You'll have to swim

Кошмары сводят его с ума. Сначала это были просто сны. Эрик просыпался, садился на кровати, давясь вскриком; стирал со лба липкую испарину и потом еще долго ворочался в постели, пытаясь уснуть. Во снах Эрика почти всегда — лицо матери, страх в её широко распахнутых глазах и улыбка Шоу, кажущаяся приторно-сладкой с душным оттенком горечи. Эрик убивает Шоу. Всегда по-разному: то пробивает череп рейхсмаркой, то душит, смыкая пальцы на открытом горле, то стреляет, прижав пистолет к виску, то голыми руками вырывает из груди сердце. Иногда Эрик, убив, стирает улыбку с лица Себастьяна, и та липнет к пальцам едкой грязью. Похожей на кровь, темной, тошнотворно пахнущей металлом, порохом и чем-то душно-прогорклым, от чего перехватывает дыхание. Когда Чарльз в первый раз будит Эрика, вырывает из цепкой хватки кошмаров, тот совсем не удивлен. — Прости, — говорит Чарльз, сидящий в изголовье его кровати. — Не мог спокойно смотреть, как ты мучаешься. Тонкую и неуловимую улыбку на его губах Эрик в этот момент совсем не замечает. Он снова проваливается в сон, убаюканный тихим шепотом и пальцами Чарльза, мягко перебирающими волосы у него на затылке, и спит уже без сновидений до самого утра. С тех пор кошмары становятся всё чаще, и каждый раз Чарльз приходит к нему в спальню. Проскальзывает в дверь едва различимой тенью; дует на горячий лоб, целует пальцы, с которых невидимая кровь и улыбка Шмидта стекают, пачкая простыни. Ложится рядом. Прогоняет дурные сны. Вскоре Эрик уже не может уснуть, если Чарльза нет рядом. — Это нормально, — улыбается Чарльз, и Эрик, держащий глаза закрытыми, в очередной раз не замечает металлического блеска в его взгляде. — Мы связаны, друг мой. Я держу тебя, буду держать, обещаю. — Без меня ты пропадешь, — говорит Чарльз чуть позже. — Станешь никем. Мальчиком, гоняющимся по миру за тенями. Ты исчезнешь. Кошмары и слабость сведут тебя с ума. Он обхватывает лицо Эрика руками, и тот закрывает глаза, чувствуя, как вплетаются в его мозг, обволакивают мысли отголоски чужого сознания. — Без меня ты ничто. Слишком слабый. Слишком зависимый. Это нормально, друг мой. Твоё место рядом со мной, и я всегда буду рядом, чтобы делать тебя сильнее. У губ Чарльза — привкус крови и коньяка. Мягкое касание Эрик разрывает и начинает заново сам. Попытка самоутвердиться — жалкая, и Чарльз, смеясь в его жадный рот, позволяет ему вести. Эрик кусает его губы до крови, оставляет на коже алые росчерки, вытряхивает из одежды, перегибает через подлокотник кресла, берет зло и грубо. Сорванными толчками, темными разводами синяков на светлой коже бёдер, хриплыми, рваными выдохами, стонами, удовлетворением болезненным и горьким, от которого перед закрытыми глазами горят рыжие всполохи, а горло скребет до крови наждачной бумагой. В этот момент он обладает Чарльзом, но когда тот, повернувшись к нему лицом, смотрит насмешливым и потемневшим взглядом, Эрик понимает, что всё не так. Что это Чарльз обладает им. И дело не только в сексе — далеко не в сексе. Обладая, Чарльз меняет его с каждым днем всё сильнее. Это — преображение. Трансформация, почти невозможная при всей неподатливости Эрика. Леншерр — жесткий и хрупкий сплав, с трудом поддающийся ковке, но у Чарльза достаточно таланта, чтобы придать ему новую форму. А терпения у Ксавье — еще больше, достаточно, чтобы сломать изнутри, не ломая снаружи, подстроить под себя, и Эрик поддается. Меняясь, теряет себя в Чарльзе и захлебывается им, и ему уже совсем не хочется сопротивляться. Когда они оказываются в здании ЦРУ, Чарльз слишком занят планированием будущей вылазки, а Эрику в очередной раз снится кошмар. В этом сне уже нет ни умирающей матери, ни Шоу, ни смерти Себастьяна. Он видит самого себя под толщей воды. Соленая влага жжет сорванное горло, наполняет его изнутри, течет по кровеносной системе. Растворяет, тянет ко дну, и Эрик кажется самому себе слишком маленьким и беспомощным. Где-то далеко наверху, где водная гладь вспыхивает отблесками корабельного освещения, океан волнуется, и Эрик узнаёт Чарльза, даже не глядя. Тянет к нему руки, зная — спасет, вытянет, очистит кровь, сцелует с губ морскую соль и залечит раны. Как всегда. Потому что это — Чарльз. Потому что он обещал, что так будет всегда, и Эрик верит ему так крепко и отчаянно, как это только возможно для него, недоверчивого по своей природе. Но сейчас Чарльз не спасает его, как это было много недель назад. Чарльз улыбается — в глубокой синеве океана его глаза кажутся почти прозрачными, — и давит ему на плечи. Давит, пока Эрик не перестает сопротивляться. Он идет ко дну, задыхаясь, захлебываясь соленой водой, и последнее, что видит перед тем, как темнота застилает взгляд — улыбку Чарльза, тонкую и нестерпимо красивую. Проснувшись, он резко садится на кровати. Чарльза рядом с ним нет. Этой же ночью Эрик собирает вещи и уходит из дома. Уходит, не оборачиваясь, но уже на выходе из дома спотыкается, чувствуя на себе насмешливый взгляд. — Далеко собрался? — Чарльз выходит из тени. Руки небрежно спрятаны в карманах, а на губах — улыбка, совсем такая же, как во сне. Его вид вызывает у Эрика чувство глухого бешенства. Это напоминает то, что он ощущал до встречи с Чарльзом, и злость странным образом отрезвляет его, приводит в себя, и он впервые видит всё кристально ясно. Эрик щерится болезненным оскалом: — Прочь из моей головы. — Я видел, что Шоу сделал с тобой. Я хочу помочь. — Ты, — говорит Эрик, и ему кажется, что яркий росчерк рта на лице Чарльза запачкан кровью. — Ты куда хуже Шоу. Чарльз улыбается еще шире. Светлой, искренней улыбкой, и Эрик снова чувствует, как ледяные щупальца скользят в его сознании. Он вкладывает все силы в попытку поставить блок, но его защита сминается безжалостно, и Чарльз делает шаг ему навстречу: — Ты ничто без меня, Эрик. Признай уже это, и нам обоим станет куда проще. Ты нуждаешься во мне, чтобы быть сильнее, чтобы быть лучше. Чтобы быть. Эрик хочет уйти, нестерпимо хочет, но неведомая сила удерживает его на месте, и Чарльз сейчас такой красивый, такой желанный, близкий. Ломается последний барьер, и он растворяется в чужой воле. Идет путем наименьшего сопротивления. Это легче, чем бороться до конца, потому что Чарльз — непобедимый противник, и его оружием является сам Эрик. Его мысли, мечты, страхи, всё сознание, вся личность Эрика в этой борьбе оборачивается против него самого. Легче поддаться. Позволить Чарльзу вести. И, черт, это так хорошо, так правильно, что Эрик чувствует жгучий стыд, поняв, что пару минут назад едва не разрушил их счастье собственными руками. Ведь Чарльз — тот самый. Его спасение, его языческий божок, ангел-хранитель. Единственный, кто любит Эрика, кто вообще способен его полюбить. Единственный, кто всегда поддержит. Единственный, кому Эрик может доверять. — Прости, — говорит Эрик едва слышно. — Это было ошибкой. Я не должен был уходить, я… — Верно, — так же тихо смеется Чарльз, — Не должен был. Но я прощаю тебя, — и на секунду его взгляд становится совсем другим: словно колкий лёд вымораживает теплую синеву. — Первый и последний раз, Эрик. Уйдешь еще раз — и уже не прощу. — Не уйду, — обещает тот, растворяясь в улыбке Чарльза без остатка. — Больше никогда. Эрик теряет себя в синеве его глаз. Так — лучше. Так — правильнее. Отголоски собственного сознания возвращаются к нему на подлодке Шоу, когда Чарльз, его незримое присутствие, его шепот в голове, не затихающий ни на минуту, вдруг обрываются. Эрик замирает, оглушенный внезапно навалившейся тишиной. Эрик теряется, и мир встает с ног на голову, и он уже не понимает, что из того, что он знал, что делал, было истинно верным. Он ведёт ладонью: монетка входит в голову Шоу. Через кости, мягкие ткани мозга, и даже сейчас Чарльз спасает его, удерживая Себастьяна на месте. Смерть Шоу в точности такая же, как во снах, но теперь нет ни удовлетворения от убийства, ни сладкого привкуса мести на языке. Только злость и, почему-то, — разочарование. Тоскливое ощущение обманутых надежд, и, убив, Эрик всё еще не чувствует себя свободным. Чарльз был прав. Он — мальчик, гоняющийся за тенями. Открывший охоту на фантомы, преследующий наваждения, сотканные из лоскутов воспоминаний и ночных кошмаров, а его настоящий враг – там, снаружи. У него глаза залиты теплой августовской синевой, и он любит сжимать его пальцы в своих, улыбаясь так мягко и понимающе, что сердце всякий раз невольно пропускает удар. Это нелепое определение — «враг», — тает, растекается патокой, превращается в ничто. Чарльз был прав. Наконец-то Эрик готов пойти за ним, и дело не в телепатии, не в манипуляциях. Он убежден, что это его собственный выбор. Он хочет Чарльза, жаждет его всем своим естеством. Без Чарльза он — никто. Слишком слаб и беспомощен, чтобы существовать отдельно; неописуемо силен, когда друг стоит у него за спиной. Ты был прав, Чарльз, тысячу раз прав, а я — слеп, и я без тебя никто, прости меня. Имя оседает на языке мягким перекатом. Чарльз, Чарльз, Чарльз. Люди наставляют на них пушки, ракеты замирают в нескольких метрах над землей, и Эрика наполняет глухая ярость. Они пытались навредить Чарльзу. Уничтожить его божество, его спасителя. Может быть, Эрик слаб. Может, беспомощен. Но он безупречно умеет одно — быть замечательным цепным псом. Магнето скалит клыки, Магнето рычит на тех, кто поднял на хозяина руку, и тихое «Эрик, нет», произнесенное Чарльзом вслух, теряется за стальной броней шлема. В него стреляют, и он с легкостью отклоняет пули одну за другой. Почти смеется, потому что эта попытка наивна и нелепа, а он вместе с Чарльзом, вместе, потому что сам так решил, а не потому, что его в очередной раз потрепали по загривку и приказали: «к ноге». Он вместе с Чарльзом, а значит — он как никогда могущественен и стоек, и это чувство пьянит, кружит голову, разливается по телу колкими искорками восторга. Смотри на меня, Чарльз, смотри. Я тоже могу тебя защитить, тоже кое-что могу. Когда Чарльз лежит на его руках, синева его глаз светлеет до прозрачного льда, стекла, льдистого инея, и Эрику кажется, что весь мир разлетается миллиардом осколков. — Это твоя вина, — говорит Чарльз, задыхаясь болью и кровью. — Только твоя. Если бы своей жизнью можно было подпитать чужую, Эрик убил бы себя, не задумываясь. Убил бы кого угодно — врагов, соратников, друзей, лишь бы исправить ошибки и помочь Чарльзу. Сторожевой пес скулит, поджав хвост, и ему хочется забыться рваным, кашляющим воем до сорванной глотки, до кровавой пены на пасти, глаз, иссушенных плачем. — Уходи, — шипит Чарльз с отчаянной, глухой злостью. — Справляйся сам, делай что хочешь, но уходи. Ты мне больше не нужен. Сторожевой пес послушен. Уходя, он думает, что не переживет этого, и дело не в сентиментальности и не в нелепом налете драматичности, дело не в душевной боли и не в чувстве вины. Просто он не может без Чарльза. Без Чарльза его уже не существует. Эрик Леншерр мертв, — думает он, сжимая протянутую ладонь Мистик, — да здравствует Магнето. *** Ты должен сопротивляться, — говорит ему какая-то часть сознания, когда покушение на президента заканчивается успешно, и его безосновательно обвиняют в убийстве. Ты можешь остановить их всех, можешь их всех убить, можешь вырваться на свободу. Эта часть всё еще способна разглядеть истинное лицо Чарльза. Другая же часть — сломлена, и спустя четыре года заточения она окончательно берет верх. Эрик позволяет закрыть себя в тюрьме, сделанной из тонн стекла, пластика и камня. Люди думают, что спасают мир от Магнето, но на самом деле — спасают Магнето от остального мира. Никто не знает. Для всех окружающих Чарльз Ксавье — спасение во плоти. Теплая улыбка, обещание мира и надежда, сотканная умелыми переговорами и живым, острым умом, умением заглядывать в человеческие сердца, видеть потаенные надежды и страхи. Чарльз Ксавье — связующее звено между мутантами и людьми. Чарльз Ксавье — герой. Чарльз Ксавье — чудовище. На исходе четвертого года в тюрьме Эрик окончательно забывает обо всех своих сомнениях. Его продолжают терзать кошмары, и он знает, что это его вина, что без Чарльза он слишком слаб, что сам всё испортил, лишился своего права быть рядом, лишился права быть спасенным. Эрику нужен Чарльз, и спустя еще два года он начинает коротать дни, исступленно повторяя его имя. Эрик просит прощения, зная, что не заслужил быть прощенным. Но, черт, это же Чарльз, совершенный и всепрощающий. Чарльз простит. Услышит, поймет, заберет отсюда, примет обратно. Эрик ошибся, потому что был слаб. Больше он такой ошибки не допустит — только дай мне еще один шанс, я заслужу, я сделаю всё, что понадобится. Но Чарльз молчит, и с каждым днем мольба Эрика звучит всё отчаяннее и больнее. И однажды Чарльз отвечает. Отвечает, и Эрик с горьким разочарованием видит, что Ксавье за эти годы стал слабее, размяк. Сломался без своей телепатии, и Эрик не может его простить, потому что ему противно смотреть, как-то, что было неоспоримой силой и мощью, превратилось во что-то настолько хрупкое, что кажется — тронь, и пойдет трещинами, переломится помолам. Леншерр находит ответы только потом, когда срывает до хрипоты голос в самолете, когда встречается взглядом со взглядом Чарльза, сухим и жестким — все эти годы он просил Чарльза о помощи, но теперь его очередь держать их обоих на плаву. Он может сделать то, на что сам Ксавье уже не способен. Он не просто может — он обязан сделать это, чтобы защитить Чарльза и хрупкий мир, который они однажды сделают своим. Тогда Чарльз поймет. Примет его и вернет всё, что у них было и что могло быть. Эрик пытается уничтожить Рейвен и всех людей, стоящих у них на пути. Он надеется, что этого будет достаточно, чтобы заслужить прощение, но взгляд Чарльза не смягчается, не становится легче. Тогда Эрик вдруг осознает с неожиданной ясностью: это — тоже своего рода манипуляция. Доведение до отчаяния, попытка доломать всё то живое и своевольное, что в нём еще осталось. Плохо то, что даже осознание проблемы не ведет к ее решению — Чарльзу уже не нужна телепатия, чтобы управлять им. Эрик увяз в Чарльзе так глубоко, что эту связь уже не разорвать, не вылечить, да он и не хочет быть излеченным. Чарльз был прав. Прежние сомнения и страхи рассыпаются в пальцах прогнившей трухой. Эрик столько раз находил истину, всегда — разную, но только сейчас понимает, что другого выхода для него никогда не существовало. Всё было гораздо проще, и только теперь он знает, как всё исправить. Он проскальзывает в окно Чарльза едва слышной тенью. Снимает с головы шлем и оставляет на полу рядом с инвалидной коляской, сам опускается рядом, упираясь коленями в отполированный паркет. — Скажи, что мне сделать, — требует Эрик. Он больше не сломлен. Магнето готов бороться, готов на всё, чтобы добиться желаемого. — Я сделаю всё, что захочешь. Чарльз улыбается ему тонкой улыбкой, и от неё веет холодом, но теперь Эрик совсем не чувствует страха. — Завтра будет выступление одного из сенаторов. Он был в бункере два дня назад. Собирается говорить об угрозе мутантов и подробно рассказать, что случилось в тот день. Будут толпы журналистов, охраны и просто зевак. Не меньше пяти сотен человек. Я хочу, чтобы ты закончил начатое. Эрик думает пару секунд, перед тем, как, еще до конца не поверив, ответить: — Убить их всех? — До единого. — Ты попробуешь меня остановить? — О, — говорит Чарльз и смеется, опуская ладонь на щеку Эрика, — Непременно, друг мой. — А потом, — Эрик с трудом сопротивляется желанию закрыть глаза и потянуться вслед за этим поощрительным и легким прикосновением, — Потом мне можно будет обратно? Он всё-таки закрывает глаза, потому что Чарльз склоняется над ним и коротко касается лба сухими губами. — Не знаю, — произносит Чарльз. — Может быть. — Я всё сделаю. — Разумеется. Эрик открывает глаза. Смотрит вверх, чувствуя, как замирает сердце и встает в горле ледяным комом. Чарльз улыбается ему. Эрик смотрит — и видит собственную шальную улыбку в синеве потемневших глаз.