Удиви меня

Спустя несколько минут молчание в комнате становится слишком затянутым и неловким. Майкл недовольно чешет нос и пытается понять, что он тут делает и, главное — почему продолжает ждать непонятно чего. Со стороны окна ему дует. Очень хочется застегнуть штаны, а потом пойти куда-нибудь и в срочном порядке напиться. — Ого, — говорит, наконец, Джеймс. Говорит очень глубокомысленно. Слишком глубокомысленно для человека, который однажды уже прошел через это и даже остался, как ни странно, в живых. Джеймс тяжело вздыхает, а затем добавляет, глядя Майклу прямо в глаза: — Да ты, как я погляжу, полон сюрпризов. Технически это не является их первым разом. Но в первый оба были слишком пьяны, дело едва не ограничилось взаимным отсосом и дрочкой. По сути, всё, что Майкл успел сделать помимо неумелого и пьяного облизывания чужого члена — это войти в Джеймса и совершить пару неловких фрикций. МакЭвой, кажется, почти не чувствовал боли из-за лошадиной дозы спиртного, но Майкл всё равно боялся навредить и двигался осторожно, неумело и в целом невразумительно. Джеймсу всё-таки удалось кончить, но, кажется, лишь потому, что решил в конечном итоге принять участие в увлекательной игре под названием «удовлетвори себя сам». За прошлый раз было чертовски стыдно. И хорошо, что Джеймс оказался достаточно упрям, чтобы уговорить Майкла на второй. На этот раз — обстоятельный, при свете дня и без грамма выпивки. Последний пункт до сих пор казался Майклу большой ошибкой. Накатить было необходимо. Хотя бы пятьдесят грамм. Хотя бы для храбрости. — Да ладно тебе, — с фальшивой бодростью говорит Джеймс спустя еще несколько секунд. — Это вполне в порядке вещей. По интонациям в его голосе Майкл никак не может понять — то ли МакЭвой доволен увиденным, то ли пребывает в глубоком душевном смятении. С одной стороны — любовники ведь должны воодушевляться большими размерами, верно? По крайней мере, девушки, оказывающиеся в его постели прежде, оставались весьма довольны. Возможно, не техникой и не особым умениям Майкла управляться с такими размерами, но физическими данными — точно. Уже неплохо, по сути. И то, что ни одна девушка еще не задерживалась надолго в его постели, надеется Фассбендер, вовсе не показатель низкого качества. С другой стороны, Майкл подозревает, что с мужчинами дело обстоит несколько иначе. Он опускает взгляд вниз и пытается прикинуть: а ему самому хотелось бы, чтобы такая штука оказалась у него в заднице? Представив, вздрагивает. И на всякий случай заранее преисполняется к Джеймсу сочувствием, и во взгляде МакЭвоя, заметившего виноватое выражение на его лице, отчетливо отражается здоровый скептицизм. Майкл с трудом подавляет желание перекреститься. — Это не проблема, — Джеймс явно спешит его успокоить, — ничего такого, с чем бы мы не справились. Он похож на маленького отважного портняжку из детской сказки. Взгляд загорается воодушевлением, самоотверженность так и сквозит в голосе. — Я просто подумал, что тебе следует быть готовым, — с сомнением тянет Майкл. — То есть, как бы… морально. — Одной моральной подготовкой тут не обойдешься, дружище. — Вот и я решил, что нужно сначала обговорить… ну, знаешь. Нюансы, — и Майкл вдруг совершенно нелогично смущается. Казалось бы: есть чем гордиться. Даже слишком. Но он почему-то чувствует себя неправильно, а еще — очень боится причинить Джеймсу боль и окончательно отвадить от себя эту самоотверженную бестолочь. — Всякие мелочи. Технику, например. — Слушай, но ведь ты раньше… — Нет, — признается Майкл честно. — Никогда. — Но с женщинами… — Там другое. — Тоже верно, — Джеймс подходит к Майклу ближе, кладет ладони на плечи, и Фассбендер сильным жестом притягивает его к себе за шею. Это еще не поцелуй, но губы почти соприкасаются, и у Джеймса вспыхивают щеки. Он совершенно очаровательно прикусывает нижнюю губу и опускает взгляд, и Майкл едва сдерживается от того, чтобы не кинуть его на кровать и не оттрахать прямо так — без подготовки, без обсуждения, вообще без ничего. Просто взять. Отыметь так, чтобы еще неделю ходить не смог, чтобы крепко, тесно, нестерпимо хорошо. Заставить кричать. Чтобы кончил под ним, извиваясь, кусая губы, со сдавленным стоном в его, Майкла, горячий рот. Член от этих мыслей наливается кровью, поднимается и вскоре уже упирается Джеймсу в низ живота, отчего тот удивленно выдыхает. Отступает на шаг, опускает взгляд. Замирает в трепетном ужасе. — Слушай, — спрашивает негромко, — а у тебя во время эрекции вообще как с самочувствием? Головокружение, слабость? Кровь от мозга не отливает? Майкл возмущенно фыркает, и Джеймс, наконец, отводит взгляд в сторону. На его лице — выражение человека, видевшего некоторое дерьмо. Увиденное, к сожалению, уже не развидеть. — Я, конечно, понимал, что рано или поздно мне придётся возложить свою задницу на алтарь наших с тобой отношений, — ухмыляется Джеймс, — но тебе всё равно удалось меня удивить. Член упорно не хочет опускаться, и, честное слово, Майкл в самом деле чувствует легкое головокружение. Он стискивает зубы и мысленно клянет Джеймса, надеясь, что тому сейчас не до наблюдения и тщательного анализа его реакций. — А если эрекция, а ты в штанах, — снова начинает Джеймс, и в глазах у него загорается живой исследовательский интерес, — Ширинки не рвутся? Майкл нетерпеливо выдыхает. Твою мать, Джеймс, думает он сквозь очередную волну возбуждения. Юный, блять, натуралист. — Не смешно, Джейми. — А я и не смеюсь, — быстро отзывается тот. — Я просто… какое бы слово подобрать, чтобы выразиться точнее? В шоке. Да, точно. Я в глубоком шоке и пытаюсь переосмыслить всю свою жизнь. Только теперь Майкл замечает у него во взгляде искристые смешинки. Они красивые, и Джеймс с таким взглядом — красивый, и Майкл, честное слово, в любое другое время утонул бы в этом зрелище, насладился бы им сполна, но сейчас у него эрекция размером с хорошую биту, и ему кажется, что если он в ближайшее же время не трахнет Джеймса, то, пожалуй, свихнется окончательно. — Техника, — нетерпеливо рявкает Майкл. — Давай уже обсудим? — Я, если честно, надеялся, что у тебя есть в этом определенный опыт. То есть, когда ты говорил, что тебе… кхм, есть чем похвастаться, скажем так, то речь шла о легком бахвальстве и вообще попытке как-то меня заинтересовать. Я и не представлял… — Джеймс, я боюсь засовывать в тебя это. Ты мне дорог как память о том, что ни одна жизнь не может обойтись без ударной дозы страданий. И в прошлый-то раз не толком не рискнул, да и сейчас… — А как ты делал это с девушками? — Ну, знаешь, — теряется Майкл, — Вроде как просто… буравчиком. Джеймс от хохота сгибается пополам. Это, в принципе, ожидаемо, но всё равно раздражает. — Бу… чем? — сдавленно переспрашивает МакЭвой. И снова хохочет в голос. Ржет натурально и со вкусом, до диафрагмы в клочки. — Буравчиком, — хмуро повторяет Майкл, — Слушай, ну не силен я в метафорах. Хорош ржать. — Ну да, — говорит Джеймс, утирает выступившие от смеха слёзы и вдруг легко улыбается, — Такой техникой недолго надвое разорвать. — Это ты так пытаешься меня успокоить? — Ну, а что? Ищи в этом положительные стороны. Был у тебя один МакЭвой. Станет — двое. — Половинчатых. — То еще будет зрелище. — Ага, — говорит Майкл и тоже не может сдержать улыбку, хотя, видит Бог, в которого он толком не верит, ситуация совсем несмешная, и он правда чувствует себя чертовски неловко, — полная экзотика. Был я как-то, помнится, в Амстердаме… — Я не хочу знать подробностей, Майк. — А мне вполне достаточно и одного МакЭвоя, премного благодарен. — Будет тебе один, — перебивает его Джеймс с неожиданной серьезностью, — ты только держи себя в руках и слушай, что я говорю, понял? Держать себя в руках трудно. Но Майкл всё равно согласно кивает и смотрит на Джеймса неотрывно. Тот снова подходит ближе и несмело опускает ладонь на его щеку. Ладонь теплая, чуть шершавая, и от этих осторожных прикосновений Майкла ведёт еще сильнее. Задержав руку на пару секунд, Джеймс перемещает её ниже — по шее к плечам, обводит острую линию ключиц под футболкой, проводит по груди и плоскому животу. На границе между футболкой и голой кожей Майкл задерживает дыхание, и это зрелище Джеймса, кажется, воодушевляет. Он скользит ладонью к члену и сначала едва касается головки кончиками пальцев — затем уже смелее мажет каплями смазки на кончике по длине члена, и тот легко скользит в туго сжатой ладони, отчего Майкл прикусывает губу, рвано выдыхает и несдержанно толкается бедрами в чужой кулак. — Твою мать, Джеймс… — Знаешь, — улыбается тот, и глаза у него, потемневшие от желания, блестят очень заманчиво, — я думаю, мы разберемся по ходу дела. — Я не хочу тебя ненароком прикончить. Ты у меня один, как ни крути. Второго такого придурка хрен отыщешь. — Может, придумаем стоп-слово? Вторая рука Джеймса опускается на основание члена, и Майклу становится не до постельных инноваций. Чужая ладонь легко трогает яички, осторожно сжимает в горсти и идет выше. Теперь круговыми движениями Джеймс ласкает головку, мягкими пальцами обводит по краю, дразняще касается уздечки, второй — ритмично насаживается кулаком по всей длине. — Пусть будет банально: «Эрик, нет», — ухмыляется он, так и не давая Майклу раскрыть рта. — Если я скажу «Эрик, нет», ты остановишься. Фассбендер игнорирует очередное проявление сомнительного чувства юмора Джеймса и сдавленно кивает. Он вообще не особо представляет, как сейчас можно о чем-либо говорить. А когда Джеймс, задорно улыбаясь, толкает его в сторону постели, мало-мальски осознанные мысли пропадают из головы окончательно. — Поза на боку, — говорит МакЭвой тоном заправского лектора, — Одна из самых подходящих для анального секса. Мышцы сфинктера в такой позиции наиболее… — О, Джеймс, просто заткнись. Он стягивает с Джеймса пуловер, затем, путаясь в пуговицах и ремне, тянет вниз брюки вместе с нижним бельем. Обводит ладонями гибкое, изящное тело. Любуется, не скрываясь. Смеясь, Джеймс тянет с него футболку, вытряхивает из штанов, спущенных до колен, и на постель они почти падают, крепко держась друг за друга. — Сначала тебе придется хорошенько меня растянуть, — Джеймс смешливо смотрит из-под полуопущенных ресниц, касается Майкла быстрыми, дразнящими движениями, и его руки, кажется, сразу везде. От таких прикосновений и такого Джеймса, смотрящего на него сверху вниз, оседлавшего его бедра, впору с ума сойти. От его слов — тем более. — Засунешь в меня сначала один палец, — продолжает МакЭвой, чуть понижая голос, — затем — второй. Глубоко, до самого основания, и внутри я буду очень горячий и тесный. Узкий до невозможности. Ты начнешь трахать меня двумя пальцами, а когда растянешь достаточно хорошо — добавишь к ним третий. Этого будет много, и я буду стонать под тобой, насаживаться на твои пальцы, а когда привыкну к ним, начну умолять о том, чтобы ты меня трахнул. К этому времени ты сам возбудишься настолько, что будешь готов на всё, только бы вставить мне. — Ты знаешь, — нервно смеется Майкл. – Я, вообще-то, уже готов. На всё. Джеймс улыбается. Склоняется над ним совсем низко, обводит подушечками больших пальцев соски, отчего в глазах у Майкла темнеет, а дыхание сбивается. Джеймс нарочито ерзает на нем так, что член скользит между округлых ягодиц, касается поясницы, и будь Майкл проклят, если не сможет удержаться, если не сгребет сейчас МакЭвоя в охапку, не повалит на кровать, не оттрахает так, что… — Когда твоих пальцев станет мало, я повернусь на бок. Ты прижмешься ко мне сзади. Твои губы смогут касаться шеи и плеч. Можешь целовать или кусаться, если захочешь, можешь прижимать меня к себе так тесно, как тебе самому будет нравиться, — Джеймс уже не говорит — шепчет, и Майкл, не удержавшись, смыкает пальцы вокруг его члена, ведет вверх и вниз нарочито медленно, с интересом наблюдая, как путается от этого размеренная речь МакЭвоя.  — Затем, — продолжает Джеймс, восхитительный, раскрасневшийся, с этими своими красными искусанными губами и потрясающе жадным взглядом, — ты начнешь входить в меня. Медленно. Сантиметр за сантиметром. Понадобится много смазки, конечно, но это не проблема. Сначала протолкнешь головку — и замрешь, давая мне время привыкнуть. Будет безумно тесно и хорошо, и тебе страсть как захочется двигаться дальше, но ты удержишь себя в руках, пока я не дам знак, что готов получить больше. И ты вставишь в меня еще. И еще, и еще, пока не протолкнешь свой член целиком. Пока я не приму тебя полностью. Чтобы глубоко, по самые яйца. Чтобы до конца. Вместо ответа Майкл стряхивает с себя Джеймса и подминает весом собственного тела. Потому что, черт, он живой человек с ограниченным терпением. Потому что он не железный, а Джеймс — слишком потрясающий, чтобы держаться дальше. Вдавливает МакЭвоя в простыни; ладонями скользит по обнаженному телу, возбужденным членом неловко трется о чужое бедро. Джеймс, улыбаясь, протягивает ему флакончик лубриканта из-под подушки, и Майкл выдавливает немного скользкой субстанции на пальцы. — Продолжай, — низко и тягуче говорит он Джеймсу, выдыхая эти слова на самое ухо. Его пальцы скользят между ягодицами МакЭвоя, легко массируют колечко мышц, и когда он надавливает, вводя указательный палец, голос Джеймса обрывается на выдохе. — Сначала… — говорит Джеймс уже едва слышно, — ты будешь трахать меня осторожно и медленно. Не выходя до конца, с небольшой амплитудой, не сбиваясь с ритма, — к указательному пальцу Майкл добавляет средний, и МакЭвой, не удержавшись, всё же толкается ему навстречу, так, что пальцы входят сразу до основания. Джеймс внутри действительно нестерпимо горячий и мягкий, бархатный, и пальцы обхватывает так тесно, что страх навредить только усиливается, но возбуждение уже так очевидно, что Майклу становится наплевать на все опасения. Джеймс продолжает, глядя Майклу прямо в глаза абсолютно шальным, голодным взглядом: — Затем ты начнешь ускоряться. Постепенно и осторожно, но вскоре движения станут быстрее и глубже. Будешь выходить почти до конца и входить снова, так, чтобы яйца шлепались о ягодицы, чтобы до стонов, до моих несдержанных криков. Чтобы я не чувствовал ничего, кроме твоего члена в моей тесной растраханной заднице. Начнешь иметь меня с оттягом, сильно и быстро. Глубоко. Будешь насаживать на свой член, как последнюю шлюшку, заставлять выгибаться в позвоночнике, самому подаваться тебе навстречу и… боже, Майкл, твою же… Джеймс щурится в волне болезненного удовольствия, когда к двум пальцам добавляется третий. Майкл легко сгибает их, и Джеймс под ним ощутимо вздрагивает и стонет особенно хорошо, тягуче и низко. Зрелище восхитительное. Майклу нравится смотреть, как Джеймс комкает простыни в пальцах, как запрокидывает голову, обнажая горло, как хорошо выглядит движение мышц изящного, хорошо сложенного тела под тонкой кожей. Его слова нравятся Майклу почти так же сильно. — Это всё очень здорово, — говорит он Джеймсу, а потом наклоняется, легко прикусывает и оттягивает зубами сосок и опускается ниже, к дорожке волос, к стоящему колом члену. Обводит головку острым кончиком языка, коротко обхватывает губами и, проведя по всему члену вниз и обратно, выпускает изо рта с абсолютно неприличным, влажным звуком. — Но пока не попробуем твои рекомендации на практике, говорить об этом рано. — Ты хотел мастер-класс — ты его получил, — неохотно выдавливает Джеймс. Тут впору возликовать: он, пожалуй, первый человек, лишивший болтливого до неприличия МакЭвоя дара речи. — А теперь трахни меня, или я, блин, трахну тебя сам. Майкл слушается. Восстанавливает в голове всё то, что говорил Джеймс, и сильным толчком переворачивает того на бок. Жмется губами к выступающему позвонку, скользит к шее, целует в обнаженное плечо. — Давай, — шепчет Джеймс, — Майк, черт бы тебя побрал, пожалуйста, давай же, я… Он захлебывается собственными словами, когда головка, набухшая, крупная, толкается в узкое кольцо мышц. Джеймс выгибается в руках Майкла, невольно пытается отстраниться, и тот удерживает его силой, дрожит в отчаянной попытке замереть, сдержаться, и целует Джеймса в плечи, усыпанные золотыми крапинками веснушек, и в шею, и легко обводит языком ушную раковину, пытаясь успокоить и приглушить боль. С женщинами всё получалось не так. До Джеймса у него так вообще не получалось. — Еще, — просит Джеймс сорванным голосом. И Майкл толкается глубже, почти сходит с ума от него — горячего, тесного, обволакивающего и сжимающего так крепко, что в глазах темнеет, и дышать почти больно, и сердце захлебывается ударами, и он перехватывает Джеймса поперек груди, тянет на себя, и МакЭвой сам подается ближе. С губ Джеймса срывается вскрик. Хриплый, наполненный болью и острым удовольствием, и Майкл почти сходит с ума от всей этой гаммы ощущений, чувствуя, что Джеймс принял его целиком, до конца. — Тише, — шепчет он. Тянет Джеймса за волосы, и тот поворачивает голову так, чтобы Майкл мог поймать его губы глубоким и жадным поцелуем. Фассбендер осторожно ведёт бедрами, наслаждаясь давлением, тесной хваткой мышц вокруг члена, горячей тяжестью, и Джеймс стонет так упоительно, так хорошо, что это становится чем-то абсолютно умопомрачительным. — Трахни меня, — хрипло просит Джеймс спустя минуту или две, когда Майкл уже сам готов начать умолять, потому что член горячо пульсирует, с ума сводит, и это и хорошо, и больно, и восхитительно. И Джеймс тоже — восхитительный. Особенно когда так глубоко и близко. — Давай, — просит снова. — Трахни меня, Майки, я же не выдержу, я так хочу, я… Просить дважды не приходится. Время замирает, тянется патокой, невыносимо сладостной и густой, обжигающей. Джеймс в его руках плавится, а Майкл, напротив — точно оголенный нерв, и всё слишком остро, слишком открыто, слишком хорошо. Охуительно, думает Майкл, когда Джеймс в его объятиях вскрикивает особенно громко, вскидывается, выгибается, горячо пульсирует на его члене, сжимает мышцы и стискивает пальцы на запястье почти до боли. А спустя пару секунд оргазм его самого накрывает с головой, и он уже вообще неспособен думать о чем-либо связно. Впрочем, мысли тут и не нужны. Ощущений и без того предостаточно. *** — Слушай, — на следующее утро Хью настороженно хмурится и за локоть отводит Майкла в сторону. — Ты не в курсе, с Джеймсом всё в порядке? — В полном, — заверяет его Майкл. Сам едва удерживается от смеха. МакЭвой в самом деле сияет, точно начищенная до блеска монета, ослепляет всех безмятежной улыбкой, а Чарльз, переживающий согласно сюжету внутренний кризис, сегодня выходит у него неприлично довольным жизнью. Еще Джеймс невпопад отвечает на чужие вопросы, липнет взглядом к Майклу всякий раз, когда, как ему кажется, никто на них не смотрит, и по площадке передвигается исключительно враскорячку. — А чего он так ходит-то? — не унимается Джекман. Он изо всех сил изображает искреннее беспокойство, но Майкл знаком с ним достаточно хорошо, чтобы знать: Хью давно уже обо всем догадался и сейчас получает от происходящего искреннее удовольствие. И потому Майкл изображает святую невинность. — А как он ходит? — переспрашивает, удивлённо вскидывая брови. Хью в ответ ухмыляется: — Точно гусь, которому под хвост угодили разрядом дроби. Удивительно точное сравнение, думает Майкл, но виду не подает. Вместо этого отвечает очень рассудительно: — Упал вчера с моего трейлера. Перебрали немного, ну и... он дверь открыл, собирался выйти и не смог устоять на ногах. Пьянь шотландская, что с него взять. Так и пересчитал все ступеньки задницей. Джекман в ответ ржет так оглушительно, что все сомнения Майкла исчезают бесследно, и он сам против воли растягивает губы в абсолютно дурацкой улыбке. — Высоченная, наверное, у тебя была лестница, — фыркает Хью, отсмеявшись. — Если верить звукам, доносящимся вчера от твоего трейлера, катился он долго. — Лестница-то? Ага, — соглашается Майкл через легкий приступ самодовольства, — немаленькая. — Ну, главное, чтобы Джеймсу нравилась, — снова гогочет Хью, а потом вдруг резко состраивает преувеличенно серьезное лицо. — Лестница, разумеется. Ты не подумай чего. Джеймс подстреленным гусаком семенит к ним через всю площадку, и Майкл с Джекманом, не сговариваясь, переглядываются, и Хью не сдерживает улыбки: — Ладно, ребятки, перерыв скоро заканчивается. Пойду, бахну кофе, а вам… удачного восхождения, что ли. И уходит, оставляя Майкла в легком недоумении. — О чем это он? — интересуется вовремя подоспевший Джеймс. — Какого еще восхождения? Что тут вообще происходит? — Пойдем в гримерку, — очень хищно улыбается ему Майкл. — И я тебе всё расскажу. Джеймс ухмыляется. — Лучше покажи, — требует он весело. — Я сегодня особенно храбрый. — А я… — А ты, друг мой, — говорит он и, совсем не боясь, что их могут увидеть, треплет ладонью по щеке. — Определенно делаешь успехи. Но я настаиваю на практике. Постоянной, упорной практике. Где угодно. Когда угодно. — Вот ведь маленький потаскун, — с притворным возмущением заявляет Майкл, и Джеймс только смеется: — Зато друг у меня — большой. Так ты идешь? И улыбается так потрясающе, что Майкл просто физически неспособен с ним спорить. Спорить ему, говоря откровенно, совсем не хочется. Он вообще обеими руками «за».