Я буду рядом, родной

Если честно, то я не помню как мы познакомились. Всё получилось как-то само собой. Есть, кончено, пара моментов, которые хоть и смутно, но моя захудалая память, помнит и иногда, предаваясь воспоминаниям рядом с тобой, слушая тишину в моей квартире, после очередного, долгого рассказа о той, кем ты грезишь до сих пор, что ты мне рассказывал, наверное, уже бесчисленное множество раз, а после чего мы просто сидели и молчали, чего-то ожидая или успокаиваясь и переваривая всё, что было когда-то; шум ночного Нью-Йорка, что не переставая шёл своим чередом даже ночью, мешая некоторым спать, а кому-то наоборот — давая новые возможности; и твои тихие, но долгие размеренные вдохи и выдохи табака, закрывала глаза, и кое-как, но пыталась вспомнить хоть что-то, что заставило нас вот так вот сдружится. А может, это был кто-то… Этого я, к сожалению, не помню. Но точно помню и знаю, что тогда я была разбита, как фарфоровая кукла, какой, собственно говоря, и не являлась. Помню, что тогда, маму убили. Причём, она умерла самой нелепой смертью — её зарезал какой-то хулиган, что хотел просто получить бумажник и телефон. Хах, даже забавно об этом сейчас думать… Она всегда презирала и не скрывая отвращения и ненависти говорила, что недолюбливает таких, как те, что остались без дома или тех, кого называют «гопниками», которые могли спокойно достать карманный нож и пырнуть его тебе в живот. И что в итоге? Сама умерла от одного такого типа. А один ли он был? — этого никто не знал. Да и не важно, на мой взгляд. Больше всего меня тогда тревожил факт, что я одна, и единственная, кого я безгранично любила, и так сказать, «боготворила», ушла из жизни, оставляя меня… Вот что меня тогда заставляло дрожать, как осиновый лист, и забиться в угол, закрываясь от всего мира. Помню, что после очередного «грустного» вечера тоски о матери, я вышла гулять, подавляя слёзы, что заставляло неприятно щипать глаза. Помню, что не плакала. После того, как нас бросил отец, обещала маме, что буду сильной, и не буду плакать. Больше не плакала, а улыбалась неприятностям и боли - как, в общем-то, делаю и по сей день. Я старалась, правда. И стараюсь сейчас. Помню, что тогда, пытаясь отвлечься от очередной нахлынувшей тоски, мне вспомнился разговор за год, до её кончины. Она сказала, чтобы я всегда улыбалась, даже когда та умрёт и я буду у неё на похоронах. Накаркала. А я улыбалась, сдерживая слёзы. Глаза, помню, были краснющими, стеклянными и опухшими, будто бы я плакала целую вечность, начиная с детства. Помню, что родственники смотрели на меня кто с презрением и отвращением, кто с болью, а кто-то и вовсе боялся, перешёптываясь за спиной, мол, я сумасшедшая какая-та. А я просто улыбалась, храня данное обещание. Помню, что как-то взорвалась и заплакала, глядя на её фотографию, проклиная всем тем, что могла знать. Не выдержала, хах. Помню, что пока гуляла, что-то произошло. А что именно не помню. Хоть убей, не помню. Честно. Думаю, ты тоже не особо запоминал нашу первую встречу. Помню только то, что ты спас меня от чего-то. Даже дважды. Второе спасательное дыхание произошло тогда, когда у меня хотели отнять мамину квартиру. Не были выплачены долги, да и счётчики лишь повышали цену денег, которых у меня не было. Мне даже за школу тогда нечего было платить, из-за чего, собственно говоря, меня и отчислили. А может из-за ненависти ректора, который когда-то был влюблён в мою покойную мать. Кто его знает? Ты дал мне возможность найти работу, да и сам помогал с деньгами, одеваясь в странные вещи, больше походившие на оторванные куски от различных кофт или футболок (не разобрала до сих пор), что в конце концов, были «нелепо» пришиты чьими-то «нелепыми» руками. Я до сих пор не понимаю, что это было: какой-то балахон или отдельные от себя вещи? Если бы ты услышал такой вопрос, ты бы, наверное, посмеялся, а потом снова стал серьёзным, и немного с раздражительными нотками ответил, что это было. Но я не решалась, да и не решусь, спросить у тебя такую нелепицу. Нет уж. Не хочу, чтобы ты надо мной смеялся. Что угодно, только не это. Правда, не помню, почему ты мне помогал, нося такую непонятную, но своеобразную «одежду» (если её можно таковой назвать), бурча что-то себе под нос, будто бы был недоволен, что находишься рядом со мной. Но, когда я поднимала на тебя глаза и спрашивала, зачем же ты пришёл, если так недоволен, то ты лишь натягивал улыбку и что-то опять бурча себе под нос, отмахивался. Никогда не понимала тебя. Скорее всего, тебя кто-то заставил. Может братья? Или учитель? А может, всё же, ты сам решился на «такой» поступок, ради какой-то смертной. Ведь именно из-за тебя, я стала чувствовать поддержку и некую защиту. Правда, опять же, не знаю почему. Но я точно помню, что каждый день, когда ты собирался уходить, благодарила тебя, на что ты лишь фыркал, и скрывался в тени. А я улыбалась, провожая взглядом, хоть и не видела, куда ты уже ушёл. А говорят, что черепахи медленные. Это точно не про тебя, да? Потом, немного припоминаю, что ты стал приходить намного чаще, а уходить намного позже. Уже не бурчал себе под нос нечленораздельные слова, а улыбался глядя на меня, и то, как я суетилась туда-сюда по квартире, пыталась найти что-то. Помню, что я тогда чертыхнулась пару раз, правда, про себя. Не любила браниться вслух: не прилично же. Не помню, нашла я тот или иной предмет, но точно помню, что ты звонко смеялся над тем, как я иногда останавливалась на одном месте, вспоминая, что искала. Я любила твой смех, и люблю его до сих пор. Правда, имела привычку обижаться, и резко вспоминав что хотела найти, обиженно фыркала, и продолжала поиски. Кажется, ты тогда начал приходить по своей воли, изредка подавая голос. А после, и вовсе стал говорить без умолку. Помню, что подумала тогда, что ты милый. Даже очень. И то, что ты наконец избавился от стеснения, от которого я не избавилась до сих пор. Не помню только с какого времени мы стали хорошо общаться, как сейчас. Но только вот, можно ли было называть это общение именно таким образом? Я сижу и слушаю твой рассказ, а ты повторяешь его день изо дня, а после — уходишь на крышу. Ту самую. Но я не жалуюсь, нет-нет. Я рада, что ты уделял мне хоть какое-то время. Ведь тогда, когда ты встретил эту бестию (прости, что называю её так), ты пропал. В прямом смысле слова. Нет, ты конечно заведывался иногда, рассказывал про свои проведённые деньки вместе с ней, и о ней самой, но… Я всё равно уже не чувствовала ту защиту и то, что было раньше. Ты так же, как и отец с матерью, просто взял и ушёл, не предупредив. Было больно. Правда-правда. Но опять же — не знаю почему. Просто больно. Но видя тебя сияющего счастьем и весело смеющимся и рассказывая, какой вы с ней смотрели фильм и то, как от неё приятно пахло её духами и каким-то особенным запахом сигарет, я улыбалась. Хоть кто-то из нас двоих был счастлив. Тогда я вправду радовалась за тебя, иногда даже завидовала той девушке и тебе. Но разве я умею что-то очень долго держать в себе? Нет, кончено нет. И эта зависть прошла так же, как и пришла. Да, я любила такие вечера. Тихо, спокойно. И ты рядом, уже не так сильно убиваясь по этому поводу. Но завтра ты обязательно снова придёшь ко мне с тем же рассказом, а после — будешь вдыхать прозрачно-серый дым, от которого пахло мятой, немного щекоча мои ноздри, при очередном выдохе. Я никогда не любила этот запах. Не любила мяту. Но ради тебя терпела. Только ради тебя, мой милый и дорогой друг. Помню, что ты говорил, что тоже не любил мяту. Да и сигареты тоже. Точнее нет. Не так. Ты не любил сам дым — его запах, и привкус, что отдавал горечью во рту. Так, кажется, да? Никогда не курила. Да и ты настаивал, чтобы я не пробовала. И я кивала, улыбаясь, думая, что та девушка, что разбила тебе сердце, предварительно приучив к плохим и очень вредным привычкам, просто дура. Дура, как и я. А ведь я и вправду чувствовала себя идиоткой, когда слушала начало рассказа, когда ты только-только её увидел. Не знаю почему. Честно, не знаю… Но я не мешала твоему рассказу, изредка кивала, когда ты задавал вопросы, на подобие »..Не нужен, понимаешь? ..» или »..Забавно, не правда ли?» Мне было больно видеть ту тоску и горечь в твоих глазах. Я хотела что-то сделать, но что я могла? Я не могла ничего больше сделать, кроме как слушать тебя, и избавлять тебя от этой муки хоть на короткий срок, что причиняло мне ещё большую боль. Знаешь, я ведь чувствую себя паршивее чем тогда, когда умерла мама. Тошно. Честно. Сколько, интересно, я это произнесла? Хах, наверное, много. Но какая разница, если я не могу помочь даже тому, кто меня дважды спас и подарил новый лучик света? надежды? Не знаю, честно. Знаю лишь то, что ты чувствуешь себя ещё хуже, чем я. Это меня ещё больше… Пугает? Да, может быть. Я привыкла видеть тебя и серьёзным, и улыбающимся, и даже пьяным! Но ты всё равно оставался собой. А сейчас… Тебя будто бы подменили. В груди опять что-то защемило, заставляя сердце неприятно ёкнуть. Мне всегда было интересно, что будет с тобой, когда я уйду из этого мира. Ведь ты растёшь намного медленнее, словно обращённым вампир, который рано или поздно всё равно сдохнет. Но ты то мутант, который может прожить даже дольше обращеннки… Наверное… Но когда я прихожу в себя, я всегда вздрагиваю и плюю три раза через левое плечо. Не дай Бог… Не хочу, чтобы тебе было ещё больнее. А будет ли тебе больнее? .. Если честно, сейчас мне плевать на это (хоть любопытство, всё же, изредка даёт волю на новые раздумья), я лишь хотела, и хочу, чтобы ты наконец забыл эту дрянь, и всё снова стало как раньше; как будто её никогда не существовало; как будто твоё сердце не было разбито на огромные куски, что падали с глухим треском на пол, разбиваясь ещё на пару частей; будто бы моё сердце не изливалось кровью и мучительной, но такой предательской жалостью к тебе, глядя на то, как дым медленно выходит из твоего рта, создавая причудливые узоры в воздухе, а после — и вовсе исчезая, давая место новой партии дыма. Помню, как в самый первый раз, когда она сказала тебе, что ты ей больше не нужен, ты не зная что делать, пришёл ко мне изливать душу. Честно сказать, я была немало удивленна, растеряна, но это всё было для меня приятным сюрпризом: последний год мы мало виделись, и у меня начала изредка нахлынывать ностальгия, а затем — депрессия, в потом и вовсе стресс… Видимо, у тебя было точно такое же состояние, ибо ты превратил из моего скромного обитель, в разрушенную мебель и разбросанные повсюду вещи… Можно было бы пошутить на эту тему, но я никогда не умела шутить. Нет, чувство юмора было и есть, но сама шутить я не умею. Но, мысли о том, что в мой дом проникло торнадо, никак не уходила, когда я стояла посреди хаоза и со вздохами осматривалась, изредка вспоминая посиделки с мамой. Помню, когда ты успокоился ты извинился и ушёл, не сказав больше ни слова. Не знаю, что с тобой тогда стряслось, я лишь снова вздохнула и принялась убираться. Как ни странно, после того, как я закончила, ты снова пришёл. От тебя пахло ненавистной мятой, а так же от тебя веяло лёгким холодом. «Снова был на крыше..» — подумала тогда я, давая тебе в руки чашку с остывшим чаем, и ты взял её своими тремя пальцами, по которым бегала лёгкая дрожь. Ты боялся снова навредить мебели тогда? Или что-то другое тебя тревожило? — Я не знаю до сих пор, почему ты себя так странно вёл, хотя и догадывалась. Ведь, обычно тех кого мы любим и кем дорожим, пытаясь защитить и боясь сделать что-то не так, — именно они и страдают от нас и наших поступков в 98% случаях. Остальные два процента либо психи с необыкновенным терпением, либо люди, у которых нет того, чем нужно дорожить. Но, можно ли говорить о тебе и обо мне в такой позиции? Нет, не так. Опять я коверкаю простые слова. Ты зачастую над этим смеялся, хах. Можно ли говорить о какой-то там любви? Ну вот. Опять не то… Разве можно думать о чём-то большем, чем наша некая пародия на дружбу? Разве можно заикаться о какой-то симпатии между нами? .. Ведь я точно знаю, что её у тебя ко мне уж точно нет. А я… А я не знаю, честно. Наверное… Помню, ты часто попадал в драки. Случайно натыкался на каких-то хулиганов, которые даже не подозревали, что ты — мутант-черепаха, не смотря на твой огромный рост. Кажется, все хулиганы такие — деньги да мобила, единственное счастье в их никчёмной жизни… Хех, начала говорить как мама. Забавно даже. А теперь то что с тобой случилось? Почему ты стал так часто пропадать в барах нью-йорского центра, и ввязываться в драки с первым встречным мужчиной, а задевая женщин, даже не извинялся? Всё из-за той девушки? Что в ней такого особенного, что ты никак не можешь её забыть? Почему ты не понимаешь, что ты не один, чтобы так отчаиваться?! «Ненавижу эту твою черту характера» Помню, как ты мне это сказал шипя хриплым голосом, будто бы орал всю ночь на пролёт, когда я тебя в очередной раз отчитывала и обрабатывала раны, обычные лёгкие порезы, ушибы и синяки… На твоём теле (?) и так не было живого место из-за постоянных тренировок, так ты ещё и в самых обычных кулачных драках умудрялся себе что-нибудь порезать. Господи… Я помню, как каждый раз отчитывала тебя на повышенных тонах, забинтовывая каждый раз одну и ту же руку, что постоянно, когда ты приходил, была облита багряной кровью. Иногда, я тебе просто удивлялась. Ты мог прийти просто так, но весь в ранах и своей (а может и нет) крови, что-то бурча под нос, словно тогда, когда мы подрабатывали и от нас шарахались прохожие. Хах, было забавно. Но, что было самым удивительным, ты мог прийти либо не пьяным, но в ранах, либо не пьяный, но в ранах, хотя в драках не участвовал (по твоим словам, которым я не шибко то и доверяла), либо пьяный в драбадан, и, опять же, раненый. Как так? Всегда удивлялась и удивляюсь по сей день. Помню, как ты был изумлён той новости, когда я сказала, что у меня появился парень. Ты опешил тогда, я точно знаю. Что-то пробурчал, и начал закидывать вопросами, мол, «не пристаёт к тебе?» или «ты в нём уверенна?».. Было приятно, что ты так обо мне волнуешься, ведь в последнее время ты опять стал пропадать. Может, стал посещать семью, может снова стал шататься по центру города, а может чего и похуже… Но всё же, ты находил время и на меня. Это радует, честно. Я и сама не перестаю волноваться за тебя, хоть и понимаю, что ты в силах и сам во всём разобраться. Не знаю только, была ли это ревность или просто дружеское волнение? .. Но всё равно приятно, что я тебе хоть как-то, но важна. Ты пришёл ко мне после очередной драки… С мои парнем… Бывшим… Только вот я узнала об этом, только когда шла в магазин и ко мне подошёл один из друзей Джеймса, бывшего, и спросил про чёрного рыцаря. Я, если честно, не ожидала такого вопроса, и узнав о том, что вчера моего бывшего побил какой-то неизвестный, моя челюсть стремительно упала на асфальт, забираясь разум и здравомыслие. Как? Зачем? Почему? — сыпались у меня вопросы, но ответа не было: ты молчал, ведь я ничего не спрашивала. Помню, как мне было тогда стыдно, ведь я опять тебя отчитала, глотая очередные слёзы: всё же, это не приятно, когда тебя вот так вот бросают. А ты прекрасно знал это чувство, даже лучше меня. Я тогда наговорила тебе столько жутких вещей, а ты молчал, отведя взгляд в сторону, смотря в невидимую точку, и слушал мои поучения. Я тогда удивилась, что ты усмехнулся, когда я закончила обработку и перевязку твоих новеньких ушибов и очередного скандала по поводу драк. Мне было тогда очень стыдно. А ты меня лишь погладил по голове, и сказал одно единственное «Пожалуйста», и ушёл на ту крышу. Ты снова вспомнил об этой стерве… Прости. После этого случая, от тебя не было никаких вестей. А я лишь подавалась воспоминаниям, и чтобы ничего не забыть, записывала в дневник. У меня всегда это плохо получалось, и ты это знал. Помню, как ты бегал от меня по квартире, читая текст в дневнике и не стесняясь смеялся над моими каракулями, изредка читая отдельные предложения вслух, заставляя меня краснеть ещё сильнее. Даже это я записала, чтобы уж точно не забыть… Не знаю почему, но в мои юные года, я стала частенько забывать какие-то мелочи, а иногда и какие-то не мало важные… Меня это пугает, если говорить по чесноку. Однажды, сходила к доктору, который разбирается в этих штучках-дрючках. Выписал какое-то лекарство, которое я даже толком не смогла запомнить из его уст, не то, чтобы прочитать! Но, что меня не мало удивило, мне сказали, что у меня возможно развитие второй стадии амнезии… Меня это пугает. Я боюсь забыть тебя, милый. Очень-очень боюсь. Но ещё сильнее боюсь, что ты забудешь меня, будто бы и не было той, что слушала тебя; той, которую ты защищал… Я боюсь. Я спрятала бумаги, что дал мне доктор в дневник, в который ты больше не смел лезть без моего разрешения. Не знаю почему, но сейчас — это самое укромное место от тебя. Я продолжаю боятся. Честно. Кажется, я сейчас лопну как шарик с водой и заплачу… Боже! — это больно! Я не хочу забывать тебя, мой дорогой и любимый друг! Не хочу забывать эту черепаху-мутанта, что так внезапно появилась в моей жизни, даря надежду и прекрасные воспоминания! Не хочу! Не хочу… Ты опять стал появляться чаще, чем раньше. Уже разобрался со всеми делами? Помню, ты улыбнулся и что-то промямлил активно отмахиваясь, мол, не надо запудривать себе мозг. Я улыбаюсь, вспоминая это. Мне кажется, или что-то пошло не так? Ну, не знаю… Это подозрительно с твоей стороны… Или у меня ещё и развивается паранойя? Ты не уходишь, как раньше. Предлагаешь погулять по крышам. Странно. Странно всё это, но мне приятно. Но страшно. Я боюсь, но не могу тебе этого сказать. А смысл? Я же всё записываю, чтобы не забыть… Так зачем «пудрить тебе мозги»? Но ещё страшнее, что ты отвернёшься от меня. Кажется, я точно становлюсь параноиком… Забавно, наверное… Сколько я ещё буду писать «мне страшно» или «я боюсь»? Меня это уже начинает бесить, но мне и вправду страшно… Ты иногда смотришь на меня таким взглядом… Там и жалость, и боль, и переживание, а так моё любимое «непонимание», что аж сердце ёкает и на мгновения — я забываю как дышать или моргать, но потом лишь отмахиваюсь, улыбаясь, говорю, что ты сегодня странно себя ведёшь. А он вздыхает. Не уж то узнал? .. Нет, не дай Бог!

***

Это была последняя запись в дневнике той, кем он дорожил. А дорожил ли он на самом деле, если просто забрал её дневник из её дома и ушёл обратно в канализацию? Разве так поступают с теми, кого.. Любят? Нет, не поступают. Так поступают лишь подонки, которые хотят сделать как лучше, но получается наоборот. Да, его можно было приписать к этому числу, ведь он просто взял и оставил её, зная, что ей будет тяжело. А что ему оставалось ещё? Он не хотел причинять ей ещё больший вред, переживания и новые вспышки ярости или нервные срывы. Нет. Он не хотел. Он просто не мог. Ради неё? Возможно. Ради себя? Так же возможно. Он не понимает человеческих чувств, но и не презирает их. Он просто хочет, чтобы она была рядом, но осознаёт всю глупость таких мыслей. Нет, он не может этого допустить. Просто… Не может… Но почему? .. Он сам не знает. Чувствует? Он не знает. В последнее время он перестал что-либо понимать и знать…