Девочка из чужих стран

Когда дед привёз из Японии девочку, я подумал – старик, очевидно, сошёл с ума. Что за глупости! Будто она – сувенир, подарок на память, красивая статуэтка для витрины из чужих стран. И к тому же – что делать ребёнку в нашей лавке? Я занят, дед бывает редко и недолго – то с женщинами где-то, то в новое путешествие Бог знает куда. Кому следить за девочкой? Работа. Самое главное. Ни времени, ни желания нянчиться у меня не было. Деду дай волю – всю лавку заставит фигурками, амулетами и прочими безделушками из дальних краёв. А маленькая японка, судя по всему, - новое украшение. Красивое, интересное, - но, впрочем, ненадолго. Скоро дед успокоится и отправит её обратно в Японию. Я мысленно пожелал ему сделать это поскорей и принялся за работу. Заказы. Клиенты. Ни минуты, чтобы думать о ребёнке, вертящемся под ногами. Однако думать приходилось. Девочка едва не каждый день приходила ко мне в мастерскую. Стоит, смотрит. И стоило мне поднять голову на мгновение – ловил взгляд тёмных, странных глаз. Тогда я впервые узнал о привычке чужестранки извиняться. Всегда. Перед всеми. За всё. «Простите, господин Клод!» - согнувшись в поклоне, говорила она. Так, что и мысль о притворстве, об издёвке я сразу отмёл. Девочка правда чувствовала, что виновата. Девочка правда хотела получить от меня прощение. «Странная» - назвал я её про себя. Пожалуй, лучшего слова не подберёшь. Необычная. Непривычная. Не такая, как жители города Париж. В ней было странно всё. Глаза – глубокие, тёмные, большие. Волосы – чёрные, словно уголь. Одежда – слои яркой, на крылья бабочки похожей ткани. Да, бабочка. Пёстрая, радужная, с узорчатыми крыльями-кимоно. Когда Юнэ впервые вышла из лавки, люди оглядывались на неё. Смотрели во все глаза. Восхищались, удивлялись, а то и ворчали вслух за спиной. Не скажу, что в Париже совсем нет ярких красок. Но Юнэ была… как пятнышко цвета на чёрно-белой фотографии. Пятнышко, которого вовсе не должно быть там. Не только внешне Юнэ отличалась от парижан. Не только именем и одеждой. Всем. Я не знаю, что за обычаи в Японии… и знать не хочу. Нога моя не ступит в эту страну, если все там столь же наивны, открыты и до глупого доверчивы! У меня не укладывалось в голове, как можно так слепо верить каждому встречному. Того мальчишку взять – оборванец, попрошайка, вор! Запросто мог ограбить нашу лавку. Но Юнэ совсем, совсем не видит в нём угрозы, напротив, что-то говорит в защиту его. Глупости! Может, в Японии мир справедлив и добр, - а здесь надо держать ухо в остро. И никому не доверять – до конца, по крайней мере. Любой способен подставить тебя, обмануть тебя, в момент, когда ты вовсе не ждёшь того. Любой. Даже друг. Что уж говорить о незнакомых людях с улицы. Юнэ не могла понять этого. Не хотела, кажется, понимать. А меня злило. Её упрямство, её наивность, её детские, опасные здесь взгляды на жизнь. Ребёнок! Глаз да глаз за ней – кто знает, что случится, если пустить Юнэ одну по Галерее. Но потом… я не смог бы сказать, когда всё изменилось. Когда я стал иначе думать о Юнэ. Не помеха. Не чужой, совсем не нужный в этом городе ребёнок. Может быть, впервые мои мысли стали иными, когда Юнэ исчезла из лавки в первый раз. Нет, всё стало меняться намного раньше, но тогда, пожалуй, я впервые осознал – боюсь. Да, боюсь за Юнэ. Потому, что она может потеряться в лабиринте парижских улиц. Может угодить в руки, наивно-доверчиво, недобрых людей. Может… может попасть в беду, чёрт возьми. И я, только я буду в этом виноват. Не сберёг. Не удержал. А мне… мне важно стало, что будет с Юнэ. Вдруг. В то мгновение, когда представил себе – её, маленькую, одну, среди чужих мест, чужих людей и жизни. Сердце ёкнуло в груди. Ощутимо. Так, что боль стрельнула мурашками от пальцев по позвоночнику. Я испугался за Юнэ. Я кинулся, очертя голову, чтоб отыскать её. А потом… уже в лавке, рядом с Юнэ, которая была в безопасности, со мной… осознал, как она важна мне. Почему-то. Вдруг. И не ответить, не объяснить причин, если б кто спросил меня. Мы гуляли с Юнэ и дедом по Парижу. Она готовила нам блюда японской кухни. Убирала в лавке. Слушала, затаив дыхание, наши рассказы о Франции. Смотрела на нас большими, странными глазами. Смеялась. Улыбалась. Извинялась по поводу и, чаще, совсем без него. И… вошла. Медленно, плавно, незаметно и как-то вовсе само собой – в нашу жизнь; в Галерею; в Париж. В меня. Тогда, на крыше, мне хотелось сразу много разных вещей. Кричать на тебя, ругая за глупую беспечность. Хохотать, запрокинув голову, от облегчения. Крепко обнять тебя, прижать к себе и не отпускать. А ещё… Я впервые в тот день представил себе свою жизнь, если в ней не будет тебя. Сделал попытку представить. И не смог. Потому что странным, непонятным образом – но за недели, что ты провела в Париже, тебе удалось стать частью нашей лавки. Нужной, гармоничной, как шестерёнка в механизме часов. Убери – и все прочие перестанут работать. Кажется, ты всегда была в лавке, Юнэ. Всегда сидела за столом, всегда стояла в мастерской, таращась на меня большими тёмными глазами. Я не помню, как было здесь до тебя, веришь? Не помню, было ли вообще. Только дед помог мне понять, чем ты стала для меня. Невольно. Он сказал – я боюсь впустить тебя глубже в свою жизнь, потому что после, когда придёт время твоего отъезда в Японию, мне будет больно прощаться с тобой. Да, больно. Да, ты прав, дед. Ведь Юнэ… Юнэ не просто друг мне, сестрёнка, дочка, все близкие люди, собранные вместе. Ты – свет, Юнэ, знаешь? И осветила собой отнюдь не только лабиринты улиц Парижа. Меня. Картинки прошлого, ненависть к отцу, детские глупые обиды… Они часто приходят ко мне. И раньше приходили. Но теперь – таким неважным показалось всё. Ты, Юнэ, светлая, добрая, никогда не стала бы обижаться и ненавидеть. Ты любишь всех. Ты не способна, шагая по улице, не улыбаться каждому встречному. Ты не можешь не просить прощения, если вдруг, пусть и только в твоём представлении, причинила кому-то неудобство. А я… я хочу быть похожим на тебя. Хоть чуточку. Хоть немного. Уметь, как ты, доверять людям, радоваться мелочам и быть счастливым. Меня злило – и злит сейчас – твоя наивность, доверчивость, совершенно детская беспечность. Но в какой-то степени, Юнэ, - ты гораздо старше меня. Да, дед прав, - ты скоро уедешь. В Японию, к сестре, к семье, к привычному образу жизни. Глупо, конечно, надеяться, что тебе может захотеться прожить здесь, с дедом и со мной, подольше… всегда? Глупо. А я надеюсь. Потому что забыть тебя, Юнэ, - трудно-невозможно. Ты научила меня любить - не отец, не жители Парижа, а ты, девочка из чужих стран. И я буду повторять тебе снова, сколько угодно раз – в нашей лавке нет ничего, что я ценю больше, чем тебя.