Скрип-скрип.

Четверг. 22:40. Маленькие костяшки пальцев уже побелели, а ладошка начала немного запотевать. Хрупкая розовенькая ручонка маленькой девочки сжимала шахматную фигурку чёрного коня. Никогда, совсем-совсем никогда, она с ней не расставалась. Эту фигурку подарил ей папа. Он был самым лучшим шахматистом! И пускай в наборе теперь не хватает одной фигуры, это неважно. Он всё равно больше не играет. Скрип-скрип. Скрип-скрип. Розовенькая ручонка маленькой девочки, которая качалась на качелях, сжимала шахматную фигурку чёрного коня. Фигурка была сделана из фарфора и ярко поблёскивала от желтоватого света подъездного фонаря. Больше всего девочке нравилось наблюдать за папой. Пусть каждый день его и повторялся тысячи раз, она всё равно это любила. Каждый день он возвращался с работы в одно и то же врем, ужинал, шёл в душ. Потом садился в одно и то же кресло (а других и не было). Только книги разные читал. Очень разные. Но он никогда не звал к себе дочку, чтобы вместе почитать. Иногда, когда девочка засиживалась долго на старых качелях во дворе, он вставал у окна и смотрел на неё. "Ему тоже нравится за мной смотреть!" И она весело махала ему рукой, а другой (нет, не держалась за качели, девочка была очень ловкая), другой рукой крепко держала чёрную фарфоровую фигурку коня, которую подарил ей папа. Скрип-скрип. Скрип-скрип. Солнце уже село, но вечер был тёплый, и девочке хотелось качаться и качаться. Она знала, что папа не будет ругаться из-за того, что она так поздно качается на качелях. Он никогда не ругался на неё. Она увидела, как папа подошёл к окну и стал смотреть на неё. Девочка с улыбкой помахала ему. Он, как всегда, ничего не ответил. Но девочка не расстраивалась, потому что папа от окна всё равно не отходил. Он всегда наблюдал за ней, пока она не перестанет качаться. Но хочется посвятить читателя в одну тайну. А, может быть, и не тайну. Может, он уже и догадался, что девочки никакой и нет. Четверг. 22:40. Каждый день его повторялся тысячи раз. Каждый день он возвращался с работы в одно и то же время, ужинал, шёл в душ. Потом садился в одно и то же кресло (а других и не было). Только вот книги разные читал. Очень разные. Он жил один, и никто к нему не приходил (да и некому). Скрип-скрип. Скрип-скрип. Четверг. Шесть лет назад. Возвращаясь домой, у дверей своей квартиры он увидел ту женщину. И вы знаете, описывать её нет смысла, так как абсолютно всё в ней было пусто. Внешность той женщины, эмоции той женщины. Только она была не с пустыми руками. На руках у неё была трёхмесячная девочка. Абсолютно без слов и эмоций она отдала ребёнка ему, стараясь не прикасаться к его рукам, и ушла. Вошёл он в квартиру только тогда, когда её шаги стихли. Девочка спала. Он сегодня не пошёл ужинать, не пошёл в душ. Он сел в то кресло. И смотрел на неё. Через какое-то время девочка проснулась и, растеряно моргая, посмотрела на отца. Может, у него тогда и появились какие-либо чувства. Иначе, как тогда объяснить его следующие действия? Он, не отрывая от неё взгляда, потянулся к шахматному столику, стоявшему рядом с креслом, на котором уже несколько дней была начатая одиночная шахматная партия. Взял первую попавшуюся фигурку и положил её девочке в рот. Ротик был маленький. Тогда он помог второй рукой раздвинуть челюсть. Девочка морщилась, дрыгалась, но не издавала никаких звуков, кроме еле слышных похрипываний. Он надавил на фигурку, чтобы та прошла дальше в глотку, ломая хрупкую челюсть и раздирая гортань. На часах было 22:40. Казалось бы, за шесть лет можно попытаться и стереть этот эпизод из памяти, как он поступал со всеми эпизодами в своей жизни. Но каждый четверг в 22:40 он подходил к окну и смотрел, как в пустом и неподвижном дворе качались пустые старые качели, как поблёскивало в свете подъездного фонаря чёрная шахматная фигурка. И до него доносилось: скрип-скрип. Скрип-скрип.