Не двойники

      Они всегда встречались тайно, украдкой. Никогда-ни-за-что не брат и сестра, но обязательно — Хоуки, дети Малкольма и Лиандры. Малефикар и двуручница, оба — смоляные головы, уверенная стать. Похабно-наглая улыбка и льдистые глаза, янтарный взгляд и белое полотно кожи, раскатистый смех и звеняще стальной тон — их повадки должны были разбиться их друг об друга как две волны. Но вместо этого они сбегали. Он — тайком от смачных комплиментов жизнерадостной пиратки, она — от плетущегося с жалобным, пугающимся собственной преданности, взглядом принца. Они слишком хорошо знали, что их встречи все разрушат: одно слово — и два разных мира растрескаются от событий, запущенных их жизнями. Жилистая на вид потрошительница Мариан, вальяжный и могучий видом Гаррет — очередные прятки в зачищенных ими в разных Тедасах пещерах.       Припасы до утра, отговорки одним и тем же Лиандрам, один страх на двоих — раскрыться.       — Мягче, — требует Мариан.       — Тебе же мало, — резонно возражает Хоук, но приподымает ее уже на позабытую убитыми лежанку, в которую норовит упереться цепкая Мариан — разные спутники, но те же работорговцы, трое ядовитых пауков, одна память на шрамы в разных местах. Вначале они изучали их с диким удивлением, впервые не утаивая, когда получили и больно ли им. Позже — с лаской и каким-то понятным лишь им двоим отчаянным исступлением. Дико. Глупо. Важно. Важно до последнего поцелуя — в кровоточащий порез у локтя Гаррета и поперек пяти ребер — у Мариан, синь росчерком за бородой (Хартия заставила ежиться обоих, но до горла прошлась лишь ему) и рубец на бедре — лишь в «Розе» и знали о шраме и как само разумеющееся — что совсем не супротив ее старой раны под грудью и белесой полосы на затылке (головорез едва не сбросил из Клоаки в сток, и спасли лишь встретившие ее ударом ржавые перила).       Он бы лечил ее больные шрамы из-за Киркволла-близнеца, царапинки вне пещеры, она бы достала самые дорогие припарки, подсказала, как умилостивить Андерса, но им нельзя: выдает.       Пещеры на стыке двух историй — вечно тайные встречи, две изголодавшихся души, одни и те же набившие оскомину баллады о невозможности влюбленных быть вместе. Режут слух, будто закалывают пикой в грудь.       — Когда мы, наконец, отсюда не уйдем? — отстраненно вырывается у воительницы.       — Когда наша жизнь будет на один мир? — доносится из-под покрывала, где засыпает маг.       Глядя друг другу в глаза, порой хочется терзать, вцепиться в волосы, не отпускать до синяков и царапин на спинах, стать одними героями безо всяких «Как же?», не думать о судьбах, не думать о шепоте в Тени, времени, месте. Они не просили об одиночестве без самих себя, капая кровью в старое озерцо с донными рунами.       — Не хочу, чтобы мы расставались, — упрямо твердит она.       — Я тоже, — с трудом оборачивается ссутулившийся Гаррет. Больно видеть ее колкий упрямый взгляд — слишком родной, роднее семьи. Им бы уже жить в одном теле — плоть к плоти, даже если надоест до слез, если бы они знали как это — получать слишком много обожания и присутствия некогда любимых.       — Хам! — ругается женщина. Но не хочет ни за что потерять эту наглую сволочь с колющей бородой, которая решила уснуть у нее на животе.       — Вредина! — хрипит мужчина, когда она вцепляется зубами ему в спину. Грубая-дикая-желанная вредина. Незабвенная. Достойная большего.       Еще один укус — уже на бедре, еще один вскрик — засос у шрама.       Тук-тук-тук, тудук!       Еще недавно они симметрично целовали друг друга в живот — а теперь страшно уходить с этой встречи.       Тук-тук-тук, ту-дум-дудум!       Их словно разрежет на одно и то же недосказанное — вместе со стуком сердца будто идет барабанная дробь когда они снова окажутся в одинаковых спальнях — ждать следующего раза, терпеть, изнывать. Неизбежное.       Время надвигается еще массивней, стирает окружение: одна на двоих ненависть к Петрис — как после их встречи верить в милосердных богов? По Таллис и герцогу с шевалье, по одной схватке с Аришоком и по тоске — опять как единой — за Изабеллой, по одной неприязни к сенешалям городов Цепей.       — Глупый, — твердит воительница, приближая к Гаррету лицо, — глупыйглупыйглупый индюк, веришь?       Гаррет осторожно проводит ладонями по ее спине и резко отвечает:       — Глупый. Чванливый. Тресни как-нибудь. Верю, — в последнем слове будто зарождается рык. Его понимает злючка. Страстная злючка. Почему, почему остальному городу плевать?!       Они больше не Защитник и Защитница: он — беглец-наместник, она — милосердие к магам. Это не обсуждается.       — Где же эти орденовские карты? — обхватив его ногами, пытается простонать Мариан.       — Я их не принес, — не может выдать сожаление сквозь хрипоту Гаррет.       Мариан впечатывает его подбородок себе в ложбинку:       — Н-негодный! Тропы… Вспом…       — Нарису… Помню…— сдавленно хрипит Гаррет, укладывая Мариан на спину.       Он и впрямь рисует по памяти — без соблюдения масштаба, но со всеми ориентирами в ее карте. Значит, Тропы в Виммаркских горах. Самое ближнее место встречи. Колыбель их единства. Как не сорваться с места? Побежит одна — во сне поймет другой. Придет один — понесется другая.       — Стерва! Дрянь! Злюка!       — Придурок! Лентяй! Хам!       Слухи вокруг них вьются змеями       И как теперь поверить, что при встрече им и впрямь захотелось друг друга убить?