Одиннадцатью часами ранее.
Вот он, тот неловкий момент, когда приходится напоминать себе, что ты не гомофоб. Мне обязательно нужно это уточнить, чтобы всем стало понятно: я не гомофоб. Совершенно точно. Короче, у меня есть сестра-лесбиянка, сыгравшая со своей подружкой свадьбу, на которой я был свидетелем. У одного из моих афганских сослуживцев был парень, который ждал его возвращения домой. Этот сослуживец стал моим напарником и прикрывал в боях мою спину. Я проголосовал «за» на референдуме, посвященном легализации однополых браков. Совершеннолетие, безопасность и обоюдное согласие – вот что такое секс в моем понимании. В пределах данных условий каждый может использовать свои гениталии так, как сочтет нужным. О вкусах не спорят, верно? Верно. Чудесно. Ну вот, после этого вступления уже должно быть понятно, что я не какой-нибудь консерватор, напичканный предрассудками. Однако все же есть одно «но». Все это вовсе не означает, что я хоть когда-нибудь мог себе представить такой поворот событий: в одну из пятниц июньского вечера я в гей-клубе попиваю яблочный мартини в компании своего соседа. — Я не люблю мартини. Даже с яблочным соком, — скривившись, сообщаю я, одновременно помешивая содержимое бокала соломинкой розового цвета. — Зачем ты заказал мне эту дрянь? Шерлок, не глядя на меня, отвечает: — Мне кажется, этого требует ситуация. — Как и одежду? — скептически уточняю я. — Это ради дела, Джон, — терпеливо поясняет он. Ну да, всегда так: или ради дела, или ради эксперимента. И я обречен на провал, если начну доказывать, что нельзя вить из меня веревки. — Я так и не понял, почему должен был напялить на себя эти вещи. Я нервно ерзаю на стуле, пытаясь максимально прикрыться майкой, размером явно рассчитанной на ребенка 12-14 лет. Она ужасного канареечного цвета и совершенно не сочетается с джинсами оттенка спелого баклажана, которые заставил меня надеть Шерлок. 19 фунтов — вся эта красота обошлась мне всего в 19 фунтов, и, очевидно, сегодня вечером все это окажется на помойке. И почему это он может надеть свои обычные вещи, а я должен выглядеть, как самая распутная пидовка Лондона?! Если кто-то узнает, моей репутации конец! — Даже не знаю почему, но у меня сложилось впечатление, что, приди ты в гей-клуб в одном из своих любимых свитеров, наше прикрытие провалилось бы, — с нескрываемым сарказмом говорит он. Я тяжело вздыхаю и хватаю свой яблочный мартини. Отстой, конечно, но какой-никакой алкоголь, а мне сейчас необходимо хлебнуть чего-нибудь, чтобы притупить отвратительное чувство стыда. — Повтори мне, как выглядит человек, который нам нужен, — прошу я, нервно грызя розовую соломинку, торчащую из моего бокала. Я осматриваюсь вокруг, пока Шерлок детально описывает того, кого мы ищем. — Лет сорока и хорошо выглядит? Здесь полно людей, которые соответствуют этому описанию, — замечаю я. Сделав глоток, я поворачиваюсь на стуле, сцепляю ладони в замок и опускаю на них подбородок. Передо мной установлена пара зеркальных стоек, так что я могу следить за тем, что происходит у меня за спиной. Конечно, это интересный опыт. В исследовательском смысле, я имею в виду. Это открывает для меня Лондон таким, каким я его не знал. Честно говоря, не представляю, как я жил, не зная о существовании затянутых в ажурные трико качков, которые пожирают меня глазами, временами поигрывая бровями. Они строят мне глазки, а я отвожу взгляд, краснея, как идиот. Они восхищаются отнюдь не моделью моих часов, разумеется, и я отчетливо это понимаю, представляя, как эти проклятые джинсы выставляют на обозрение половину моей задницы. — Джон, когда ты начнешь меня слушать? — вздыхает Шерлок. — Ну хорошо, я весь внимание, – раздосадованно бросаю я. — Что я пропустил? — Это не один из завсегдатаев, который приходит сюда каждую неделю. Он не станет обмениваться шутками с владельцем клуба и обсуждать последний эпизод Queer as Folks со своими друзьями, — скучным тоном объясняет Шерлок, сканируя взглядом каждого человека, который заходит в помещение. — Это преданный отец семейства, буржуа средней руки, работает в офисе, посещает церковь каждое воскресенье и имеет членский билет лейбористской партии в бумажнике рядом с фотографией бабушки в форме медсестры времен Второй мировой войны. Он латентный гомосексуалист, реакционный лицемер и слишком связан социальными условностями, чтобы понять, наконец, что было бы честнее развестись и посвятить себя разработке дизайна секс-игрушек, а не продолжать весь этот фарс. Когда он не может больше притворяться, что получает удовольствие от супружеского секса, то говорит жене, что у него командировка в Ливерпуле, и просачивается в одно из подобных мест. Подцепив кого-нибудь, явно нацелившегося на его деньги, он убеждает себя в том, что его хотят обокрасть. Таким образом, психологически он быстро проходит путь от стадии жертвы к стадии палача, оправдывая себя практически самозащитой. И тут ко мне приходит Лестрейд, который абсолютно неспособен сопоставить серию убийств в Сохо на гомоэротической почве и это. Боже, как можно быть настолько глупым, чтобы не видеть очевидного?! Я поджимаю губы и смотрю на него через плечо. — Ты чертова машина, — комментирую я, тряся головой. — В тебе нет ни капли сочувствия. Он изгибает бровь: — Мне не платят за сочувствие, Джон. — Touché, — откровенно признаюсь я. — Но ты все еще не ответил на мой вопрос. — Технически это не вопрос, а утверждение. На него, по моему мнению, я ответил очень подробно. Но, если тебе все равно не ясно, нам нужно искать мужчину лет сорока, красивого, как я уже сообщил. Человека, которого очевидно смущает данное место, который удовлетворяет свое любопытство и пытается не привлекать к себе внимания. На нем одежда, идеально подходящая к ситуации, даже слишком, однако он не чувствует себя в ней комфортно. И он ищет того, кто хочет потрахаться. Мартини попадает не в то горло, и я давлюсь, судорожно кашляя и одновременно смеясь. Шерлок бросает на меня разочарованный взгляд. Дело в том, что некоторые термины, ну… сленг и грязные словечки в его исполнении – это для меня действительно странно. — Что? — спрашивает он. Я восстанавливаю дыхание и бормочу: — Ничего. — О, ты тоже заметил. Я поворачиваюсь к нему: — Что? — Описание, — говорит он небрежно. — Оно до странности подходит к тебе. Я снова давлюсь мартини, который попадает мне в нос. Черт, теперь целую неделю в носу будет запах яблок! — Как… что… — я машу руками. — Что ты хочешь этим сказать? Я не латентный гомосексуалист! — О, мне хорошо это известно, Джон. Но позволь заметить, что в данный момент этот факт не кажется мне таким уж неоспоримым. Я уже готовлюсь бросить ему какой-нибудь едкий ответ, когда замечаю перемену в его поведении. Его лицо преображается. Речь замедляется, голос становится ниже, глаза расширяются: он заметил нашу цель. Убийца вошел в помещение. Проследив за направлением его взгляда, я возвращаюсь к своему мартини. — Рубашка цвета мяты? — шепчу я, следя за ним в отражении. Шерлок медленно кивает. И вот ведь, как он угадал с описанием! Меня никогда не перестает удивлять точность его выводов. Напряжение нарастает, в крови играет адреналин. Жаль, что я не взял с собой пистолет, но одет я так, что было бы по меньшей мере смешно пытаться спрятать его. Мы проводим следующие полчаса более или менее неподвижно, изучая объект издалека и ожидая его хода. Как бы я ни был уверен в дедукции Шерлока, мы должны терпеливо ждать, чтобы можно было поймать его с поличным. На третьем бокале мартини я начинаю ощущать головокружение, сонливость (на меня алкоголь действует как снотворное, в армии я всегда пасовал в алкогольных поединках) и заметную усталость. Что ж, по крайней мере музыка здесь приличная, но прежде, чем я начну танцевать — здесь, среди этих людей — я вернусь в Баскервиль и объявлю себя добровольцем для опытов на человеке. — Скажи мне, что в течение тридцати секунд он найдет кого-то и подойдет к нему, — ворчу я, подпирая щеку кулаком. — В течение тридцати секунд он найдет кого-то и подойдет к нему, — механически повторяет Шерлок. — В самом деле? — с робкой надеждой уточняю я. Он качает головой: — Нет. — Ну что так долго?! — жалуюсь я, кладя голову на холодную поверхность стола. Я чувствую себя тряпкой: мне нужно было остановиться на втором мартини. — Поиск подходящей жертвы — это искусство, Джон, – надменно произносит Шерлок. Я смотрю на него в немой тревоге. — Тебе не понять, — добавляет он, фыркнув по-королевски. — Нет, я не хочу знать, откуда тебе известны псих… психоманевры, которые крутятся в головне латентно-гомосерийного убивцы, — я говорю невнятно, соединяя половинки слов, чтобы создать несколько новых, удивительных и моих собственных. — Джон, пей, — послышался приказ, а затем сдержанный, терпеливый вздох. — Еще один яблочный мартини для моего приятеля, пожалуйста, - бросил он бармену. Нет уж, достаточно! Очередная порция этого дерьма? Я отчаянно вздыхаю, глядя, как перед моим лицом появляется еще один бокал. — Я действительно должен? — горестно уточняю я. И в этот момент Шерлок весь подбирается. Он едва шевелит головой, бросая по сторонам внимательные взгляды. — На самом деле нет, — говорит он мягко. Ой-ой-ой. Это выражение на его лице я знаю отлично, и оно не сулит ничего хорошего. — Поцелуй меня. Мое опьянение вдруг почти тает, и я снова настороже. — Не понял? Он наклоняется ко мне, вторгаясь, как обычно, в мое личное пространство, и протягивает ладони, ухватившись за спинку моего стула, чтобы не потерять равновесие. — Джон, поцелуй меня, — повторяет он, безотрывно глядя на меня. Я судорожно сглатываю. – Нет. Я не знаю, что происходит, но тревожный звоночек разрывает мне черепную коробку. — Мы сидим здесь, — он поднимает руку и смотрит на часы, – пятьдесят пять минут и ни разу не проявили никаких чувств по отношению друг к другу. Мы обращаем на себя внимание. — Не могли бы мы… просто… – жалко заикаюсь я, даже не зная, как закончить фразу. — Потанцевать? — предлагает он, иронически изогнув бровь. — Мы или целуемся, или танцуем, Джон, — он машет рукой, чтобы показать на пары (и беспорядочные группки) вокруг. — Не похоже, что у нас есть много вариантов провести здесь время, не бросаясь в глаза. Я хватаю ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Если я встану, чтобы повертеться на танцполе, то, возможно, найду в себе силы позвонить Лестрейду, и все закончится благоприс… получно. — Хочешь, чтобы нас раскрыли? — настаивает он. — Нет, но… — Тогда поцелуй меня. Он настойчив, а я не в том состоянии, чтобы бороться с ним, достойно парируя аргументами. Я все еще пьян, представьте себе! И знаю, что сейчас закончу тем, что брякну какой-то бред, я прямо это чувствую. — Почему это должен быть я?! Почему не ты? Вот, точно. Так и думал. — Оу, — Шерлок явно поражен, но тут же пожимает плечами. — Как пожелаешь. И вот он, тот неловкий момент, когда тебя, нализавшегося яблочным мартини, целует твой лучший друг под огни стробоскопического шара в гей-клубе. А ты всем этим наслаждаешься. Я считаю секунды между движением языка и легким прикусыванием губ. И с треском проваливаюсь. Руки, которые отрываются от спинки стула. Потому что им больше не нужно опираться, чтобы сохранить равновесие — сейчас я сам приник к нему. Руки, которые проводят по телу и — коварный ублюдок! — хватают за… бедро. Я теряю голову. Не могу поверить, что настолько слаб плотью. Мгновение, и мы отстраняемся друг от друга. Я глубоко вздыхаю, опустив голову. Чувствую, как подрагивают мои влажные от поцелуя губы. Его губы такие же влажные и немного припухшие. В горле, вибрируя, зарождается стон, когда он хватает меня за затылок, чтобы продолжить то, на чем мы остановились. Костяшками пальцев он проводит по моей коже на груди под майкой, на уровне сердца. В груди словно что-то взрывается, подхватывая ритм окружающих нас басов музыки. — Ла-ладно, думаю, что… достаточно. КРАХ. Ритм прерывается, и все становится, как прежде. Хуже, чем прежде. Это нехорошее чувство. Я кусаю губы. Сглатываю. Дышу. Смотрю в зеркальную стойку. Шерлок, находящийся на расстоянии ладони от меня, кажется таким далеким. В груди, внутри меня, зарождается зверь, который скребется, бьется о грудную клетку. Я не могу думать, и, может быть, так даже лучше: вряд ли я был бы счастлив, появись у меня сейчас такая возможность. — Он начал действовать. Шерлок по-прежнему очень близко от меня, и я осторожно оборачиваюсь, заставляя себя сосредоточиться на нашем убийце и заинтересовать свой мозг чем-то более полезным, чем размышления о вкусе и ощущении губ Шерлока; я пытаюсь выбросить из головы идиотское желание заиметь пульт с волшебной кнопкой, которая остановит время, отмотает его назад и перенесет меня в тот такой желанный, как выяснилось, миг. Вернуться в режим «дело важнее всего» ох*енно сложно, но, когда ты сосредоточен на выслеживании предположительного серийного убийцы и его вероятной следующей жертвы, тебе удается каким-то образом вернуть часть самообладания и веры в самого себя, потерянных в предательских обжиманиях. — Как долго мы еще будем тянуть, стоя здесь? — шепотом спрашиваю я, плотно зажатый Шерлоком в углу пожарной лестницы, ведущей в квартиру жертвы. Звуки, которые доносятся из приоткрытого окна, чрезвычайно… явные. — Если тебя что-то смущает, ты всегда можешь заткнуть уши, — рассеяно бросает он, полностью превратившись в слух. Я раздраженно поджимаю губы и выдыхаю, сжав зубы. — Я просто хотел бы спасти свои яйца от обморожения, — бросил я сквозь зубы. Угу. Это летом-то. — Когда мы услышим выстрелы… — Выстрелы?! – испуганно прошипел я. — Шерлок, мы не можем… БА-БАХ! Крики. Свет, загорающийся в окнах соседних квартир. Сигналы тревоги, звучащие в голове. Грохот наших шагов по металлической пожарной лестнице, и звук тяжелого, торопливого дыхания. Шерлок разбивает стекло локтем, просовывает руку между осколками и открывает окно. Мы залетаем в квартиру. Две полуобнаженные фигуры сцепились, борясь на ковре. Наш подозреваемый во всей красе своего грязного дела. Шерлок движется стремительно, словно ртуть, и вот он уже подхватил с пола два пистолета. — Звони Лестрейду, — говорит он, тяжело дыша. — Скажи ему, что у нас есть серийный убийца и потенциальный убийца. Следующая четверть часа явно худшая в жизни несчастных преступников, которые наверняка уже жалеют, что мы их не пристрелили. Или они друг друга. Шерлок в свойственной ему манере «допрашивает» их, то есть озвучивает свои безукоризненно точные выводы без особого участия самих допрашиваемых, которые время от времени бросают в мою сторону полные немой мольбы взгляды, желая, чтобы я им помог хоть чем-то. Я уверен, что после этого они сочтут приехавших сотрудников Скотланд-Ярда армией спасения. Мистер Патрик Адамс без обиняков признался, что является нашим убийцей из Сохо. Но на этот раз он рисковал оказаться жертвой. Потому что Стив Картер, видимо, не смирился с тем, что шесть месяцев назад, когда «карьера» Адамса только началась и тот убил его парня, полиция преспокойно закрыла дело, представив все, как самоубийство. И Картер задался целью сам во всем разобраться, и, надо же, разобрался, вычислив убийцу раньше доблестных ищеек Скотланд-Ярда и Шерлока Холмса вместе взятых. Ночь заполняют звуки полицейских сирен, и, наконец, машины останавливаются у дома. Яркое мигание проблесковых маячков отскакивает от стен старого здания. Выражение лица, с которым меня встречает Донован, рождает во мне желание выброситься из окна. Лестрейд таращится на меня, затем качает головой, бормоча «я не хочу ничего об этом знать», подняв руки и выставив их перед собой, словно защищая этим свое душевное спокойствие, травмированное моим… впечатляющим «камуфляжем». Это позволяет Шерлоку повторить свое драматическое представление, покрасовавшись в точности так, как он любит. И в желтом свете фонарей я вдруг замечаю кровь, которая течет по его руке. — Шерлок! — стремительность, с которой я подбегаю к нему и хватаю пострадавшую руку, заставляет окружающих подпрыгнуть. — Черт возьми, сколько еще раз я должен повторить тебе, что нужно быть осторожным со стеклами?! — Доктора сюда! — кричит Лестрейд. — Нет, спасибо, — решительно прерываю его я, — думаю, справлюсь сам, только дайте мне все необходимое. Они не знают, что фактически я являюсь их спасителем: лечить Шерлока — это как залезть в клетку к больным бешенством собакам. Величина моего самопожертвования безгранична. — Ладно, давай уже, говори. Он не смотрит на меня. Его глаза насторожено наблюдают за моими манипуляциями с его рукой. — Что? Я улыбаюсь уголком рта: — Одну из твоих любимых фраз, о вреде сантиментов и дефекте такого чувства, как любовь. — Это все пустые фантазии. Тон, с которым он это произнес, вызывает тревогу. Так не должно быть. Обычно, когда дело закрыто, он фонтанирует самоуверенностью, это гребаный вулкан самоуверенности под названием Шерлок Холмс. Что с ним сейчас? — Ты в порядке? — с искренним беспокойством спрашиваю я. — Я не знаю. Он поднимает на меня глаза. В первый раз, после… после того, что случилось в гей-клубе. Я ощущаю себя, как яблоко, которое разрезали на две части, оголив сердцевину. Можно ли провести такое сравнение, и будет ли оно адекватным? Возможно. Я не знаю. Никогда не был силен по части метафор. — Ты врач, вот и скажи мне. Я открываю рот, не имея ни малейшего понятия, что сказать. И в этот момент меня настигают сразу несколько озарений. Для меня промежуток между всеми событиями проплыл, словно в замедленной съемке. Мне удалось постепенно перейти от «о-господи-что-за херня-произошла» к «это-уже-произошло-и-было-случайностью», проходя через различные стадии шока и посттравматического синдрома сразу к принятию. К тому времени как мы закрыли это дело, у меня была возможность переосмыслить все события заново со всей возможной осторожностью, рождаемой инстинктом самосохранения. Но — не для него. Для него этого промежутка не существовало. Шерлок отсекает от себя подобные вещи. Как только наш серийный убийца начал действовать, он загерметизировал в себе все, что произошло, и полностью отдался делу. До того момента, когда дело распуталось. Клац… и ларец открылся сам, без разрешения. Все. Именно это я тогда и ощущал. Что я мог прочитать на его лице? Конечно, во мне больше сопереживания, которого у него, собственно говоря, вообще нет. И я могу сделать выводы благодаря этому. Глобальные выводы, которых никто бы от меня не ожидал. Страх, неуверенность, чувство вины. Неуверенность — много неуверенности в себе. Крошечная искорка надежды, спрятанная глубоко, очень глубоко и, возможно, не осознаваемая им самим. Вся эта маска отстраненности и холодности, которая сейчас никого не может обмануть. И полная эмоциональная дезориентация. Ты растерян и так глупо стараешься не признавать этого, упрямый! Я не знаю, пугаться мне или прыгать от счастья, потому что это означает только одно. Он сделал это ради прикрытия, надеясь, что все произойдет без вмешательства эмоций, спонтанно и отстраненно. Но что-то дрогнуло внутри него, как и внутри меня. То, чего никто из нас не ожидал и что теперь тревожит и мучит. Что я могу сказать ему прямо сейчас? Ничего. Лучше промолчать. На этот раз я должен позволить ему самому разобраться с этим вопросом — ах, нет, утверждением — и подождать. Оставить эту тему открытой. Заставить задуматься, пока она не вытеснит из его головы все мысли. Я не знаю, что он может почувствовать в подобной ситуации, бывали ли они у него прежде... Я на самом деле без понятия, но меня самого раздирают сразу два чувства — колоссальное удовлетворение и мучительная нежность. И — признаюсь — я выбрал этот план Макиавелли не только потому, что такой великодушный, просто мой собственный мозг перегружен сердечными переживаниями, и я не могу сформулировать ни одной связной фразы. Я закончил со всем, что должен был сделать, и сообщил Лестрейду, что пора расходиться по домам. Нас все еще слишком будоражит адреналин, чтобы мы могли усидеть в такси, так что мы идем пешком на Бейкер-Стрит. Прохладный воздух этой летней ночи давно уже высушил пот на спине, заставляя меня подрагивать. — То, что произошло там… — его мягкий голос разрезает темноту и тишину вокруг нас. Я засовываю руки в карманы джинсов и молча смотрю на него. Надо просто дать ему время. Он хмурится, пристально глядя себе под ноги: — Это было… Ошибка? Полная фигня? То, что нужно стереть, забыть, похоронить? — Прекрасно. Знаю, что это сказал я, но это будто случилось вне пространства и времени, в которых мы находились. Словно это заговорило мое альтер-эго, которое раньше не имело право голоса, но сейчас вдруг вырвалось на свободу. И Шерлок понимает это сразу. Мой двойник стоит между нами, выжидает своего приговора, готовый снова сбежать, вернуться в те глубины подсознания, из которых вышел, и больше никогда не проявляться. Я молюсь про себя, чтобы он пришелся ко двору, угадал со временем и чтобы мне не нужно было бы выносить ему приговор и путаться в глаголах, подменивая их смысл. — Я думал, что ты не любишь мужчин. Я должен быть серьезным. Мы оба должны, черт побери! Разве это не самый серьезный момент? Но это все равно адреналин, напряжение и алкоголь. Это взрыв эндорфинов, которые все еще наполняют мою кровь, когда я пялюсь на его губы, произносящие какие-то слова. Или молчащие. Нам ведь не нужны слова. Ради этого прекрасного мгновения стоит умереть. Короче говоря, я не могу быть серьезным сейчас. Даже самую малость! — То, что мне не нравится в целом, не означает, что не понравится в частности, — я прикусываю изнутри щеки, чтобы не рассмеяться (ведь всему есть предел!). Он перехватывает мое выражение лица, лукаво улыбаясь. — Итак… Загадочное молчание Шерлока еще больше веселит меня, и он озадачено следит за моим лицом. — Знаешь, ты хорошо целуешься, — тонко намекнул я, но, видя на его лице все то же выражение, решил намекнуть еще прозрачнее. Это же Шерлок. — Если быть точным, то просто божественно. Он смотрит на меня, и его глаза загораются. Понял, ну наконец-то. — Да. — И насколько ты хорош еще в чем-то? — Думаю, это еще предстоит выяснить. Это раньше меня раздирала нежность? Господи, сейчас я задыхаюсь от нее. — У тебя прежде были… отношения? С мужчинами или женщинами? — Да. С обоими. — Не думаю, что слишком длительные. Я останавливаюсь. Он меня передразнивает. Мы смотрим друг на друга в ясном свете фонарей. — Да, — шепчет он с очаровательным смущением. — Даже слишком. Шерлок хорош в мышлении, а я — в чувствах. Сейчас у меня закончились слова, лучше вернуться к истокам. — Хочешь еще? — выдыхаю я ему в губы. — О, боже, да…Семь часов спустя.
Вот он, тот неловкий момент, когда, оказывается, нужно напомнить самому себе, что ты, без сомнения, гетеросексуал. На 100%, между прочим. Но это не помешало тебе влюбиться в мужчину. Поправка: в человека. Необходимое уточнение: в Шерлока Холмса. Я смотрю на него, спящего рядом. Обвившегося вокруг меня. Сверкающего острыми лопатками и белоснежной кожей, которая притягивает меня. Мысли — случайные, бессмысленные, продиктованные утренним отупением еще не прошедшей дремы и идиотской паникой едва случившейся влюбленности. Это было горячо и жгуче. Так горячо, что я и не думал, что так бывает. Вероятно, так горячо было не только мне, ибо я никогда не видел, чтобы он спал так беспробудно без каких-нибудь препаратов или иных уловок, и это было настолько прекрасно – он был прекрасен – что я едва мог сдержать все эти дурацкие чувства внутри, в своей груди. Кажется, меня может разорвать на куски от нежности, или я залью всю постель сахарным сиропом. Это было так жгуче, что я чувствую, как во мне вновь поднимается желание заняться с ним любовью, и, если бы не тот удивительный факт, что мне удалось его усыпить, я бы уже приступил к реализации своих желаний. Это так невыносимо, что… — Прекрати. Непонимание, затем удивление и, наконец, веселье с примесью стыда. — Серьезно, Джон, — бормочет он, потирая глаза, — хотелось бы надеяться, что ты не собираешься делать это каждое утро. Зевает. Боже, оказывается, так приятно наблюдать за ним, когда он зевает. Я облажался. Потом я моргаю, понимая то, что он сказал. — Ты хочешь сказать, что будут и другие утра? — осторожно уточняю я, почти со страхом, даже в мыслях боясь проговорить это. Шерлок пристально смотрит на меня. — Обещай, что не будешь забивать себе голову ерундой, пока я сплю. — Обещай, что будут и другие утра. Он закатывает глаза и укладывается удобнее на подушке. — Я высказался предельно ясно, доктор Уотсон. Я достаточно хорошо знаю Шерлока Холмса, чтобы понять, что стоит за этими словами. И мне сложно осознать, счастлив я или напуган до чертиков, и то, что я чувствую, не просто ли полное безумие, которое мало-помалу внушил мне этот мужчина. Мой мужчина. Я наклоняю голову, слегка касаясь своим носом его. Он легко улыбается и довольно вздыхает. Мои пальцы скользят по его шее, пробегают по волосам. Я чувствую его возбуждение. Я тоже его хочу. Знаю, что его мозг сейчас явно не в активном состоянии. Как и мой собственный. И его чувства находятся в полном раздрае, заставляя сердце учащенно биться. И мое — вместе с ним. — Да, Вы не подвержены сантиментам, мистер Холмс, — шепчу я, касаясь языком его кожи. Он улыбается и целует меня в губы. Остальное теряется в этом субботнем июньском утре. Слишком коротком. Слишком прекрасном. Но ведь впереди все утра мира.