***
Ненавижу, когда на него смотрят другие женщины. Подходят и просят это автографы, говорят о чём-то, фотографируются. И когда я перестану волноваться из-за того эффекта, который этот человек производит на других людей? Они думают, что знают тебя. Они думают, что они знают, как ты управляешь ситуацией. Но никто не знает правду. Никто не знает, что происходит после того, как ты уходишь. Когда ты лежишь в кровати или сидишь за завтраком один. Они не знают, что происходит в твоей голове и мыслях. Тихий никому не заметный — гнев, заядлая подруга — грусть, и странное, ничем не объяснимое — чувство вины. Это не их вина. Они просто не знают. И они говорят, что ты справляешься великолепно. И это заставляет всех чувствовать себя лучше. Всех, кроме тебя. А может, я и ошибаюсь… Но он продолжает улыбаться, ослепительной, белозубой улыбкой. Ведь он их любит, любит всех этих людей, которые могут простоять не один час, ожидая выхода этого ослепительного актера. Я стою через дорогу и тоже улыбаюсь, увидав его, сначала неохотно, потом от души. Да и как можно не испытывать радость при виде такой улыбки? Но он не увидит мою радость, как и саму меня, не могу допустить. Я не то, что ему нужно, не та, кто ему нужен. «Ты одна сплошное — разочарование и боль, и ты умеешь её причинять» - так, кажется, сказали мне сестра с матерью? Список моих недостатков можно продолжать бесконечно. Поэтому я всегда отшивала возможных парней, поклонников, друзей, пока рядом вообще никого не осталось с кем можно поругаться или причинить вред. Берёт ужасная усталость, когда надеешься на людей, а самое тяжелое, что ты продолжаешь чего-то от них ждать. От таких пустых надежд, меня уже порядком тошнит. Но он мой маленький секрет. Он то, чем мне можно любоваться со стороны.***
А приходя домой, уткнув голову в колени, я плачу, не сдерживая слез. Как глупо. Плачу почему-то, чего у меня никогда и не было. Возможно, он просто мужчина, о котором я, по глупости, слишком много возомнила? И всё это ложь, что он будет целовать меня, когда я злюсь, разрешать мне плакать на его плече в новую рубашку, а за тем часами смотреть со мной старые комедии и чёрно-белые фильмы, поедая еду на вынос. Держать меня за руку и думать, что я красива, несмотря на отсутствие туши на ресницах. Позволит мне украсть его свитер, чтобы я могла спать с его запахом на моей коже, когда он не рядом и не позволит мне уйти, независимо от того, насколько сильно я хочу оттолкнуть…, но я так привыкла всех отталкивать! Это любовь? Или болезнь? Всё надуманно? И вновь эти редкие ночи, когда ломаешься изнутри и плачешь, потому что несмотря ни на что, всё никогда не будет так, как я надумываю у себя в голове перед трёхчасовым сном. Я держу слишком много боли внутри себя. Я охвачена злобой и одиночеством и держу это в своей груди. Все это превратило меня в того человека, которым я никогда, никогда не хотела быть.***
Новый Лондон, старые традиции потихоньку сходят, на нет, освобождая место, так, куда-то спешащему, прогрессу. Сегодня Томас сидит за барной стойкой. Все шумят и разговаривают пока за окном, тихо ложиться мелкими хлопьями снег. Он что-то пьёт, я не успела проследить за его заказом, так что не знаю название напитка. Но меня просто завораживают его губы, тонкие изящные, обрамлённые короткой щетиной. Взгляд грустный и задумчивый. Я провела за этими посиделками с ним, очень много времени, он, не зная этого, уже стал частью меня. И когда этот человек исчезает, я уже не буду больше знать кто я без этих вечерних посиделках в пабе. Некоторые люди курят, одни пьют, а другие влюбляются, каждый умирает по-разному. Но мне нужно перестать! Перестать думать о нем! Мы не стоим друг друга. Моё помешательство затянулось. Сколько это продолжается? Два месяца? Три? — Потанцуй со мной. — Чувствую как от чужого и тёплого дыхания качнулась прядь волос около уха. Голос — хриплый. Любимый. Его! И это не вопрос, а утверждение. Смотрю в сторону, где он должен сидеть, но там пусто, остался, лишь одиноко стоять его, так и нетронутый, стакан. Я всё ещё чувствую дыхание на своей шее, горячее, он стоит за моей спиной. Это не первый раз, когда Хиддлстон подходит ко мне.***
Вчера я выплакала глаза, а сегодня не могу прекратить улыбаться. Жизнь забавна на этот счет. В один день смерть кажется единственным выходом, а на следующий день, жизнь, кажется самой великой вещью, и я с улыбкой мчусь на работу. Нам просто нужно пройти через это, потому что будут дни, когда мы будем постоянно плакать, и дни, когда мы предпочли бы быть мертвыми. Но каждый раз в эти промежутки будут и такие дни, когда мы будем постоянно улыбаться, а наш смех будет таким ритмичным, что мысли о жизни пробудят, ещё где-то теплое сердце от холода. Это был вечер, я возвращалась домой после долгой и тяжелой работы и надеялась на то, что когда приду, смогу с разбегу упасть на так и не застеленную с утра постель и ощутить себя счастливой героиней какого-нибудь американского кино. Но меня отвлёк громкий смех большой компании. Так я и начала ходить в это заведение, как только увидела его там. Окно или, даже можно сказать витрина, была достаточно большой, так что я смогла увидеть всё происходящее в пабе. Там сидел и он, сидел в этой шумной компании, бурно жестикулируя руками и весело улыбаясь. В основном рядом сидели мужчины, но через несколько минут подошли две девушки, сев рядом они присоединились к разговору за столом. А я злюсь. Злюсь потому, что он положил руку на талию одной из этих разряженных кукол. Она красивая. Но улыбка выдаёт её. Её глупость и поверхностность. Улыбка может многое рассказать о человеке, а я научилась слушать. На следующий день я вновь выбрала этот маршрут домой, и к моей радости он тоже был там. Но уже один. Ещё через день, я набралась смелости зайти туда и осталась на ужин, наблюдая, как актер перечитывает какие-то бумаги, ни на что больше не отвлекаясь, сосредоточенно пробегает глазами по строкам, проводит длинными пальцами по белой бумаге. Теперь, это уже вошло в привычку и в распорядок моего дня, зайти после работы в это место, оставить пятёрку фунтов за ужин, а после, заказать большой стакан горячего чая и распивать его ещё минут сорок вяло рисуя чёрной ручкой в старом блокноте, найденным недавно в сумке. Уже через неделю он начал замечать меня. Забыла. Я не хочу, чтобы он меня видел. Мы не должны разговаривать, никогда, и я пытаюсь смириться с этим, но каждый раз, когда кто-то произносит его имя, или я слышу о новом с ним фильме по телевизору, что сорвал кучу денег в прокате, я чувствую, как горят мои щеки. Я должна покинуть помещение. Я должна выключить телевизор. Мои коллеги спрашивают, все ли у меня в порядке, но все, что я могу сделать — это кивнуть в ответ. Меняла места, пыталась затеряться в шумной толпе, но его глаза меня находили, а на лице на секунду проскальзывала лёгкая ухмылка. Но он не смел подходить. Просто изредка поглядывал в мою сторону, отрываясь от желтой папки с бумагами, и проверял здесь я или же уже ушла. Думала, что он уверен в том, что я очередная поехавшая девушка с желанием, что бы ей кто-то расписался на груди, но этот взгляд… В нём интерес, азарт, игра! Или, мне просто хочется это видеть? Но от этого взгляда бросает в жар. Первый раз теряюсь под мужским вниманием. Сразу вылетали все мысли о правиле, который я вбила себе в голову, как только мы встретились. Сразу же перевожу взгляд на сидевшую через столик от меня, женщину с маленьким малышом на коленях, и невольно закусываю губу, после ощущая металлический привкус у чая. Это продолжалось на протяжении двух недель. Мы просто смотрели друг на друга. Он смело на меня, а я со страхом на него. Щурится, а я опускаю взгляд на странный нарисованный мною рисунок. Невзначай поднимает бровь, а я заправляю тёмно-синие пряди волос, за ухо выбившиеся из заплетённой наспех косы. Это была моей больной привычкой при волнении. Считаю это минусом… ещё одним. Но в тот вечер он неожиданно подошел, ничего не сказал, просто сел напротив, давая мне — повод, подавиться наполовину остывшим чаем с лимоном. Легко подвинул мне лежащую рядом с ним салфетку, а после облокотился на спинку двухместного диванчика, странного серого цвета, и вновь продолжил внимательно читать бумаги. И, кажется, слов нам было и не нужно. Но мне до ужаса неловко, а он выглядел так, как будто и не хотел задать мне тучу волнующих сейчас его голову вопросов. Белоснежная наглаженная рубашка резала мне глаза, те глаза, что видели отнюдь не только ночные кошмары. В тот вечер я ушла первая. С большим трудом конечно. Если бы не последний вечерний автобус и не желание взять верёвку и связать самой себе руки, подальше от греха, сидела бы до закрытия.***
Сегодня первый раз, когда он заговорил со мной. Потанцевать? Я? Ох, Том, если бы ты знал насколько я неуклюжая. Танцы это точно не моё. Как и все виды физической деятельности. Но в тот момент я не думала об этом. Ведь он был так близко. Настолько рядом, что вновь и вновь, с каждым новым выдохом опалял мне шею. — Рад вас видеть сегодня, снова. — Говорит затянуто, медленно. Рука ложится на мою талию. Я неожиданно вздрагиваю. Непривычно. А другой рукой он опирается о деревянную барную стойку. Заграждает мне путь к отступлению. «Знаю, думаешь, опять уйду». Том вывел меня к танцующей толпе. Спокойное место утром, где можно позавтракать с детишками, на ночь превращается в тот старый знаменитый шумный паб. Его рука всё так же покоилась на моей талии. Заметив, что я не собираюсь ничего делать и просто смотрю по сторонам, он мягко положил мою руку себе на плечо, а другую аккуратно вложил в свою ладонь. Мы медленно начали покачиваться, не обращая внимание на музыку, что была весьма подвижна. Я так боялась снова встретиться с его глазами, по этому, сверлила взглядом чужую грудь. На нем тёмная рубашка пахнущая свежестью и слабым парфюмом, как можно более незаметно глубоко вдыхаю. Я хочу запомнить, прежде чем он уйдёт, я запомню этот запах. Когда мы теряем кого-то, кого любим. Когда они разбивает наши сердца. Уход — это самая тяжелейшая вещь, которую я не смогу заново преодолеть. Я начала более часто дышать. Его рука ускользнула из моей ладони и неестественно нежно провела по моему настрадавшемуся запястью. Нет. Пожалуйста, умоляю, только не это, не так, я не хочу опять видеть на себе этот осуждающий взгляд, говорящий, что я безумна, что нельзя причинять себе боль. В любом случае, психическая боль гораздо сильнее, чем физическая. Физическую боль можно заглушить болеутоляющим, но психическая боль будет медленно поедать изнутри, пытаясь обратить тебя в монстра, которых мы боялись в детстве! Я слабым рывком пытаюсь освободить руку, но ничего не выходит, его пальцы продолжают медленно гладить моё запястье. Что ему нужно? — Посмотрите же на меня. - Нет, я не хочу, не хочу видеть осуждение, не смогу. Опускаю голову, зажмуриваюсь как маленький ребёнок и мысленно забиваюсь в угол пустой квартиры, чувствую спиной жгучий холод твёрдой стены и закрываю ладошками глаза полные слёз. Но это была просьба, его просьба, я не могла не выполнить её и подняла глаза. Снова вижу твою рубашку. Медленно. Сильную рельефную шею. Медленней. Трёхдневную щетину, к которой так хочется прильнуть щекой и поцарапаться, обрамляющую острые скулы, тонкие изящные губы. Ещё медленней. Прямой нос, маленькие морщинки под глазами, до которых у меня не хватает смелости дойти. Вновь опускаю глаза в пол. Вздыхаю. Ещё и ещё. Один, последний раз. И резко встречаюсь с небесной синевой искрящихся, завораживающих глаз. Кровь стынет, и немеют ноги, а лоб в холодном поту. Интерес, счастье, грусть, раздирающие крики, о которых он и не подозревает откуда-то из глубины его души, усталость, серьёзность, печаль, холодное одиночество и огненное сжигающее рвение к жизни. Скажите просто глаза? Два отверстия у нас в головах для зрения? А в них проносится вся наша жизнь, все счастливые и горькие моменты. Даже у Дьявола глаза могут чувствовать все существующие на земле эмоции. — Извини. — Как-то тихо говорю это, надеясь, что он услышит. И в этом слове, я извиняюсь за многое, я извиняюсь за всё своё существования, за существование всего плохого и тёмного. Извиняюсь за существования страшных ночей и таких монстров под детскими кроватями как я. За все его собственные страдания, за всю его боль, что довелось или доведётся пережить, если он не отойдёшь от меня. — Зачем вам это? — Так тихо, не думаю, что он вообще меня понял. — А вам зачем? — Неожиданно. Правда, неожиданно. А как я могу ответить ему на этот вопрос, если я сама себе не могу дать вразумительного ответа? Он наклонился к моему уху. — Хватит краснеть. — Прошептал, чуть касаясь губами мочки. — Том — Опять тихо протянула я. «Что же ты творишь? Вроде к выпивке не прикасался» Я не буду говорить, это его уничтожит, я держу всё внутри себя, где это будет уничтожать только меня и ни кого больше! — Как вас зовут? — Все его прикосновения отдавались легкой истомой внизу живота. Как я могу о чём-то думать? Он сейчас так близко, что просто невозможно, не хватает сил сдержаться. Не нужно тебе ко мне… быть… рядом… — Мери… Мерибел. — Я дышу рядом с ним, я дышу им, но всё ровно задыхаюсь. Том тяжело вздыхает у моих волос. Вновь прожигаю взглядом его рубашку, вижу, как вздымается крепкая грудь. Обнимает меня за талию теперь уже двумя руками, немного резко и так легко притягивает к себе, как будто я вообще ничего не вешу, прижимается лицом к моей шее. Тому приходится немного наклониться, я ниже. Чувствую кожей щетину. Где-то внутри меня, громко и заливисто визжит фанатка, а обалдевший разум тихо говорит: «держись». Боже! Что мне делать? Это неправильно, но так приятно, что хочется всех послать, а в первую очередь весь свой страх и неуверенность! — Мерибел. — Повторяет он. Из его губ оно звучит как что-то возвышенное, хорошее и светлое. — Мерибел, вы следите за мной? — Спросил он и остановил танец. Сказать честно — это был самый неловкий момент в моей жизни. Их, конечно, было много, но этот тот самый, от воспоминаний о котором, я буду ненавидеть себя ещё больше. Я не знала что сказать, что ответить. Если бы не этот вопрос, то это был бы единственный светлый момент за много лет. Но я растерялась. Я не могу ему рассказать, мне самой не известно. Я быстро освободила свои руки из его рук. Вновь, и уже в последний раз, встретилась с взглядом Тома и направилась к стойке, где лежало моё пальто и сумка. Как можно быстрее взяв вещи и не надевая пальто, выбежала из паба на свежий прохладный воздух. Он приятно контрастировал с такой, ставшей рядом с ним, горячей, кожей. На дворе стояла зима. И холодный ветер приятно остужал. Нужно уходить. Уходить. Я перебежала дорогу и всё же накинула на плечи пальто. Февраль даёт о себе знать. -Мери! - Что? Том? Нет, нет. — Мери, стойте! Мужчина нагнал меня уже через секунду и положил руку на моё плечё. — Я всегда всё порчу, я должна уйти от вас, прошу. — Произнесла я, сильнее закрываясь расстегнутым пальто. Он обошёл вокруг. У меня перехватывает дыхание. Я не в силах отвести глаз. Том нежно проводит пальцами по моей щеке, вниз к подбородку. — Ты не фанатка, и не журналист, судя по твоей зажатости. Тогда о чём это ты говоришь? — Поднимает пальцами моё лицо. Я опять смотрю ему в глаза. О, этот момент, когда глубоко вдыхаешь и выдыхаешь, прежде чем сказать что-либо потому, что знаешь, что ещё немного — и заплачешь. Том нежно прикоснулся к моим губам. Сердце будто остановилось. Я зажмурилась, что было сил боясь потерять, столь не уловимую сейчас, связь с реальностью, настолько всё казалось не настоящим. Сквозь этот, почти невинный поцелуй, я почувствовала, как он улыбнулся. — Неужели вы боитесь меня, Мери? — Я не могла подобрать слов. С ним я не могла контролировать себя. Язык не слушался и отказывался выстраивать слова в связные предложения. Я не открывая глаза, резко замотала головой. Голова отказывалась работать, а ноги еле держали. Пожар в животе грозился спалить всё вокруг. Послышался его низкий смех, отчего тысячи мурашек пробежали по коже спины. — Лож. — Прошептал Хиддлстон. Сильные руки обхватили моё лицо с новой силой. Он стал целовать меня настойчиво и влажно, смаковал каждую секунду поцелуя. Все куда-то испарилось, были только он, я и это мгновение. Его губы горячие и мягкие, мои холодные и обветренные на морозе. От нехватки воздуха мы отдаляемся. Дыхание сбилось. Я хотела этого мужчину всем сердцем, но было страшно. Боялась, что недостойна его любви, любви этой ночью. — Я хочу тебя безумно, Мерибел. — чуть слышно проговорил Томас, восстанавливая дыхание. Наши лбы соприкоснулись, он до сих пор держал моё лицо в тисках, не давая пошевелиться. Большим пальцем обвел контур моих губ и впился в них новым поцелуем. — Вы меня даже не знаете, не понимаю… — Прошептала я, обхватив своими холодными ладонями его горячую шею. Том вздрогнул от такого эффекта, замялся, бегал глазами по моему лицу, старательно что-то ища. — Я сам — Глубоко вдыхает — ничего не понимаю. — Сказал, почти касаясь моих губ своими губами. Из меня вырвался тихий всхлип. — Тише, всё хорошо. — Он прошелся своими длинными пальцами по моей шеи. — Прошу тебя, позволь мне тебя целовать. — Как-то умоляюще прошептал он. А у меня уходит из-под ног земля и бегут мурашки. Он просит… меня. Я резко притянула Тома за шею в новый поцелуй без всякой мысли в голове. Теперь в нём не было ничего нежного. Страсть и желание быть этой ночью как можно ближе друг к другу. Мужчина кусает мою губу. Меня пронзает судорога боли, но затем он нежно зарывается рукой в мои волосы, а второй притягивает меня за талию. Пытаюсь отдышаться, вдохнуть холодного воздуха, понять реальность всё это или очередной сон. Но актер снова утягивает меня из этого мира. Целует в шею и за талию тянет в тень от фонаря. На улице ночь, из людей — совсем редкие прохожие, только из разных баров и пабов доносились звуки и возгласы людей. Сердце колотится от счастья, в мыслях полный разброд. Это было потрясающе. Том упирается слегка потным лбом в мой, глаза закрыты, дыхание неровное, а из-за нашего общего горячего дыхания на двоих, между нами образовывается горячий пар. — Если вам хочется просто секса, мистер Хиддлстон, то это не ко мне. — Сказала я, поражаясь своей откровенностью. Тот удивлённо смотрит на меня. Улыбается. Хватает за руку.***
Его глаза прикрыты, взгляд потемнел. Он дышит с трудом, а я вообще почти не дышу. — У вас красивая квартира. — Улыбаюсь я как ребёнок, в магазине игрушек отвернувшись от Тома. Аккуратно провожу пальцами по книгам в стеллаже, трогаю мягкий тюль штор закрывающих окно, прикасаюсь к белому подоконнику, будто он какой-то другой, а не такой же, как и у миллиона жителей этого города. Касаюсь твёрдой обивки кресла и немного отодвигаю бумаги, на маленьком столике прочитывая текст. Кажется — это сценарий. — Здесь кое-чего не хватает — Неожиданно мужчина прижимается грудью к моей спине, и мягко проводит рукой по шеи, ниже… — женской руки. — У меня перехватывает дыхание. Я поспешно отхожу и хватаюсь за пальто. — Мери? — Том, нет…это…всё неправильно, я не то, что вам нужно…я…вы… — Хей, эй. — Аккуратно подходит. — Мерибел. — Взял меня за руку, в этом жесте не было ничего романтичного. — Ты не причём… это я вёл себя неприлично… — На его лице сожаление. — Мне пора бы попросить у тебя прощение. — Говорит осторожно успокаивающим тоном, словно я дикий зверек, загнанный в угол. — Я не хотел, чтобы думала, что мне нужен от тебя просто секс. — Подходит ещё ближе. — Пора бы прекратить безмолвно обмениваться редкими взглядами вечерами в том пабе. Ты мне очень интересна. — Опять говорит хрипловато, и склоняет голову, набок сощурив глаза. Меня уже совращает только один его голос, а уж если к этому добавить взгляд и опаляющее дыхание окончательно снесет крышу. Я ласково касаюсь его щеки, щетина слегка щекочет мне ладонь, провожу пальцем по подбородку и опускаю его вниз. А потом, чуть приподнявшись на носочки, запечатлею на мягких губах краткий поцелуй, от которого у меня сводит все внутренности. Он получился неуверенный, он, наверное, думает, что я ни на что не гожусь, а целовалась последний раз на школьном выпускном. Тут же отвожу глаза. Том обхватывает моё лицо. — Откуда столько неуверенности? — Пронзает меня глазами, и я тут же краснею. Улыбается. — Но мне это нравится. — И вдруг наклоняется, целует меня, сжимает мне голову обеими руками и проводит языком по моей нижней губе. — Я хочу тебя. — Бормочет он, опуская меня на свою постель, прижимая меня своим весом. О Боже, его губы… Я не смогу насладится поцелуями за эту короткую ночь, за эту сладкую и тёмную ночь! «За что я с тобой сегодня?! Да, это неправильно, да, я не должна этого делать, но, чёрт возьми, почему?!» Быстро начинаю расстегивать его рубашку, удивляясь своим дрожащим пальцам и ловкости, а Том тем временем пытается снять мою узкую юбку. Дергает замок и спускает чёрную ткань по моим бёдрам, отбрасывает вещь куда-то в район своего шкафа и снова возвращается к моим ногам. Не спеша, дотрагиваясь до моей стопы, тянешь к своим губам, оставляя невесомый поцелуй, чувствую легкое прикосновение губ. Проводишь ладонью по икрам, коленям и бёдрам, сжимая их своими длинными пальцами, резко впиваясь ногтями в кожу. От такого действия из моей груди вырывается едва слышный стон, а спина сама собой выгибается, образуя дугу над поверхностью твёрдой кровати. В это мгновение Том ныряет своими руками мне под поясницу, придерживая спину в таком положении, и наклоняясь, проводит языком по открывшейся из-под выреза моей рубашки ложбинке между грудей. Я со стоном тянусь к рукавам его темной рубашки и сдергиваю её вниз, обнажая сильные плечи и рельефную спину. Буквально вытащив желанное мною тело из так мешающей нам сейчас вещи, провожу пальцами по его животу, от первого моего прикосновения он слегка дрогнул, кажется, мои пальцы даже сейчас слишком холодные. Обвожу каждую выступающую мышцу, задерживаюсь и зацепляю их своими ногтями. Кожа такая горячая, как будто кто-то под ней разжег настоящее адское пламя. Но это тело, просто тело. Это всего лишь физическая оболочка человека и лучше, я буду смотреть в его глаза, в эти серые туманные глаза, и тонуть в них забывая о времени. Забывая о том, что мне завтра на работу, о том, что я не знаю, по какому мы вообще находимся адресу, об утре, когда он наверняка сухо отвернётся от меня и продолжит спать дальше. А мне, как последней продажной девке с разбитым чувством собственного достоинства и уважения, пройдется собирать свои вещи, разброшенные по всей квартире, в порыве нашей страсти, и тихо захлопнуть за собой входную дверь. На глазах будут стынуть так и не пролитые слёзы, а я ничего не смогу с этим поделать, потому, что смотря на Томаса, я понимаю, что это лучшее, что случилось со мной. Ведь, одиночество — мой приговор. Мой приговор — одиночество. Хиддлстон окончательно стянул мою рубашку. Нависает надо мной, опускается, удерживая часть своего веса на локтях, и встречается со мной взглядом. Вижу, как его брови хмурятся, а меж них появляется маленькая морщинка. Мне всего лишь нужно, чтобы он понял, мои глаза — не пусты, в них столько намешано чувств, которые я не могу произнести вслух! Мне тошно от того, что никто не понимает, что я хочу сказать. Тошно продолжать притворяться, будто я в порядке. Тошно от того, что держу все в себе и не могу высказаться. Я так устала ненавидеть себя. И так устала падать. Устала доверять не тем людям. Мне тошно от всей этой боли. Но я не знаю, как мне быть и что делать! Помоги мне! Забери её! Забери эту боль или раздели её со мной! Дыхание Тома упокоевается, становится ровнее. Он нежно, совсем по-детски прикасается губами к моей щеке, к виску, ко лбу. Мне это нужно. И он старательно выжидает образовавшуюся паузу и безмолвно, словно понимая, пытается успокоить своё рвущееся возбуждение и тяжесть внизу живота, плотнее прижимаясь ко мне. Я не хочу заставлять его ждать. Тебе это нужно. Нам обоим. Заметив моё участившееся, дыхание, Том всем телом наклоняется ближе. Я схожу сума от соприкосновения его кожи со своей. Том кончиком своего холодного носа проводит по моей шеи, впиваясь в неё зубами, а я глажу его по сильной, широкой спине, рельефным ягодицам, жадно сжимаю и понимаю, что он всё ещё в штанах. Тянусь к твоему ремню, но от волнения руки отказываются слушаться. Том, будто издеваясь, не замечает, как я пытаюсь буквально разорвать твёрдую кожу ремня, и улыбается мне в губы через поцелуй. Протискивает одну руку между наших сплетенных тел и с поразительной лёгкостью расправляется с надоевшей мне вещью. Неожиданно отрывается от растерзания моих губ, из меня вырывается недовольный стон. Возвышается надо мной, встает на колени. Проводит ладонями по моему дрожащему животу, где от таких чувствительных прикосновений всё пульсирует на гране боли. Тихо всхлипываю и вижу мягкую ухмылку на его лице в полу мраке комнаты. Я начинаю незаметно ерзать под мужчиной, пока он наблюдает, словно хищник за своей добычей. Как кот, за серой маленькой мышью. «Вы жестокий человек, мистер Хиддлстон. Вы заставили меня забыть о своих внутренних переживаниях. Заставили хотеть вас ещё сильнее, а теперь просто сидите, сощурив глаза, и прожигаете во мне дыры». Приподнимаюсь и сажусь напротив, он ещё сильнее сжимает мои ноги своими коленями, не давая ими пошевелить, а глаза тут же раскрываются шире. «Ты… что? … подумал? … я уйду? Серьезно, Хиддлстон?!» Да нет, точно так подумал, я вижу это в его глазах, по еле заметной панике, промелькнувшей за долю секунды, по опустившимся и напряженным плечам. Не могу сдержаться и лучезарно улыбаюсь, как какая-та ума лишенная. А может и так? Я лишилась всего, что у меня было, когда переступила порог этой квартиры сегодня. Приближаюсь к Тому ещё ближе и пробегаюсь кончиками пальцев по груди, со смешной россыпью завитушек, по напряженным плечам и шеи. Кладу одну ладонь на щёку и он еле заметно трётся об неё, а другую запускаю в мягкие волосы и слегка оцарапываю кожу головы. Открываю рот от удивления и буквально вижу, как мужчина, завладевший сердцами миллионов женщин, пытается сдержаться, чтобы не замурлыкать в моих руках. Притягиваю его ближе. — Не уходи — Шепчет едва слышно, не раскрывая глаза пока я широко распахиваю свои. Втягиваю побольше, из-за открытого где-то окна, такого прохладного воздуха. Нет, нет. Это должна говорить ему я. Не он. Не таким голосом. Это всё Ночь. Она раскрывает и поглощает наши души, попутно выворачивая их наизнанку. Это всё Ночь. На нас действует полная луна на чёрном небе. Как же ему сказать? Как донести все свои чувства, не говоря каких-то Громких слов, которые его испугают?! Ведь, если полюбишь человека однажды и будешь готов отдать за него свою жизнь, ты его не разлюбишь уже никогда. Такие чувства оставляют отпечаток на сердце, его уже нельзя будет ни стереть, ни замазать, ни забыть. На глаза наворачиваются, совсем не к месту сейчас, слёзы. Ни кто и никогда не говорил мне эти, на вид простые, слова. «Не уходи». — А ты меня не прогоняй. — Опускаю глаза. Из-за долгого молчания и перевозбуждения голос совсем охрип. Вижу, как быстро вздымается его широкая грудь. Не ожидал. Не ожидал, что я вообще услышу, а я ещё и ответила. Да, сломанные игрушки всё ещё живы и могут говорить. Его открытые губы завораживают, и я пытаюсь сконцентрироваться на них, нежели смотреть сейчас Тому в глаза. Думаю там… я не знаю, не могу даже предположить. Любитель Шекспира обхватывает мое лицо руками. Большим пальцем смахивает с моей щеки одиноко скатившуюся слезу и медленно целует, в мои закрытые от страха веки. Рвано вздыхаю. Целует щеки, в такой же, как и у самого, холодный нос, висок. Обнимает. Так просто. Без страсти. А обычно, нежно, словно теплый мишка, тихо посапывая мне в ухо. Мы так мало знаем друг друга, там, в реальности. И так долго, здесь, в странном, ранее не ведомом мне пространстве, только для двоих, только на двоих. Обвожу своими руками его расслабленную спину и утыкаюсь в шею. Наивно, совсем по детски кусаю. Том слегка вздрагивает и тихо посмеивается мне в висок. Длинными пальцами сжимает мне талию. — Ещё. — Озадачено на пару мгновений задумываюсь. Но кусаю ниже. В ответ слабый рык. Ясно всё с вами, мистер Ходдлстон. «Я буду кусать, я буду делать всё, что угодно, но на утро не удивляйся, откуда столько синяков». Уже представляю, как он прейдет завтра в театр или на съёмочную площадку, и при каждом разговоре все будут смотреть не ему в лицо, а на шею. Мужчины завидовать и пошловато про себя ухмыляться, чуть ли не похлопывая Тома по спине и не поздравляя с хорошей охотой этой ночью. А женщины…, а они пусть…, но мне не дали додумать коварную мысль до конца. Ощущаю облегчение от того, что мне расстегнули бюстгальтер. Том медленно, без всякой спешки, снимает по одной лямке с каждого моего плеча, после чего обдавая горячим дыханием и влажно целуя. Ощущаю дрожь и вожделение, сковавшее все тело. Чувствую мягкий язык на соске, прикусывает, жадно тянет его зубами. По телу проносится мгновенно быстрая острота боли, заставляя со стоном сильнее вжаться в чужое тело. Шумное прерывистое дыхание, и его мягкие поглаживания по моей спине. Облегчённо выдыхаю, когда он отстраняется, прекратив пытку своим ртом. Теперь жгучий язык очерчивает выступающие ключицы и останавливается там, на, выбитой чёрными чернилами, маленькой птице, с распахнутыми крыльями. Я тихо, не смея потревожить лишним движением, наблюдаю, как Том проводит подушечками пальцев по тонким линиям, заворожено всматриваясь в каждый контур. Я бы всё отдала, лишь бы только быть вольным зрителем этих искр и не поддельного интереса в его глазах. Хотя, думаю, зрители ему уже по горло надоели. Я крепче сжимаю его плечо, чтобы удержать и не дать Тому раствориться в завтрашнем дне. Он быстро переводит взгляд и смотрит мне в глаза. И опять. В его глазах столько чувств, столько эмоций, смысла, жизни. Главное не показать, что мои пусты. Что в них никогда не было света и благоговения к собственной жизни. Но, кажется, Том видит, он что-то там видит. В следующее мгновение он заставляет опуститься меня обратно на кровать и прижимается всем своим телом. На мгновение мы теряем связь друг с другом, не чувствуем прикосновений, общего синхронного дыхания, тепла чужого тела, пока актер снимает брюки и белье. А потом он рядом. Я снова могу чувствовать. Эмоции и наши тела. В эти мгновение я могу жить. Шумный, глубокий вдох, и его пальцы оказываются под моей грудью, поглаживают ребра, намеренно не прикасаясь к чувствительным жаждущим ласки полуокружностям. — Том… я не смогу так долго… — мой голос надломлен, с хрипотцой, даже я не узнаю его. Рука властно прихватила подбородок, большой палец погладил губы. Слышу легкий смешок, и он прикусывает мою нижнюю губу, проводит языком, посасывает. Отстраняется, отпустив, и я жадно облизываюсь, безумно желая почувствовать его вкус. Всё тело накалено до предела, все рецепторы работают в полную силу. Слежу за тем, как он обхватил собственный большой палец, кладет в рот и облизывает. Его щеки втянулись, ещё больше обнажая совершенной красоты скулы. Как же это возбуждает. Сжимаю бедра, понимая, что пульсация становится невыносимой. Том подносит свой большой палец к моим губам. — Подуй-ка — голос властный и серьёзный, но местами не выдерживает и дрожит. Я слегка дую на его палец, после чего выгибаюсь и вскрикиваю от неожиданного и слегка болезненного поцелуя. Будто извиняясь, Хиддлстон более нежно сплетается с моим языком. Невыносимый жар накатывает с новой силой, когда его мокрый и холодный палец притрагивается к моему соску, гладит, нажимает, потирает и ареол вокруг него, а ладонью подхватывает грудь снизу. Я откидываю голову назад, прерывая наш поцелуй, хватая ртом воздух. Ощущаю, как его длинные пальцы цепляют ткань трусиков на бедрах… спускают их и резко разводят колени в разные стороны, при этом, не переставая смотреть мне в глаза. Я постанываю и выгибаю спину, не выдерживая такого откровенного взгляда. Его указательный палец надавливает на набухшую разовую горошинку клитора и тут же соскальзывает. «Сам виноват, Томас, нечего так сексуально меня раздевать!» Он опускается вниз и прижимается, потным лбом к животу тяжело дыша. Радует, что не одна я схожу с ума и нахожусь на грани. Мягко поглаживает промежность, а я готова взвыть. Я хочу встать, желая проучить этого безумца. «Ну, зачем? Зачем так мучить?!» Чувствую, как Том улыбается. «Чётов прохвост!» Ещё утром, сидя за своим рабочим столом и печатая отчёт, я не могла подумать о таком исходе сегодняшнего вечера и тем более ночи. Рука Тома пролезла под поясницу, слегка приподнимая, вторая подкладывает подушку, делая меня раскрытой и доступной. Я тихонько вскрикиваю, Томас медленно входит в меня. Медленно проникает, растягивая невыносимую узость, давая мне возможность ощутить каждый твёрдый миллиметр, почувствовать объем, жар. Выходишь, так и не протиснусь до конца, до той самой точки. Я начинаю хныкать и зажмуриваю глаза. Так больно он предчувствия оргазма и я начинаю опускать руки к своей груди и мять её, но мужчина обхватываем мои запястья, и припечатывает их к своему поясу. Плавно, на конец, полностью погружаясь в моё обильно смазанное лоно, и замирает. Склоняется надо мной, вызвав стон от легкого движения внутри. Я подаюсь вперед, пропуская его еще глубже, и обхватываю талию ногами, закидывая их Тому на спину, запускаю руки в его мокрые волосы и чувствую частую дрожь. Поддаюсь на встречу, каждому его движению. Ускоряет темп, а я стону в голос, не боясь, что кто-то услышит. Очередной мой укус ему в шею, и на конец я слышу полноценный мужской стон, но тут, же оборвав себя, прижался ко мне всем телом и глухо зарычал над ухом. Резкий вскрик от неожиданного вторжения. Движения набирают темп. Хиддлстон движется все быстрее и быстрее в беспощадном, неослабевающем ритме, я подхватываю эти движение. Притягиваю ближе за шею, целую и начинаю царапать спину. — Томас! — неожиданно для самой себя вырывается откуда-то из недр моих легких. Мужские губы скользят по моим плечам и ключицам, груди, заставляя прижиматься еще ближе. Наши тела подрагивают в такт его толчков. Я млею в таких на эту ночь родных крепких объятиях. У меня вырывается особенно громкий стон, но Том заглушает его поцелуем, а я наслаждаюсь тем, что полностью принадлежу этому человеку. Снова хриплое дыхание у моего уха, как приятно! Он двигается легко, блаженствуя и наслаждаясь, губы разжимаются, дыхание учащается. Качает бедрами из стороны в сторону, даря мне неземное удовольствие. Сдерживаюсь, чтобы не расцарапать театралу спину в кровь окончательно т.к. толчки все мощнее. Глубокие рваные проникновения, смачные шлепки наших, всё ещё напряженных, тел. Резко вскрикиваю и подаюсь вперед, когда его рука находит чувствительное место между моих бедер. Том чуть отстраняется, хитро смотрит на меня сверху вниз, словно любуясь результатом своих действий. Глаза потемнели от страсти, и я понимаю, что сдерживаться он больше не можешь. Все быстрее — и мое тело движется в его ритме, мышцы ноги затвердевают, тело пронзает сладкая и сильная судорога. Вцепляюсь зубами в его истерзанное плечо и глухо кричу. Хриплю и содрогаюсь… Хочу отпрянуть, чтобы отдышаться, выровнять дыхание, хотя бы сейчас за много месяцев успокоить сердце, но Томас не отпускает, прижимается и врывается просто невыносимо глубоко. Тихое шипение, и он содрогается, извергаясь в меня. — Мери… — Последнее, что он говорит, прежде чем отдаться наслаждению, бурно, сильно, идеально!***
Иногда лучше не думать. Не думать, черт возьми! Потому что, когда ты думаешь, ты осознаешь, как на самом деле всё плохо. Но пока, я с закрытыми глазами прижимаюсь к чужому телу, кладу голову на плечо и утыкаюсь носом в шею. Всё ещё не раскрывая глаз, вдыхаю сексуальный аромат и вожу руками, исследуя. Чувствую ровное дыхание под своими ладонями на плавно вздымающейся груди Тома. Чувствую невероятную лёгкость и нежность к этому человеку, отгоняя все вопросы из реальности, всплывающие в моем сознании. Наконец раскрываю глаза. И, правда, окно было открыто. Белая тюль высоко вздымается над полом от гоняющего по улицам утреннего ветра. Ещё несколько раз хлопаю уставшими веками и медленно оглядываю лежащего рядом человека, что занимал все мои мысли последние несколько месяцев. Поднимаю голову выше. Голова Тома уткнулась в мою макушку, и теперь я чувствую его дыхание на своих волосах. На лице безмятежность, а повёрнутая голова позволяет полностью рассмотреть его шею. Он, мня — Убьет. Нет, точно. Часть шеи покрывают фиолетовые укусы, а ниже на груди несколько царапин. Что будет, если я увижу его спину. Чёрт! Но, если подумать, это не моя вина, он сам напросился! И? Мне ему так и ответить? Дьявол! Ладно, выкручусь. На прикроватной тумбе замечаю будильник. 5:14, надеюсь Тому никуда не нужно спешить. Осматриваю всю комнату заинтересованным взглядом. И невольно улыбаюсь. Каждый день, просыпаясь в своей пустой квартире, обставленной ничего не значащими и не несущими каких-то воспоминаний, вещами, я понимала, что тут живёт — призрак. Здесь просто пусто. Я понимала, что просыпаясь, каждое утро, я хотела бы быть мертвой. Пустота и одиночество давят с неистовой силой. Но не здесь. Это квартира по-настоящему живущего человека. Из-под немереного бардака, думаю, наша ночь на это изрядно повлияла, я замечаю множество деталей. Разные смешные сувениры на полках, какая-то красивая награда на стеллаже с книгами, а книги, они просто везде. Предполагаю, что опустив руку под кровать, найду то, что Том читает на досуге вечерами или бессонными ночами. Замечаю черный рояль в углу комнаты, а над ним несколько фотографий, не могу их рассмотреть. Рояль? Серьёзно, Том? В спальне? Но да, соглашусь, он гармонично сочетается с атмосферой и интерьером. Не плохо, Хиддлстон. Приятный на ощупь белый ковёр на всю комнату, ещё несколько картин на стенах, изящное большое кресло и высокий торшер, мне здесь нравится, здесь я что-то чувствую, нежели дома. По спине пробегает дрожь. Я думаю, это конец. Сегодня, наверняка, мы разойдёмся по разным путям, а я останусь в надежде, что они когда-нибудь в будущем сойдутся снова. От таких мысли становится обидно и неприятно. Я сильнее сворачиваюсь в мужских объятиях. Страшно представлять завтрашний день, следующую неделю, несколько месяцев, лет, а потом и всю жизнь без всего этого, без упоминания этой ночи, которая будет больно резать где-то в сердце, без упоминания об этом человеке, что сейчас дышит мне в волосы. Ему этого не нужно. Он светлый и улыбчивый, от него исходит счастье и тепло, я уж точно не «Та самая», для него. Я слишком люблю вгонять себя в депрессии, думать, что жизнь — убожество и она ничего не стоит. Я боюсь и ненавижу людей, ведь общество научило меня тому, что не важно, какого я размера, я никогда не буду достаточно хороша. Я всегда буду слишком тощей, слишком жирной, слишком низкой, слишком высокой… Слишком то, слишком это. Добро пожаловать, тебя будут осуждать за то, во, что ты одеваешься, за твой музыкальный вкус, за то, как ты выглядишь и за то, что ты делаешь. А потом нужно ещё и наслаждаться жизнью! С самого детства монстры не спали у меня под кроватью, они кричали у меня в голове. Может уйти, оставить его и не дожидаться того момента, когда он выгонит меня? Я уйду. Так будет правильней… Но, мне до боли, хочется увидеть, как он проснется, быть рядом, когда он раскроет глаза. — Ты в курсе, что в 5 часов утра вредно так много думать? — Слышу хриплый и мягкий голос над своей головой. Слегка усмехаюсь. Прав. Он полностью прав. Просто, я люблю паниковать. Выдыхаю весь накопившийся тяжелый воздух из своих легких. Вздрагиваю от неожиданного прикосновения к своей спине. Чувствую, как Том самозабвенно выводит какие-то узоры кончиками пальцев. Так щекотно, что я не сдерживаю звонкого смешка, но тут же замолкаю и прикрываю ладонью рот. Томас поднимает свою руку с груди, обхватывает мою и отводит от моего рта. Я, наконец, осмеливаюсь взглянуть на него. Полу раскрытые глаза внимательно наблюдают за мной, даже сейчас их синева продолжает меня поражать. Зажимает мою руку и кладет обратно на свою грудь. — Чтобы когда я проснулся, твоя синяя голова лежала рядом со мной. — Отчеканивает Томас мне в волосы, снова прикрыв глаза. Я потупила взгляд. «Не поняла. А где же сухие ответы? Почему не отвернулся спиной? Не сказал, чтобы я прикрыла на выходе дверь?» Хочется, безумно хочется смеяться и показать средний палец своему мозгу и тем мыслям, что пришли ко мне при пробуждении. «Томас! Да почему ты такой?! Идеалов не бывает! Тогда, что с этим мужчиной?! А может, всё было не так с теми, кого я встречала? Это они были не такими!» — Прости. — Я мягко высвободила свою руку из него, и как можно нежнее дотронулась до его шеи. — Не больно, не переживай, но вопросов на работе будет много. — Том перевернулся на бок, ещё больше сплетая воедино наши тела, и запустил руку в мои разбросанные по подушке волосы. Так тепло. Я начала исследовать пальцами его расслабленное лицо. Едва касаясь, провела по лбу, по закрытым глазам, прямому носу, прошлась ногтями по щетине на щеке, Том слегка похрипел от удовольствия, я широко улыбнулась. Но тут он раскрыл глаза — А вот за спину, придется тебя наказать, Мерибел. — и опасно обнажил белый ряд зубов в улыбке. — Да, но тогда твоя спина будет болеть ещё больше. — Я пробежалась пальцами по раскрытому рту мужчины. Его брови поползли вверх. — Почему ты сразу подумала о «том самом» наказании? — С моей спины Томас переместил руку ниже, и, закинув на себя моё бедро, крепко сжал. Я прикусила губу. — Я хотел заставить тебя приготовить завтрак, не одеваясь сегодня и завтра, послезавтра, — Том стал неспешно поглаживать бедро, переместился на талию и прижал меня ещё ближе. — Всю эту и следующую неделю. — Я заметно покраснела и сказала первое, что пришло в голову: — Но, тогда я замерзну. — Мы что-нибудь придумаем, чтобы ты не заболела. — Хиддлстон улыбаясь, проводит ладонью по моим плечам, ключицам, вновь на несколько секунд останавливаясь около тату. Движется выше к шее, губам и кусает. А я просто хочу плакать и смеяться одновременно! Может, я уже больна? Или просто влюбилась? А любовь — это вирус? Если да, то я всё сделаю, чтобы заразить Тома, не такого, надеюсь, идеального, Хиддлстона.