Пешка

В физическом смысле он был в порядке. Под правым глазом сиял фонарь, но это была ерунда. Родная мать, случалось, прикладывала его и посильнее. Но в плане эмоциональном он был сейчас вроде резинки, которую до упора натянули между пальцами, так что она вот-вот лопнет. Он думал о ее лице. О ее улыбке, когда она кормила его супом. Думал о том, как она сворачивалась у него под боком, положив голову туда, где билось его сердце.  — Мистер Мелларк? Он поднял глаза и увидал, как в маленькую пустую комнату, куда его поместили по прибытии в Капитолий, заходит Сноу. С ним были двое миротворцев, которые не спускали глаз с Пита с самого начала его заточения. Первый из них, тот, что повыше, и был виновником его пока единственного увечия, и Пит чувствовал, что ему пришлось здорово себя сдерживать, чтобы ограничиться всего одним ударом. Сноу спросил, что он знает. Ничего. Именно это они и ожидали от него услышать, при том, что это и было истинной правдой. Он ничегошеньки не знал о планах мятежников. Абсолютно.  — Китнисс у них? — спросил он у президента, и тот кивнул.  — Наши источники докладывают о том, что с нею все в порядке. Миротворец молча придвинул стул для Сноу, и Пит следил за тем, как тот осторожно, чуть не крадучись, опускается на сидение. Сноу был склизкой, коварной змеей, и Пит его ненавидел, но Китнисс была для него по-прежнему важнее всего на свете.  — Она тоже ничего не знает, — поклялся он. — Она бы мне сказала.  — В самом деле?  — Да, — ответил он убежденно. Сноу говорил о восстании так, будто мятежники беспокоили его не больше, чем какие-нибудь назойливые мухи, роящиеся над головой. Пита это здорово тревожило, и чем больше слов произносил Сноу, тем больше тревога росла. Если так оно и есть, если повстанцы в двух шагах от поражения, значит, положение у Китнисс чрезвычайно шаткое.  — Столько людей сейчас в опасности, Пит. Разве ты ещё не устал вечно биться?  — У меня никогда не было выбора, — выплюнул Пит. Встретившись со Сноу взглядом, он не стал первым отводить глаза.  — Я знаю, мистер Мелларк. Знаю. Именно потому, что я уверен - не вы устроили эту заваруху, я и собираюсь попросить вас помочь положить ей конец. Пит вопросительно поднял брови, и Сноу поспешил внести ясность:  — Завтра вечером у вас назначена запись интервью с Цезарем Фликерманом. Вы всегда так грамотно подбирали слова, мистер Мелларк. И я отчего-то уверен, что вы будете делать это и дальше. Пит лишь слегка покачал головой и растерянно заморгал.  — Не знаю, что сказать. Не знаю…  — Вы будете говорить на всю страну, Пит. Перед гражданами и мятежниками. И сможете попросить всех задуматься о последствиях того, что они делают.  — Вы хотите, чтобы я осудил восстание? Выразил верность Капитолию? Губы Сноу медленно растянулись в пугающей улыбке.  — Я прошу о чем-то большем, Пит. Я хочу, чтобы вы нарисовали Панему еще одну зримую картину, но только своими словами. И попросили сложить оружие.  — И что это мне даст? — спросил он без малейших колебаний, но, если ему и удалось застать Сноу врасплох, то тот не подал виду. - Ну, для начала, вы остаетесь в добром здравии. И ваше дальнейшее комфортное здесь пребывание…  — Меня не это волнует, — откликнулся Пит упавшим голосом. Сноу опять ответил, улыбаясь:  — Конечно, нет. Вы настоящий мученик, мистер Мелларк.  — Я хочу, чтобы вы мне обещали, что с ней все будет в порядке, — продолжил тут же Пит. Сноу кивнул и встал, и, прежде чем отвернуться, поймал взгляд Пита.  — Убедите их, Пит, и вы получите все, что хотите, — выходя из комнаты, он обратился к миротворцам. — Его нельзя трогать, это ясно? Найдите того недоумка, который поставил ему отметину на щеке, и разберитесь с ним незамедлительно! — один из миротворцев кивнул, другой побледнел как полотно. Сноу же вновь оглянулся на Пита и усмехнулся. — К сожалению, бедный мальчик, должно быть, уже изрядно заскучал. Почему бы вам не отыскать колоду карт, чтобы он мог скоротать здесь время.

***

Она пошарила по дну ящика, там, где лежал парашют, и нащупала внутри него круглую жемчужину. Потом она уселась по-турецки на кровати и вдруг обнаружила, что перекатывает жемчужину в пальцах, касаясь губами гладкой переливчатой поверхности. Почему-то это успокаивало. Словно тот, кто сделал ей этот подарок, целовал её прохладными губами.

***

Пытки начались на следующий день. После интервью с Цезарем Сноу высказал ему свое неудовольствие.  — Я сделал в точности то, что вы меня просили, — настаивал Пит. — Я призвал к перемирию! Осудил сопротивление! Чего же еще вам было нужно?  — Я хотел, чтобы ты их убедил, Пит. Ты не справился. Первым делом они притащили крошечные ножи с закругленными кончиками. С ним, регулярно сменяясь, все время было по паре миротворцев, и сейчас сидели двое самых здоровых. Они прикрутили его запястья к деревянному стулу и связали так плотно, что он едва мог пошевелить пальцами.  — Он им еще нужен для интервью, — сказал один миротворец другому. — Так что лицо не трожь. Он взял в руки ножик и продемонстрировал, что собирается сделать с его рукой, изобразив поступательные движения на небольшом расстоянии от своих ногтей. У Пита перехватило дыхание от этого зрелища, и когда один из мучителей схватил и зафиксировал его ладонь, другой, издевательски скривившись, стал приближаться с оружием в руках.  — Пожалуйста. Не надо, — умолял Пит. Он двигались так медленно. Это было хуже всего. Он думал о ее волосах, заплетенных в длинную косу. Он помнил, как она пахла ванилью, после того, как она принимала душ в поезде. Как она щекотала его нос, когда они спали вместе, запутавшись в тесных объятьях друг друга. Он кричал.

***

Когда мать и сестра заснули, она достает из ящика жемчужину и всю эту бессонную ночь, зажав ее в руке, прокручивает в голове слова Пита: «Спроси себя, доверяешь ли ты людям, которые рядом с тобой? Знаешь ли ты, что происходит на самом деле? И если нет, — узнай».

***

Ему сказали, что сегодня вечером намечается еще одно интервью. Сноу был недоволен, и раны Пита стали тому наглядным подтверждением. Ребра болели от каждого вдоха и выдоха, а спина, он был уверен, представляла собой палитру в чернильных тонах с оттенками черного, синего и красного. Какую бы позу он ни принял, ему все еще было больно. Но он мог это выдержать, пока знал, что с Китнисс все хорошо. Они показали ему пропагандистские ролики, в которых она снималась, и он испытал целую гамму чувств, пока их смотрел: в основном, оторопь, и отчасти боль. Но все это перекрывалось невероятным облегчением. Когда они опять взялись за него, он вновь мысленно перенесся в свое внутренне убежище, закрыв глаза и воображая себе её лицо. Она занимала большую часть его мыслей с тех пор, как ему было пять лет, но теперь у него были воспоминания, а не пустые мечты, которые помогали ему в самые ужасные моменты, и он был им за это благодарен. Он помнил поцелуй на пляже, то, как ее губы прижались к его рту, как она прильнула к нему и открылась. Как ее язык скользнул по краешку его губ, и он понял, что это было не для камер, а только для них. Он то терял сознание, то снова приходил в себя, и то, как они были вместе перед расставанием, все время вращалось в его мозгу. Миротворцы, должно быть, думали, что он отключился. Они разговаривали между собой хриплым шепотом, и, хотя он расслышал не все, о чем они говорили, того, что он уловил, было довольно. Все в Тринадцатом (Китнисс. Китнисс!) к утру будут мертвы. Ну, нет, раз уж у него была возможность высказаться по этому поводу.

***

Она усаживается на корточки, прислонившись к стене, и смотрит, что успел Гейл спасти вместе с ее охотничьей сумкой. Справочник по растениям, охотничью куртку, свадебную фотографию родителей плюс её личные вещи из комода. Брошь сойки-пересмешницы сейчас на костюме Цинны, но остаются еще золотой медальон и серебряный парашют с трубкой для живицы и жемчужиной Пита. Она завязывает жемчужину в уголок парашюта и засовывает на самое дно сумки, будто в этой жемчужине сама жизнь Пита и никто не сможет ничего ему сделать, пока она ее охраняет.

***

Сердце Лавинии остановилось почти сразу. Но прежде чем они прикончили Дария, прошло много дней. В лужах крови на полу валялись куски вырванной плоти. Взгляд Пита все еще был замутнен после побоев, но он все же смог различить невдалеке от своего ботинка отрезанный палец. Он прищурился. Ногтя на нем не было. Ну, да… ногти они вырывают первым делом. Он думал о белой меховой опушке, которая была на ее одежде в тот снежный день. Она была так прекрасна, что он сразу понял, что хотел бы запомнить этот миг навсегда.

***

Он ничего не знал. И для них был бесполезен. Не понимал, отчего они еще его не убили. И хотел бы, чтобы это произошло.  — Мистер Мелларк, есть кое-что, что мы обязаны вам показать. Они часами вместе с ним смотрели видеозаписи, и Пит был в ужасе от того, как много было доступно глазу Сноу, как много Сноу знал. Все те воспоминания, на которых он сосредотачивался в эти последние недели, теперь прокручивали перед ним на экране: они вместе на крыше, ночью в купе поезда, целуются в пещере и в Капитолии. Там было то, чего он прежде не видел, как, например, ее губы, прижатые к губам Гейла. — Пит, ты многого не понимаешь. Дверь открылась, и капитолийка в хрустящем белом одеянии вошла в комнату с подносом. Увидев шприц, Пит напрягся. Даже не зная, что именно происходит, он чувствовал в этом нечто дурное. Когда они ввели ему что-то в вену, видео продолжало крутиться дальше. Закрыв глаза, он принялся думать о ее лице.

***

Джоанна снова закричала, и его парализовало от этого крика. Прежде у него сердце кровью обливалось лишь из-за ее страданий, теперь же была и еще одна причина: он знал, что как только они закончат с ней, они вернутся к нему. Через много минут и часов крики все же оборвались. И вскоре дверь открылась, и женщина явилась вновь. Мужчина, который шел за ней, сразу направился к телеэкрану, она же снова воткнула ему в руку иглу.  — Пожалуйста, — умолял он. — Не надо. Но стены уже были неотличимы от пола, а перед глазами мелькали вспышки всех цветов радуги. Яркие и блестящие. Он думал о ее лице и старался отгородиться от всего остального. **  — Просто убейте меня, — умолял он женщину, когда жидкость растекалась по венам. Он чувствовал, как она наполняет его. — Прошу. Я больше этого не вынесу. Как вы не понимаете? Я не могу! Женщина не сказала ничего и вышла из комнаты, как только начала крутиться запись. Он забился в конвульсиях, по мере того, как яд распространился по телу, и стал думать о ее лице, чтобы успокоиться. Но он никогда не видел ее такой прежде: с прищуренными глазами и оскаленным ртом. Он думал о её лице и плакал.