пущу. – Эмма, дорогая, – спокойно сказала Руби, – ты же знаешь, что так не получится. – Я не готова быть матерью этому ребенку, – завопила Эмма. Доктор встал, кивком головы прося Снежку следовать за ним. – Если прямо сейчас не заставить Эмму тужиться, могут возникнуть серьезные осложнения, – тихо объяснил он, но я хорошо его расслышала. – Как у нее, так и у ребенка. Нужно срочно делать кесарево сечение, другого выхода нет. Я чувствовала свою беспомощность, будучи в стороне от происходящего. Я больше ничего не могла сделать, и все же должна была попытаться. Я подошла и встала возле кровати там, где совсем недавно стояла Снежка. – Давай же, малышка, – взмолилась я, протягивая руки к прекрасным золотым волосам, пусть даже растрепанным и мокрым от пота. – Ты можешь. Я знаю, ты можешь. Она отвернулась, пристально глядя на Руби такими грустными зелеными глазами. – Я ненавижу ее, – просипела она. – Кого, дорогая? – спросила Руби. – Реджину, – прорычала Эмма. – Она сделала это со мной, и я ненавижу ее за это. Руби только грустно улыбнулась. – Ты же знаешь, что это не так, Эмма. Я тоже знала, что это не правда. Женщины во время родов постоянно говорят такое про отцов своих детей, и сейчас – в нашей необычной ситуации – полагаю, я играла роль отца. Она злилась на меня, как я и подозревала. Она злилась на весь мир, и было несложно догадаться, почему. Когда она произносила те едкие слова, в ней говорил гнев. И тем не менее, когда я их слышала, меня мучили угрызения совести. Казалось, прошло так много времени с тех пор, как мы ненавидели друг друга, как будто в другой жизни. Теперь я помнила только, как любила ее. – Эдит, – предложила я. – Нет, – отрезала Эмма. – Мейбл? – Нет. – Агнес? – Нет, – рассмеялась Эмма. – Боже мой, Реджина. Можно подумать, твоему ребенку восемьдесят. Теперь мы виделись почти каждый день. По официальной версии это делалось для того, чтобы я как можно больше была вовлечена в процесс беременности. На самом деле мне просто нравилось быть рядом с Эммой. Меня тревожило и в некотором роде волновало понимание того, что я скучаю по ней, если ее нет рядом. Ее визиты стали все более частыми и с каждым разом длились все дольше. Совсем скоро Эмма стала постоянным гостем за ужином в моем доме, и она даже приглашала меня к себе – хотя я не горела желанием превращать в традицию ужин в компании Чармингов. Не имело значения, как часто она приходила и как надолго. Мне всегда было мало, и каждый раз, когда она уходила, я желала, чтобы она осталась. Я не была наивной дурочкой; я знала, что происходит. Я влюбилась в Эмму Свон. – Дай руку, – она ахнула и положила мою ладонь на свой уже заметный живот, накрыла ее своей и слегка надавила. Я испугалась, что мы навредим ребенку, но Эмма все настаивала, что «ребенок превосходно защищен». – Я по-прежнему ничего не чувствую, – разочарованно вздохнула я. Она чувствовала, как ребенок шевелится, вот уже две недели. Она уверяла, что еще рано, но мы были уже на 18 неделе, а я все еще ничего не ощущала. – Просто подожди, – прошептала она, аккуратно перемещая наши руки, когда ее лицо вдруг засветилось. – Вот! Ты почувствовала? – Это слабое подергивание? – спросила я. – Да. – Расплылась в улыбке Эмма. – Это она толкается. Я вопросительно вздернула бровь. – О, так это уже «она»? – ухмыльнулась я. Эмма пожала плечами. – Я чувствовала себя иначе, когда была беременна Генри. Тогда я знала, что будет мальчик, поэтому, думаю, сейчас должна быть девочка. Она говорила так, как будто бы мы обсуждаем наших детей. Не просто наш сын – наши дети, во множественном числе. Я не могла противиться заманчивости этой мысли точно так же, как не могла противиться неожиданному желанию, чтобы Эмма считала этого ребенка своим. Наш сын. Наш ребенок. Наша семья. – Давай подождем, вдруг она толкнется еще раз? – спросила я, желая снова почувствовать ребенка и наслаждаясь близостью Эммы, которую это ожидание подразумевало. – Конечно, – ответила она, широко улыбаясь. Мы сидели в тишине, тесно прижавшись друг к другу бедрами, ее рука на моей, ее плечо рядом с моим. Я разрывалась между желанием снова почувствовать ребенка и надеждой, что какое-то время он останется неподвижен, но тут ребенок зашевелился снова. – Это была она? – возбужденно спросила я, опомнившись, я добавила. – Или он. Эмма только усмехнулась: – Так точно. Я улыбнулась, неосознанно поглаживая живот Эммы. Я осознала, что делаю, когда увидела, как она наблюдает за моими манипуляциями, не только не возмущаясь, но даже с некоторой долей грусти во взгляде. Я прекратила поглаживать живот, но руку не отняла. – Эмма, я бы хотела знать, – начала я, слегка смешавшись, когда она посмотрела мне прямо в глаза. – Зачем ты делаешь это для меня? Она робко отвела взгляд, обратив его на мою руку, покоившуюся на ее животе. – Я просто думаю, что ты заслуживаешь счастья, – тихо сказала она. – Но зачем это тебе? – продолжала настаивать я. – Какая тебе от этого польза? – Я хотела… – начала она, затем, остановившись, перевела дыхание, чтобы собрать всю свою храбрость в кулак. – Я хочу быть тем человеком, который сделает тебя счастливой. Сердце буквально выпрыгивало из груди, чего раньше со мной никогда не случалось. Смысл произнесенных Эммой слов был очевиден, но я не осмеливалась поверить им. Но лишь до того момента, как она снова посмотрела на меня, почти виновато и, без всяких сомнений, взволнованно. Теперь я точно знала. – То есть, ты хочешь сказать, что предложила выносить моего ребенка, – я не могла удержаться от самодовольной улыбки, продолжая мысль, – чтобы получить возможность пригласить меня на свидание? Эмма тяжело вздохнула, встряхнула головой и, заикаясь, произнесла: – Это смешно, я знаю. Я просто… И тогда я ее поцеловала, чтобы ей не пришлось говорить, чтобы отблагодарить, в конце концов, чтобы дать понять, что я чувствую то же самое. Она вся была такая нежная: и губы, и кожа, и неожиданно вырвавшийся и едва уловимый стон. Она была теплая, от её поцелуя мне казалось, что я горю, и мне вдруг пришло в голову, что меня уже очень давно так не целовали. Не целовал человек, который был мне нужен. И которому нужна была я. В следующий миг Эмма оказалась у меня на коленях, и мы продолжили руками и языками исследовать друг друга. Стало очевидно, что поцелуями мы не ограничимся. Теперь, зная, что она любит меня, я чувствовала, что хочу её целиком. Эмма, похоже, не возражала. Стащив с нее рубашку, я поняла, что она немного стесняется своего меняющегося тела. Однако, когда мои пальцы коснулись уже слегка округлившегося живота, я не чувствовала ничего, кроме благоговения. Там был мой ребенок. Эта потрясающая девушка носила моего ребенка. Я протянула руку, нежно касаясь её щеки, восхищаясь тем, как засветилось радостью её лицо, когда я сказала: – Эмма, ты такая красивая. – Эмма, нужно тужиться, – попытался снова убедить её Вейл. Эмма только замотала головой. Схватки стали такими частыми, что ей едва хватало времени перевести дух, но она все продолжала сопротивляться. – Я не могу, – кричала она, – не могу сделать этого! Я знаю, что она имела в виду не только роды. Она говорила о ситуации в целом. О подгузниках, детских истериках и простудах. Воспитание подростка, которым был Генри, вне всяких сомнений было сопряжено с определенными трудностями, но они не шли ни в какое сравнение с трудностями, которые возникнут, когда ей придется стать матерью малыша. Это пугало её. – Ты сильная, Эмма, – я так желала, чтобы она поняла это. – Гораздо сильнее, чем думаешь. Ты справишься. – Нет, ты можешь, – повторила мои слова Руби. – Я не хочу… – Эмма больше не пыталась сдерживать рыдания, которые не давали ей говорить связно. – Я не хочу проходить через все это одна. – Тебе не придется быть одной, Эмма, – заверила её Снежка. – Мы с тобой. Все мы. – Все должно было быть иначе, – она продолжала плакать, никого не слыша. – Мы должны были пройти через это вместе. Реджина должна была быть сейчас со мной! Я буквально чувствовала, как разрывается моё сердце. – Я здесь, малышка, – беспомощно произнесла я. Она не услышала. – Я знаю, Эмма, – сочувственно произнесла Снежка, – и если бы любви к тебе и желания находиться рядом было достаточно, Реджина стояла бы сейчас здесь. – Неожиданное сострадание в её словах заставило моё сердце болезненно сжаться. – Она была бы здесь, она держала бы тебя за руку, она перерезала бы пуповину. Я знаю, что Реджина делала бы все это, потому что она очень сильно любила тебя. Но ты ничего не можешь поделать с тем фактом, что её больше нет. Что ты можешь сделать, так это родить этого ребенка и любить его за вас обеих. Эмма уставилась на Снежку красными, опухшими глазами, но в конце концов согласно кивнула. Ещё никогда в жизни я не чувствовала себя более обязанной Снежке, чем в тот момент. Неосознанно я поднесла руку к щеке, обнаружив, что от её слов по щекам покатились слезы. Как забавно, мне пришлось умереть, чтобы услышать от нее подобное. Я не видела грузовик, пока он не сбил меня. Но мне хватило времени осознать, что это конец, и тогда вся жизнь пронеслась перед глазами. Мне всегда казалось, что в такой момент я увижу все, что происходило со мной за прошедшие годы; детство, Дэниэла, моя жизнь Королевы и жизнь мэра. Но вместо этого я увидела только троих – Эмму, Генри и ребенка. В данный момент только они имели значение. Они были моей жизнью. Я не чувствовала страха, только укол сожаления, который тут же обратился печалью от осознания того, что мне придется оставить их. Все эти мысли пронесли в голове за мгновение до удара. Потом была только темнота. Пока я не открыла глаза. Я не могла понять, как такое могло случиться. Что-то казалось неправильным. Я совсем не чувствовала, что меня сбила машина. Не чувствовала боли, когда вылезала из своей разбитой машины, и только её вид напоминал о том, что произошла серьезная авария. Вокруг суетились парамедики и огромная толпа народа, ошарашенная случившимся. Они двинулись в мою сторону, как будто меня вообще не было. Конечно, меня нельзя было назвать любимицей горожан, даже с учетом того, что любовь Эммы добавила немного уважения к моей персоне, но, даже учитывая все это, я была уверена, что хоть кто-нибудь должен был заметить меня. Тогда я услышала голос Эммы. – Реджина! – закричала она, и я повернулась к ней, уже понимая, что что-то не так. В её голосе слышалась паника и даже ужас. Не облегчение от того, что она видит меня, стоящую на тротуаре в целости и сохранности. Она опустилась на колени рядом с чем-то, или, вернее, с кем-то, и мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что этим кем-то была я. Мои руки были сплошь покрыты царапинами и порезами, а на голове зияла серьёзная рана. Я поднесла руки к лицу; ни единой царапины. Я действительно умерла. Эмма, положив мою голову себе на колени и прислонив её к сильно округлившемуся животу, начала убаюкивать меня. Кровь из раны на голове заливала её рубашку, и мне в голову невольно пришла мысль о том, как трудно вывести кровавое пятно, и только потом я осознала, что я больше никогда не буду ничего стирать. – Очнись, Реджина, – скорбно молила она, гладя меня по волосам так естественно, как будто мы все ещё сидели дома на диване. – Эмма, её больше нет, – прошептала Снежка, вставая позади дочери. – Медики сказали, что она умерла мгновенно. Ей не было больно. – Нет, – рыдала Эмма, даже не замечая, что, проводя пальцами по щекам, размазывает по ним кровь. – Она должна проснуться. Наклонившись, она прижалась к моему холодному рту своими мягкими губами, целуя меня все более неистово, но ничего не происходило. – Дорогая, на ней нет проклятья, – печально произнесла её мать. – Мне очень жаль, Эмма, но даже Истинная Любовь не вернет её. – Реджина, – Эмма, игнорируя её слова, продолжала целовать меня, – Пожалуйста, очнись. Докажи, что они ошибаются. Вернись ко мне. – Я хочу, Эмма, – я опустилась на колени рядом с ней, желая, чтобы она услышала меня. – Я хочу вернуться, я хочу остаться с тобой и нашими детьми. Я хочу, но не знаю, как. – Очнись! – теперь уже яростно кричала она. – Я никогда тебя не прощу, если ты оставишь меня! Я пыталась. Пыталась воссоединиться со своим телом всеми способами, которые только смогла придумать. Я касалась его руками, фокусируя на этом действии все свое внимание, даже попыталась лечь «в свое тело», как будто мы были деталями головоломки, которые, соединившись, вновь станут одним целым. Но ничего не действовало. Видимо, связь между душой и телом была окончательно разорвана. – Мисс Свон, нам нужно забрать тело, – наконец, уведомил Эмму парамедик, изо всех сил пытаясь не расстроить её еще больше. Однако Эмма не двинулась с места, Снежка положила руку дочери на плечо, как бы напоминая, что ей следует послушать медика. – Убирайтесь прочь! – закричала она, сбрасывая с плеча материнскую руку, и повернулась к изумленному парамедику. – Не смейте её трогать! Эти слова не отпугнули Снежку, которая нагнулась и крепко обвила руками дочь. Эмма пыталась вырваться, кричала, чтобы её отпустили, но в конце концов сдалась; ее обмякшее в объятиях матери тело сотрясалось от рыданий. Она не смотрела, как мое тело опускают в мешок, как его застегивают и уносят. Я осознала, что мне нет дела до того, что дальше произойдет с ним – в любом случае, оно мне больше не пригодится. Я беспомощно наблюдала за Эммой, которая рыдала на плече матери, задыхаясь от слов, которые она продолжала повторять снова и снова. – Я даже не успела с ней попрощаться. – Тужься еще, Эмма, – подбадривал её Вейл, – и ты сможешь поздороваться со своим малышом. Еще разок поднатужься. У Эммы не осталось сил даже чтобы кричать, поэтому когда новая схватка настигла её, она издала звуки, больше походившие на рычание. Мать и Руби держали ей ноги, и рядом не было никого, кто бы держал её за руку. Это должна была делать я. И вдруг все закончилось. Эмма откинулась на подушки, и все присутствующие в комнате разом выдохнули облегченно, а ребенок заплакал. – А вот и она! – объявил Вейл, быстро прочистив нос и рот малышки. – Это девочка, – восторженно повторила Руби. – Я знала, что будет девочка, – улыбнулась Эмма, все еще тяжело дыша. Впервые со дня моей смерти Эмма действительно выглядела счастливой, когда ей дали в руки плачущую малышку. По её щекам снова потекли слезы, но она продолжала улыбаться, укачивая нашу дочь. – Привет, моя сладкая, – сказала Эмма, – я твоя мама. Мне так жаль, но твоя вторая мама не сможет порадоваться твоему появлению. Она бы очень хотела, это я могу сказать точно. Но мы обе очень любим тебя. Эти слова были одновременно прекрасными и душераздирающими. Эмма не позволит нашей малышке забыть меня, даже если у нее не будет ни одного воспоминания обо мне. В этот момент я поняла, что отдала бы все на свете за возможность подержать свою дочь на руках, обнять сына и поцеловать их мать. Еще хоть раз. Один единственный раз. Снежка пыталась сдержать слезы, любовно гладя дочь по волосам, и я позавидовала ей еще сильнее. – Она прекрасна, Эмма, – торжественно провозгласила Снежка. – Да, – согласилась Эмма. – Она – вылитая Реджина. Затем медсестра пришла забрать ребенка, пообещав, что вернет малышку сразу, как только ее вымоют, взвесят и сделают все необходимые измерения. – Мне нужно позвонить кое-кому, – сказала Снежка, добавив, посмеиваясь, – в смысле, просто сообщить твоему отцу, что все здоровы, а то он места себе не находил весь день. Ты в состоянии повидаться с Генри чуть позже? – Конечно, – улыбнулась Эмма. – Я хочу, чтобы он познакомился с сестренкой. Снежка вышла из палаты, и Эмма немного отдохнула, пока Вейл отдавал распоряжения по поводу дальнейшего ухода за ней. Ей наложили всего пару швов, но все же посоветовали не напрягаться какое-то время. Эмма кивнула, она уже проходила через это. – А вот и мы, мамочка, – проворковала вошедшая медсестра, передавая ей увесистый сверток. – С ней все просто прекрасно. – Спасибо, – прошептала Эмма, едва ли замечая, что происходит вокруг, все её внимание поглощала лежавшая в её руках малышка. Она была действительно прекрасна. – Руби, я хочу попросить тебя, – несколько взволнованно начала Эмма, – и, пожалуйста, не рассказывай ничего моей матери, я надеюсь, ты не откажешься быть крестной моей малышки. Руби была ошеломлена, да и я, признаться, тоже. Мы это даже не обсуждали, но я предполагала, что Эмма попросит об этом Снежку. – Почему ты не попросила свою мать? – спросила Руби, серьезно опасаясь задеть чувства подруги. – Реджина бы в жизни на это не согласилась, если бы была жива, – объяснила Эмма. – Поэтому поступить так было бы не честно по отношению к ней, это как действовать за её спиной. Кроме того, ты нравилась Реджине. В обоих случаях Эмма оказалась права, хотя я и удивилась, что она сослалась на мое благосклонное отношение к мисс Лукас. Хотя удивляться было нечему, Эмма всегда читала меня, как открытую книгу, даже то, что было написано мелким шрифтом. – Серьезно? – недоверчиво произнесла Руби, и я не могла ее в этом винить. – Ты её не боялась, и у тебя всегда было свое мнение. Она это уважала, – эмоции начали брать над Эммой верх, она попыталась сглотнуть комок, подступивший к горлу. – Ну так что, ты согласна или нет? – Почту за честь, – ответила Руби, гордо улыбаясь. – Могу я спросить, как ты её назовешь? Её имя. У меня снова защемило в груди. Даже я не знаю её имени. Я хотела выбрать имя вместе с Эммой, поскольку она тоже будет матерью нашему ребенку, как и я. До аварии мы обсудили, наверно, тысячу имен, но так и не выбрали по одному варианту для мальчика и девочки. – Реджине нравились все эти старомодные имена, за выбор которых я постоянно подтрунивала над ней, – начала Эмма и едва заметно улыбнулась, погружаясь в воспоминания. – Но ей действительно нравилось имя Фей. Я посмотрела его значение после того, как она… после аварии. Это значит «фея» или «эльф», что, кажется, очень уместно в городе, населенном сказочными персонажами. Мне кажется, что именно это имя было её любимым, – наконец, закончила она, вздыхая, и обеспокоенно посмотрела на Руби. – Думаешь, плохо? – Нет, – ответила Руби, теперь и она, казалось, погрузилась в раздумья. – Думаю, ты права. Оно подходит идеально. Эмма кивнула, возвращая внимание малышке, нашей дочери, Фей. Да, это имя, определенно, ей подходит. Я протянула руку, чтобы коснуться мягких темных волос на её головке, но ничего не вышло. Капля воды упала на её пухлую щечку, и когда Эмма нежно смахнула её, я поняла, что она снова заплакала. – Я так сильно любила её, Руби, – произнесла она, срывающимся голосом. – Я знаю, Эм, – сочувственно отозвалась Руби, – а еще – что и она любила тебя не меньше. Я знала Реджину гораздо дольше тебя, и она ни с кем не была так счастлива, как с тобой. Эмма кивнула, горько усмехнувшись. – Я сказала ей, что хочу быть тем человеком, что сделает её счастливой. Именно поэтому я хотела подарить ей этого ребенка, подарить ей семью. – И у тебя получилось, – заверила её Руби, и она не ошиблась. Эмма действительно дала мне семью, о которой я всегда мечтала, и она сделала меня очень счастливой. – Знаешь, это в некотором роде весьма поэтично. Сначала она усыновила твоего сына, а теперь ты удочеришь её дочку. – Да, – фыркнула Эмма, – вот только эта малышка не сможет поехать за Реджиной через десять лет и вернуть её всем нам. На мгновение тишина повисла в палате, Эмма продолжала тихо плакать, а Руби поглаживала её по плечу, пытаясь хоть как-то утешить подругу. – Ты знаешь, это не честно, – прохрипела Эмма. – У нас было так мало времени. Мы должны были состариться вместе, – она снова замолчала, чтобы собраться с силами. – Я представляла, как мы отводим Фей в первый класс, радуемся на выпускном Генри, танцуем на его свадьбе. Но Реджина ничего этого не увидит. Она умерла, Руби. Умерла. – Она не умерла, – отрицательно покачала головой Руби. – Она живет в твоих воспоминаниях, в твоей любви к ней, и, самое главное, в твоей любви к этому маленькому кулечку у тебя на руках. И снова Эмма согласно кивнула, наклоняясь, чтобы поцеловать лобик Фей. Руби извинилась, сказав, что пойдет поищет Снежку, которая очень уж надолго пропала. Эмма заверила её, что вполне справится без посторонней помощи, и, я уверена, она испытала облегчение от того, что у нее появилась возможность побыть одной. Наедине с собой ей не нужно было сдерживаться. Она плакала в голос несколько минут, прижимая ребенка к груди так, как будто боялась, что Фей может покинуть её. Быть мертвым совсем не больно, однако страдания Эммы мучили меня. На короткий момент мне показалось, что я в аду. За свою жизнь я совершила огромное множество ужасных поступков, которые нельзя оправдать. Однако необходимость находиться здесь и наблюдать, не имея возможности поговорить, прикоснуться и утешить людей, которых любишь, вне всякого сомнения, казалась мне самым ужасным исходом. С другой стороны, настоящим наказанием для меня было бы отсутствие возможности смотреть в глаза женщины, которую я люблю. Возможно, я должна была просто ждать её здесь. Подобный исход – терпеливое ожидание – рвал душу на части, однако ради детей я надеялась, что наше воссоединение не будет слишком скорым. – Я все еще люблю тебя, Реджина, – дрожащим от слез голосом проговорила Эмма в пустоту комнаты, хотя я надеялась, что она чувствовала мое присутствие. – И всегда буду. И я обещаю, что буду наилучшим образом заботиться о наших детях. Я очень надеюсь, что ты счастлива, где бы ты сейчас ни находилась. – Я счастлива, Эмма. Благодаря тебе, – я наклонилась, чтобы прошептать ей это на ухо, понимая, что она не услышит, но надеясь, что мои слова отзовутся где-то в глубине её существа. – Хотя моя жизнь закончилась слишком быстро, ты действительно была моим счастливым концом.