Кетоджан

– Ничего, – шепотом приговаривала она, – вас таких в городе теперь много, никто и не заметит. Ловкие пальчики сновали по металлическим деталям, избавляя измученное тело от их тяжести. – Ты, главное, не шуми, чтобы маму с дядей не разбудить. Хотя кому я говорю, ты и так неразговорчивый. Хоук улыбалась, а в глазах стояли слезы. – Ничего, сейчас-сейчас. Она вынула из голенища сапога маленький, но очень острый кинжал. Почти не трясущимися руками она поднесла его к самому рту своего ночного собеседника и легко поддела нить, которой были сшиты серые губы. – Кетоджан – красивое имя, – прошептала она, когда сайрабаз дернулся, и провела маленькой ладошкой по его щеке. Маг замер, и Хоук стала очень аккуратно вытягивать нитку из плоти. Она склонилась очень близко к нему, боясь неосторожным движением причинить ему новую боль, и что-то неразборчиво бормотала. Закончив с этим деликатным делом, Мариан снова вернулась к железкам. С большим трудом отцепив все цепи и аккуратно, чтоб не звякнули, сгрудив их у лежанки, на которой сидел сайрабаз, она попыталась стащить через рогатую голову огромный ошейник. Для этого ей пришлось встать ногами на застеленную скамью. Она потянула цельнометаллическую конструкцию вверх, но это почти ничего не дало – ее сил было недостаточно, чтобы поднять железку. – Кетоджан, помоги. Пожалуйста, ведь это для тебя. Сдерживать слезы было все трудней и трудней, но кунари – или тал-васгот? – до этого сидевший смирно, видимо, понял, что от него хотят, поднял руки и с легкостью снял ошейник. Хоук чуть не заревела от облегчения. Когда на сайрабазе осталась только набедренная повязка, она приволокла тазик с водой и тряпку и бережно и нежно обтерла великана. Он был пыльный, местами в засохшей крови, а местами и с ожогами. Но других следов побоев и унижений, кроме зашитого рта и неподъемных оков, на нем не нашлось. Закончив с ним и умывшись сама, Мариан уложила мага на эту же самую лежанку, прикрыла дерюжкой и отправилась спать. Ворочаясь с боку на бок, она не могла не думать о своем необычном госте. «Это не щенок» – как наяву слышала она голос Карвера. Несмотря на мерзкие интонации, брат часто оказывался прав. «Ты не можешь притащить еще одного отступника в мой дом!» – дядя, наоборот, чаще ошибался. Мариан могла. И немой укор на растерянном лице матери. Сложнее всего ответить, если тебе ничего не говорят. Хоук постаралась не думать о том, что ее ждет завтра, в конце концов дважды переживать неприятный момент она не обязана. Она сосредоточила мысли на сайрабазе. Ее одновременно и радовала, и нервировала его покорность. Он слушается ее, а значит большинство возможных проблем не возникнет. Но это ведь ненормально! Так, ворочаясь и размышляя, что лучше, она и уснула. А утро началось с испуганных, а затем рассерженных воплей. Выползая в переднюю комнату, где она вчера оставила Кетоджана, Хоук примерно представляла, что ее ждет, и поэтому не удивилась, обнаружив в одном углу своих домочадцев – Карвер уже вынул меч, Гамлен, закрывая собой Лиандру, держался за кухонный нож, – а в другом сидящего на лавке, умилительно заспанного – Мариан даже представить себе не могла, что грозный здоровяк, опасный маг, чья воля подавлялась соплеменниками из страха, может выглядеть так невинно и даже по-детски. Кунари замер, не рискуя двигаться. – Мариан! Да, семья ждет объяснений. Хоук, тоже заспанная, лохматая, в одной длиннополой рубахе вышла на середину комнаты, открыла рот… и замерла. Она пыталась подыскать слова, которые бы объяснили близким, что жалость переполняет ее сердце, что видеть это большое, сильное и здоровое существо скованным и униженным выше ее сил, что она смотрит на него и вспоминает своего мабари, бесстрашно защищавшего их в моровых землях ценой собственной жизни. Ей хотелось рассказать им, что ни один человек – и не важно, эльф он, кунари или гном – не должен быть угнетен настолько, что почти не имеет личности, низведен до роли инструмента. Что вчера она ревела в подушку, чуть не впервые в сознательном возрасте, потому что не могла позволить себе расплакаться перед церковницей или перед самим сайрабазом. Что горечь и сострадание заставляют ее душу звенеть от напряжения, и что она никогда не сможет простить себя, если просто оставит его как есть. Ничто из этого не втискивалось в слова. Но неожиданно для нее самой, с языка сорвалась совсем другая речь: – Мама, дядя, Карвер! Познакомьтесь, это Кетоджан, он будет жить с нами.