Catch the rainbow

       Чонин и Лухан впервые встретились ещё в далёком детстве. Стояла свежая тишина, сверчки в высокой влажной траве только-только заводили свои песни. На востоке маячил лёгкими лукавыми бликами рассвет. Спустя пять Лун после Великой Охоты стая, наконец, обосновалась на новой территории к югу от черты города. Местные охотники пару раз наведывались, но в основном деревенские боялись заходить на территорию волков. Подрастающие волки то и дело сбегали из-под контроля старших и обязательно находили приключения за пределами леса. Чонин, хоть и был младшим сыном вожака, исключением не был. Но предпочитал гулять по владениям стаи в гордом одиночестве. Знать каждый куст и замшелый камень, наблюдать за каждодневными изменениями окружающего мира было увлекательно, но интересней всего было бегать по полю, дразнить куропаток и закапывать норы полёвок и хомяков.        В это дождливое утро вся стая отдыхала недалеко от Холодных Ручьёв, вдоволь насытившись после удачной охоты. Волчонок не мог спокойно лежать и смотреть на текущие, казалось, вечность воды, состоящие из самого времени. Чуткое ухо улавливало надвигающееся нечто сквозь уходящие вдаль грозы. Незаметно улизнув от старших, Чонин сбежал в поле. Он обнюхивал вырытые норки, слизывал росу с крупных листьев подсолнечника – всё дышало прошедшей грозой. Серая шерсть местами намокла и пахла луговыми травами.        Со стороны оврага раздался жалобный звук. Тявкала лиса. По волчьим и лисьим законам никто из стаи не смел заходить на чужую территорию. Писк повторился. Молодому волку было интересно посмотреть на чужака. Чонин совсем не ожидал, что найдёт кроху, загнанного в угол, мокрого, грязного и трясущегося – то ли от страха, то ли от холода. Глаза цвета восходившего солнца с каплей янтарной слезы смотрели на Чонина с ужасом и трепетом. Волк фыркнул, обнюхивая находку. Малыш был совсем маленьким, неокрепшим и, наверняка, потерявшимся. Но выследить его стаю по запаху не составило труда – они неспешно двигались на запад, где небо ещё хранило лоскуты радуги.        Поймав пару полевых мышей, Чонин накормил лиса, с интересом поглядывая на ярко-рыжий мокрый хвост, на проворные лапки и острые зубы, что с жадностью приняли еду. Время неуклонно двигалось к полудню. Поднималась привычная жара. Чонина могли в любую минуту хватиться, и если ему бы просто досталось, то лисёнка непременно бы ждала смерть. Задумчиво глядя на светлеющее небо, Чонин и не заметил, что наевшийся лис немного осмелел и подкрадывался ближе, благодарно попискивая. Волк снова фыркнул. Стая сразу учует чужака. Нужно было что-то придумать. Решение подкинули встревоженные птицы. Чонин угрожающе рыкнул на лиса и погнал его прочь от территории стаи, сквозь высокую траву, пересекая поле к западу. «Беги домой».

***

       Семнадцать лет Чонин не знал, что случилось тогда с лисёнком, остался ли он жив, нашёл ли семью. Каким он вырос?... Время меняет людей, меняет мир, меняет само себя. По достижении Чонином совершеннолетия Стая сменила место жительства. Вместо терпкого ковра лесных трав и блестящих звёзд, подглядывающих сквозь крышу из сочной листвы, появилось внушительного вида загородное поместье. Чонин сменил имя на псевдоним, изменил внешность и почти забыл о жизни в лесу. Теперь он был - играл роль, скорее, – Каем, что держал в страхе добрую половину городских заведений различного профиля. Ему подчинялись местные клубы, бары и полицейские участки. Мало кто видел дерзкого, но предприимчивого парня, но слухи не утихали с каждым днём. Говорили о его беспощадности к должникам и врагам, говорили со страхом и – иногда – ненавистью.        В тихую воскресную ночь, когда Чонин закончил работу с документацией, стоял на балконе и курил, из приехавшего авто вытащили и в буквальном смысле проволокли в дом паренька. Зрелище привычное и даже обыденное. Разборки проходили в Стае без определённого расписания, но с завидной частотой. Сегодняшняя жертва даже не брыкалась, не кричала о своей невиновности, а лишь посмотрела пустыми глазами на своего невольного зрителя. На Чонина. Не Кая – на него, Чонина, настоящего. И внутри будто что-то поломалось, сигарета, тлеющей лучиной рухнула на мраморную брусчатку, а рука застыла в воздухе.        Видение покинуло парня с приятной слуху тишиной, что рассеялась с глухим стуком. Его позвали на допрос. Его всегда вызывали. Расслышав просьбу со второй попытки, Кай двинулся за помощником. Сердце свело судорогой, будто в предчувствии, предвкушении чего-то.        Паренёк, что сидел на стуле со связанными руками и разбитым носом, из которого так и сочилась алая, приторно-красная кровь, пачкая пухлые губы и хлопковую рубашку, цвета морской волны. Как только Чонин появился в комнате, все вышли, точно по сигналу. Напоследок один из громил хотел было отвесить пленнику нехилую пощёчину, но услышал тихий, острый рык и быстро скрылся.        - Кто ты и почему здесь находишься? – голос не дрожал, звучал монотонно и совершенно просто. Без невероятных нот, без усталости – никак. Чонин осматривал паренька со всех сторон, отмечая про себя, что субъект казался смутно знакомым, но парень поклялся бы, что видит существо перед собой впервые.        Вопрос повис в воздухе, вытесняя напряжение. Мальчишка шмыгал носом, облизывал кровавые капли с губ и молчал. Будто не слышал или не умел говорить. Весь какой-то кукольный, он держался на стуле ровно, недвижимо и совсем не пытался выпутаться, вырваться и сбежать. Такое поведение обескуражило Чонина. Да и глаза собеседника не выражали ни одной эмоции, ни одного чувства, не говоря уже о хотя бы капле страха. Они были словно стеклянные. Два блестящих янтарных камушка в обрамлении чёрных выразительных ресниц.        Чонин взял в руки папку со сведениями, бегло прочитал информацию. Стайка лис учинила беспредел в баре, и при попытке поджечь заведение бежала. При погоне поймать удалось только самого младшего участника. Им оказался Лухань. Лухан не разговаривал с детства. Только слушал. Слушал, запоминал, впитывал в себя всё: негативное, плохое, тёмное и хорошее, доброе, светлое. Он наблюдал за людьми вокруг, за миром вне стаи. Его интересовали эмоции. Настоящие ли они или поддельные. Вот идёт разодетая дама за ручку с кавалером, хихикая. Улыбается, а в уголках губ спряталось презрение. Лухана забавлял внешний театр, ему хотелось ругаться порой на неумелых актёров, но он молчал. И продолжал слушать. Оправдать себя, когда его поймали, Лухан даже не попытался лишь по желанию чего-то нового. Собственная стая, браться, родичи не принимали лисёнка в силу его какой-то врождённой слабости, хрупкости и отсутствия хитрости. Лухань никогда ничего не крал – ему дарили, давали просто так, жертвовали. Он не видел смысла в краже, за что слышал упрёки и пару раз был избит собственным родным братом. Когда Лухан остался один в переулке с тремя волками, когда его же «друзья» убежали, трусливо поджав хвосты и бросив младшего сына вожака, Лис даже не стал отпираться. Своя собственная семья его уже не примет, а волки… Пусть и убьют – всё лучше, чем жизнь в изгнании.        Так звёзды свели искреннего парнишку с парнем, что не терпел лжи и коварства. Окружённый с детства лишь Стаей - лицемерными родственничками, готовыми друг другу перегрызть глотки и подставить ради денег и власти, Чонин вырос с абсолютной ненавистью ко всякого рода обманам. Он искал друга. Нашёл в лице Лухана. Тот молчал, по его виду можно было сказать, что он точно не был идейным вдохновителем нападения на бар, да и за стеклом глаз скрывалось что-то тёплое, знакомое и точно – понимающее.        - Ты ведь ни в чём не виноват, я прав? – взгляд внимательных глаз дал понять, что «да», и Чонин смягчился. – Идём. Развязав крепкие путы одним лишь щелчком пальцев, Чонин взял маленькую ладошку и повёл Лухана в свою комнату, где заставил умыться и переодеться. Наблюдать, как юноша смущается, снимая окровавленную рубашку и старательно пряча собственную реакцию, было забавно, но Чонин отвернулся. После приложив компресс изо льда в плёнке, он строго наказал пареньку держать его на переносице и повёз нового друга в свою, отдельную от усадьбы, квартиру. Лухану грозила опасность, теперь он чужой для всех.        Чонин хотел бы, чтобы всё происходящее оказалось не больше, чем глупой иллюзией, чтобы не было ни этого вечера, ни квартиры с забытыми в пыли дорог окнами, ни стеклянных глаз напротив, в которых поселился обречённый страх. Чонин хотел бы проснуться, но реальность шептала дивным голоском: «это не сон».        За окном медленно растекался багровой кляксой восход. Чонин запивал немые вопросы виски, а Лухан молчал. От нерешительности ли, от страха – неважно. Он узнал Чонина, признал в нём, увидел в его глазах того самого волка, спасшего когда-то давно беспомощного лисёнка. Лухан боялся, но не ярости, не смерти от лап собственной стаи, он боялся, что Чонин не узнал.        Волк смотрит ему в глаза. В глазах Лухана не видит воздуха, есть пустота и множество чувств за невидимым стеклом, они шумят, но стука не слышно.        - Кто ты? – глухим шелестом слова прячутся по углам. Чонин думал, он надеялся, он заставлял себя верить, что всё было давно, неправда, что паренёк перед ним не может быть тем самым Лисом. Но вместо ответа – молчание. Тупое молчание, разбивающее самообладание, рушащее по кирпичу стену. Чонин уходит, бросив напоследок предостережение, чтобы Лухан не выходил за порог, чтобы не покидал убежище, пока её хозяин не разберётся. ***        Механические часы с кукушкой, что уже давно не кукует, неумолимо отсчитывали серебряные капли времени - минуты. Чонин приходил все реже. Через день, два, три, он приносил продукты, помогал готовить еду, иногда задерживался дольше своего собственного распорядка, делился с Луханом мыслями, идеями, обещал помочь, пил чай и уходил. Тихо, незаметно, не сговариваясь о точном времени нового визита. А Лухан сходил с ума от неопределенности и желания. Желания быть ближе к Чонину, принадлежать только ему и больше не просыпаться от страха посреди прохладной августовской ночи. Близится период полной Луны, и Лухан начинает тосковать, он воет иногда - совсем как волк, - ведь он уже меченный старшим сыном вожака стаи, он, как самый слабый, обязан вынашивать и рожать детей от любого, возжелавшего того, альфы. Не имея права на собственного ребенка и семью.        Безоблачной ночью Лухан плачет, Луна смеется над ним, проплывая медленной походкой по угольному небу, словно дьявольский фонарь, на который не летят мотыльки. Медные локоны разметались по подушке, в комнате осели вечерние сумерки, и лишь свеча в углу дрожит задумчиво, да лунный свет облизывает холодом окно. Чонин приходит так же тихо, как обычно уходит. Сиротливая свеча тут же гаснет, стоит только возникшему сквозняку босыми мягкими лапами пробежать по полу. Волк ступает медленно, зажигает одну за другой свечи в массивных медных и золотых канделябрах. Восковыми слезами они плачут, выпуская нити дыма гулять по комнате. Лухан прячет слёзы и ещё старательнее прячет нагое тело в одеяле. Он боится, что в этот раз будет так же. Лис слишком хорошо помнит насилие и боль, что будто выжгли печать на сердце и нежных губах вместе с уродливым знаком принадлежности.        Чонин незаметно усмехается, сжигает сухие веточки бергамота и розмарина и направляется к Лухану, расстёгивая пуговицы рубашки. Его взгляд не читаем, но без тени похоти и слепого животного желания, он со всей нежностью, на которую способен, проводит ладонью по рыжей чёлке, стирает непрошенную слезу и прикасается к метке, которая не его. Лис больше не плачет, только смотрит робко, почти по-детски, держит шёлковую ткань у груди и совсем не сопротивляется, когда волк лёгким движением обнажает дрожащее под пальцами тело. Очерчивает ореол алых сосков и ловит вырвавшееся дыхание губами.        - Сегодня ты станешь свободным.        Чонин долго возится с разными порошками, веточками и засушенными плодами странных растений. Латынь, неизвестные умершие языки, фразы, обрывки слов и вспышки жутковатого огня пугают. Свечи в канделябрах таинственно подмигивают языками пламени, а отблески света ласкают смуглую кожу Чонина, придавая ему совершенно невероятный облик. Он заканчивает с обрядом и даёт чашу Лухану, накапав в отвар немного собственной крови. Тот повинуется, кровь и колдовское снадобье струится по губам, капает с подбородка на грудь, но Лис не останавливается, пока не опустошает сосуд. Чонин заворожённо следит, как последние густые капли скрываются за нераскрывшимися бутонами – губами, - и пробует их на вкус. Поцелуй получается солёным и одновременно приторным. В волке просыпается жажда.        Пряные ароматы острого перца, розмарина и пьяного жасмина рождали желание. Лис терял голову, тело бросало в жар и холод, образ Чонина был будто галлюцинацией, и оба не до конца верили в реальность происходящего. Старший ласково проводил кончиками пальцев по маленьким ключицам, что остро выступали под тонкой шёлковой кожей, он долго мял и ласкал податливое тело мальчишки, целуя, кусая и проводя языком по пульсирующим венам, слизывая нектар несдержанных стонов с пухлых губ.        Чонин знал, что нельзя. Лухан думал, что невозможно. Но оба поддались неведомой силе, приоткрыли завесу и вкусили запретного плода. Чонин освобождал, но Лухан предпочёл свободе - вечность с Чонином, не позволяя отстранится на пике глубокого наслаждения. Уродливый знак исчез с первыми цветками оргазма, а на месте отметины возник красивый образ птицы-феникс. Связь между двумя телами скрепляла души, мысли и чувства. Чонин ненароком проник в сны Лухана - тревожные сны влюблённого лиса, - принося заботу и умиротворение. ***        Утро тёплыми каплями золота красило небольшую квартирку, чем будило двух влюблённых и (не)уснувший ночью город. Раскрытые настежь окна жадно вдыхали солнечные лучи, крики встревоженных птиц и шорохи улиц. Ночные тени домов таяли и прятались в подворотнях, под ящики и по углам, освобождая дорогу новеньким чистым авто, гудящим громко и дышащим сизым дымом, и прохожим, обсуждающим новости пыльных улиц.        Лухан проснулся и сразу же на цыпочках подошёл к окну. В квартире ещё витали призраки ночи запахи пряностей и дым потухших свечей. А за стеклом расцветал ещё свежий и чистый в утреннем времени мир, дразнящий сонмом новых необычных ароматов: свежей выпечки, красок и экзотических цветов из лавки под окном. Простирающийся далеко за пределы видимой глазам картины - на километры, мили, часовые пояса.        Это утро пахло корицей, солью и сыростью. Прошедший ночной ливень наполнил вспухшие от влаги асфальтовые вены. Новая метка не болела, поэтому прикосновение пухлых губ не принесло дискомфорта – лишь мурашки наслаждения от шеи до пяток. Чонин обнял Лиса и поцеловал в зацелованные за ночь губы.        - Подожди…подожди…не так быстро, я хочу подышать… - Лухан шепчет убегающей ночи. Так заворожённо и отчаянно, что услышать его может только сердце Чонина, отвечающее лишней сотней ударов и решительным признанием:        - У меня есть домик за городом, на утёсе, с видом на море и спуском к воде. Если захочешь – можем туда переехать. Одному там скучно, а вместе обустроим домашний очаг и уют.        Лухан счастливо улыбается и узнаёт страшную тайну о том, как Чонин учился у шамана разным колдовским премудростям и получал благословение у вожака стаи – своего отца.        - Оказывается, появление в жизни стаи волка с необычными способностями, что полюбит лиса и прекратит вековую вражду двух стай, предсказывали оракулы нескольких прошлых поколений. Все всегда думали на моего старшего брата Чанёля, но у меня дар искажения пространства и я люблю лисёнка, что мило строил испуганные глазки и был голоден, как самый настоящий волк. ***        Море, неистово бушевавшее и слепо хлеставшее гранитные утёсы, ласкало высокими брызгами кукольное личико стоявшего на самом верху, на самом краю Лухана. Однозначно, вид из окна нравился ему больше, чем в душном городе искусственных картин, написанных нелепыми мазками художника-самоучки. Здесь же, на стыке водной стихии с монолитами земли, всё будто бы было сшито невидимыми нитями жизни, всё дышало ею и порождало её. Угрюмые лики скал, исполинские изваяния, будто созданные богами Майа или Ацтеков; молчаливые стражи, возведённые титанами, тёмные хранители времён мифического города Атлантиды. Огромные груды холодного камня в бурлящей чаше серого моря, таящего под тонкой поверхностью синие глубины тайн.        Лухан чувствовал себя частью этого нерукотворного непостижимого мира – настолько естественно, как никогда. Каждая клеточка тела и крупица души дрожала и исполнялась счастьем, вторя улыбке рядом стоящего Чонина, который страховал от падения, трепетно прикасался к округлившемуся животику и благоговейно смотрел в даль, затянутую тёмными кораблями неба, несущими грозы и новую воду. Новую жизнь. ***        Тиканье часов мерно успокаивает вечер. По лиловому небу проплывают ленивые облака. Такие же ленивые, как всё в крохотном, но бесконечно уютном домике на краю неба. Лухан пьёт чай с липой, наслаждается бархатным многогранным вкусом и неумелым мурчанием. Котёнок больно царапает бёдра, но скидывать его совсем не хочется, Чонин что-то бормочет под нос, путаясь в леске, бусинах и волосах, ещё пахнущих краской. Лухан решился на вишнёвый.        - Сплети мне венок из ромашек, - просит Лухан, откусывая половину мармеладного сердечка. Вторую скармливает Чонину.        - Но это долго и сложно, - неразборчиво в ответ.        - Ты просто вредный, - Лухан неосторожно пинается и охает - кости трещат, принося жалобную боль, что мол, ноги глупого Кима крепче.        Радужные глаза крохотного лисёнка смотрят вглубь синевы, кукушка кукует, ветер ласкает редкими порывами высокую сочную траву - вот где истинный покой.