Моя собственность

Он жил с нами уже довольно давно: давно настолько, что застал мою сестру, когда та была младенцем, давно настолько, что помогал ухаживать за мной, когда я был младенцем. И спустя столько времени я вижу, что он до сих пор почти не изменился, лишь осунулся немного. Мой дорогой слуга, близкий друг и соратник, моя собственность… Он стал для нас всем: безотказным слугой, личным другом, советником, некровной родней. Для Кортни Уинстон чаще выступал в роли слуги, водителя и советника. Для меня он был всем, он был моим миром. Как сейчас помню: на мой шестой день рождения, перед поступлением в школу, когда родители подарили много игрушек и прочих шикарных безделушек, мне было грустно и тошно. Что же не устроило богатого отпрыска, подумаете вы, ведь о такой жизни можно только грезить! Но в жизни все не так просто, как вам кажется. За день до начала праздника Кортни заняла Уинстона своими дурацкими поездками и подготовкой внешнего вида, и он, виновато сгорбившись, сообщил мне о том, что и мисс Кортни нуждается в его заботе и опеке, но зато после всех дел он будет в моем распоряжении. Такой обиды и разочарования, как тогда, я не испытывал очень давно, особенно по отношению к Уинстону, который, в общем-то, был ни в чем не виноват, но дети ведь этого не понимают. И в свой день рожденья, когда мама спросила, почему я такой грустный, и что же меня так разочаровало, я просто молча отодвинул стул и ушел к себе в комнату, сославшись на плохое самочувствие. Я не хотел расстраивать своих родителей, но просто не мог совладать с обуревающими меня обидой и гневом. Спустя некоторое время Уинстон тихо зашел в мою комнату и присел возле меня на одно колено. Я стоял, упрямо вскинув голову и скрестив руки на груди, напротив огромного окна, и у меня первый раз защемило сердце от нежности и вины перед этим добрым мужчиной. Тогда я не понял, что означают эти чувства, и все списал на стыд и обиду. Уинстон же бережно взял мои маленькие ручки в свои и спросил: — Чем же так огорчен молодой сэр? — Ты совсем меня бросил, а ведь я твой хозяин, Уинстон. Ты – мой. Мужчина лишь немного улыбнулся (видимо, умилял его мой тогдашний суровый вид): — Прошу прощенья, господин Блэйк, вы ведь понимаете, что я должен также заботиться о нуждах мисс Кортни? — Но ведь день рождения у меня, а не у нее! Ты должен был находиться рядом со мной! — я топнул ножкой и повернулся спиной к мужчине. Так хотелось взять и разреветься, потому что ужасно обидно, когда тебя игнорирует твоя любимая игрушка. Сзади послышался шорох, и я почувствовал прикосновение теплой большой руки к своей спине. Обернувшись, я увидел Уинстона, ставшего на колени полностью, но при этом слегка приблизившегося ко мне. У мужчины в глазах будто бы стояли слезы, и казалось, что он сам от огорчения сейчас заплачет, ведь он был таким чувствительным. Своей ладошкой я тогда погладил его по щеке и произнес: — Ладно, не огорчайся, Уинстон. Я тебя прощу, но только в том случае, если ты пообещаешь стать полностью моей собственностью. Я попрошу папу разрешить тебе быть моим. Только пообещай мне это. Это мое желание. — Я обещаю вам, сэр. Даю свое слово, что я ваш до самого окончания моей службы. Уинстон бережно погладил мои руки от плеч к кистям и, подняв меня, отнес в кровать. В тот день рождения, вечером, я чувствовал себя самым счастливым ребенком на свете, потому что важный мне человек обещал принадлежать мне. Насчет окончания его службы я не волновался, потому что отец обещал отдать его в полное мое распоряжение. А я его отпускать не собирался. Потом была младшая школа, где я впервые встретил странного мальчика по имени Карл Футли. Он настолько сильно отличался оригинальностью мышления от других ребят, что сразу приглянулся мне. Я захотел быть его другом, но вот незадача и мой первый в жизни промах — он не оценил моего рвения, ведь у него уже имелся друг по кличке Худси. Ох, как же меня раздражал этот назойливый мелкий карлик. Он ни на шаг не отходил от Карла, и они постоянно участвовали в различных авантюрах. Мне было ужасно неприятно, что именно Худси был рядом с Футли. Чтобы быть хоть как-то связанным с таким необычным мальчиком, я сделал его своим «верным» врагом. Мы постоянно соперничали и старались переиграть друг друга. Иногда получалось у меня, иногда у него. Я всеми силами старался привлечь его внимание, а Уинстон всячески подбадривал меня в моих коварных планах и поддерживал при их провалах. Я с благодарностью вспоминаю те дни, когда он самостоятельно готовил мои любимые десерты или просто был рядом со мной во время моей хандры. В средней и старшей школе мы продолжали соперничать с Карлом, иногда ввязываясь в совместные авантюры и договариваясь о перемириях. В те дни я ходил очень гордым собой, а Уинстон аплодировал мне и радовался моему же хорошему настроению. В последний год моего обучения у нас все пошло наперекосяк: Футли разбогатели, а наша благородная семья обанкротилась. Нам пришлось искать жилье попроще, распродавать все, что хоть как-то могло быть продано, распускать прислугу. В то время я очень боялся, что Уинстон бросит нас, нашу семью, что он бросит меня… Но мои опасения оказались беспочвенны. Когда пришло время прощаться, он подошел к моей матери и предложил, чтобы я на некоторое время переселился к нему. Он хотел бы и дальше обо мне заботиться, дать возможность доучиться и видеть мое взросление. Растроганная такой преданностью мама, конечно, разрешила. Я же понимал, что отпускать своего незаменимого друга и помощника не хочу, и потому сразу же согласился на его предложение. Первое время мне было очень некомфортно: у Уинстона был небольшой, но довольно уютный домик с интерьером в старинном стиле. Никаких излишеств, никакой дорогой мебели — все только необходимое и довольно старое, по моим меркам. Спать в той спальне, что он выделил мне, я не мог. Она была мала, опять-таки по моим представлениям о настоящих спальнях, и мне казалось, что стены вот-вот сойдутся и раздавят меня (все же легкая степень клаустрофобии давала о себе знать). Я приходил к нему в спальню, что была довольно просторной относительно остальных комнат дома, отодвигал одеяло и, прижимаясь к его худощавому телу, быстро успокаивался. Первое время Уинстон не мог привыкнуть к тому, что я стал в нем нуждаться еще больше: он постоянно вздрагивал, старался во сне не шевелиться и потихоньку отдать мне все свое одеяло. Меня такая его забота и трогала и одновременно раздражала. Ведь он старался все самое лучшее отдать мне, до сих пор пытался вести себя со мной, как с тем неприкосновенным дорогим сынком богатых особ, хотя я уже довольно неплохо обжился в простой жизни. Пытаться объяснить ему то, что я теперь обычный молодой человек, было бесполезно. Однако я очень старался разрушить эту границу между нашими мирами и даже научился сносно убирать дом, не разрушая все вокруг. Пока мы с Уинстоном притирались друг к другу в плане совместного быта, вокруг меня текла жизнь. Большинство ребят к окончанию школы обзавелось подружками или уже имели опыт романтических отношений. Я об этом пока не задумывался, потому что все мои мысли были заняты обустройством новой жизни, и было как-то не до того. Потом, когда я понял, что у меня появилось немного свободного времени после сдачи всех экзаменов и поступления на бюджетное отделение университета «для золотых детей», я задумался об устройстве собственной личной жизни. Уинстон как раз в один из дней вскользь заметил, что я вырос хорошим и красивым молодым человеком, которому в дальнейшем надо бы завести семью. И что я зря не обращаю внимание на окружающих меня особ женского пола. Я тогда отмахнулся от него тем, что он и есть моя самая близкая и родная семья из тех, кто находится рядом (родители в то время активно возвращали былое величие нашему роду, усердно работая и вновь накапливая денежный капитал, а сестра устраивала собственную личную жизнь в Нью Йорке), и что меня все устраивает, однако мысль, оброненная случайно, стала навязчивой, а я задумался о том, чего и каких бы мне отношений хотелось. Без сомнения, мое тело уже выросло и довольно неплохо окрепло и возмужало. Из прозрачного изнеженного ребенка я превратился в довольно крепкого юношу, который уже физически созрел для отношений. Однако все мое сексуальное познание ограничивалось лишь поисками в интернете разнообразной интересной информации да просмотра пары видео о различных видах секса. Большого ажиотажа данная тема у меня не вызывала. Конечно, мне снились сны различной эротической тематики, да и утром был знатный стояк, которого почему-то очень смущался Уинстон (из его постели я так и не вылез, отказавшись спать один в другом месте), но они были очень нечеткими и размытыми. Оставшиеся десять летних дней я провел с Уинстоном, по мере сил и возможностей помогая ему по работе или просто отдыхая вечерами. А в последнюю ночь перед первым днем учебы в новом для меня месте мне приснился Уинстон, ласкающий мое тело и легко поглаживающий мою плоть. Не знаю, от нервов ли это случилось, или мое подсознание наконец показало мне того, кого я любил все сердцем, больше, чем члена семьи, но вот утром первого учебного дня я проснулся с болезненным стояком, слегка влажными от выделившейся смазки трусами, крепко прижимающимся к телу едва дышащего Уинстона. Как только мужчина понял, что я проснулся, он быстро выпутался из моих объятий и, покраснев аж до плеч, быстро пошел готовить завтрак, пробормотав, чтобы я не опоздал в свой первый же день. Мне же ничего не оставалось, кроме как последовать совету моего друга (собственности?) и пойти собираться. Я отчетливо помню, что в тот день все мои мысли были заняты Уинстоном и сном. Каждый раз, прокручивая в голове обрывки этого сна, в низу живота у меня все скручивалось и распространялся жар, словно сжимающий мои внутренности в пружину, в паху становилось очень горячо, и член заинтересовано приподнимался. В этот день мне было очень стыдно за столь грязные мысли по отношению к тому, кто стал мне почти семьей, был моим миром. Но именно с того дня наши отношения начали свою метаморфозу… Такие пробуждения с мокрыми трусами и крепко обнятым мной Уинстоном начались регулярно. Мужчину они очень смущали, и первое время, примерно с пару недель, он прятал от меня глаза, а в нашем совместном пребывании рядом появилась некоторая неловкость. Потом Уинстон, как мне казалось, или смирился, или привык к тому, что каждое утро я его почти что вплавляю в себя, вжимаюсь и до того момента, как проснусь, отказываюсь выпускать из рук. Но, как оказалось, я ошибался. Примерно на третий месяц такого пробуждения он предложил мне под предлогом того, что я вырос, отдать ему эту спальную в качестве награды за хорошее обучение, в то время как он сам собирался занять ту комнату, что я отверг. Естественно, что после сего предложения я почувствовал себя ненужным. Одиночество и апатия, как всегда во время моей хандры, захватили меня крайне быстро. В тот день я ушел ночевать к другу и не возвращался домой неделю. Ночевки у друзей давались мне тяжело, потому что я почти не мог заснуть без моего Уинстона… Когда же я вернулся, то застал дома всю свою семью, чем был крайне удивлен. Даже Карл Футли со своей сестрой были у него дома. Переступив порог, я получил нехилый удар в челюсть от Карла, пощечину от сестры и один из самых укоризненных взглядов от мамы. Как оказалось, Уинстон настолько сильно волновался обо мне, что переполошил всех наших общих знакомых. А те так его любили и жалели, что очень быстро откликнулись на зов о помощи, зная его тенденцию впадать в панику. Сам Уинстон нашелся на кухне с очередным стаканом успокоительного в руке, неизвестно каким по счету, и с опухшими от слез глазами. Впервые в жизни мне было действительно очень и очень совестно. Не просто совестно, а я горел от стыда, сожалея о содеянном. Однако в моем теле одновременно с полыхавшим пожаром вины зарождалось легкое и теплое чувство благодарности. Чего греха таить, мне было очень лестно ощутить вновь такую заботу и волнение о себе от моего дорогого человека. Я, словно пребывая в тумане, опустился перед его стулом на колени, взял его руку, как в старых мелодрамах и так любимых Уинстоном романтических фильмах, нежно прикоснулся к ней губами, а свою голову положил ему на колени. Легкие и невесомые поглаживания моих волос были столь приятны, что я едва не мурлыкал. Крепче прижимаясь к его ноге, я шептал свои извинения и сожаления о своем поступке, я молил его, чтобы он простил такого нерадивого меня. А Уинстон сказал, что не сердится, совершенно. Он был очень рад тому, что со мной все хорошо. Словно очнувшись от дурмана, он встрепенулся и хотел было заняться гостями, но мы все совместными усилиями убедили его идти отдыхать. Я пообщался немного со своей семьей и проводил их до их машин (к середине первого семестра моего обучения в университете они уже восстановили одну десятую часть нашего семейного состояния и предлагали переехать мне в более подобающий дом, но к тому времени я уже несколько отучился от замашек сноба, и мне хотелось остаться рядом с Уинстоном, в его уютном небольшом доме). Конечно, без упреков в мой адрес не обошлось, но в данном случае я был полностью согласен с ними и с тем, что виновен. Футли же оставаться в гостях тоже отказались. Они лишь настойчиво порекомендовали мне почаще думать о людях и, попрощавшись, решили вернуться в свои дома (столь спешно приехали, что были полностью без вещей). Поднявшись в нашу с Уинстоном спальню, я обнаружил его спящим на своей половине. Он был несколько изможденным, но на лице все-таки читалось умиротворение. Той ночью Уинстон впервые сам во сне обнял меня. А я так и не смог заснуть, наслаждаясь его обнимающими меня худыми руками. К утру мне удалось забыться поверхностным сном. Разбудили меня днем (было воскресенье) стоны мужчины: он стонал во сне и потирался своим пахом о мои ягодицы, что неимоверно возбуждало и заставляло меня краснеть от смущения. Уинстон же, не просыпаясь, дергал бедрами все резче, словно хотел меня взять, пока, с жалобным стоном кончив, не замер. Позже я понял все, что ощущал мужчина, когда я во сне сжимал его в своих объятиях: чувство смущения и досады одолевало меня. Во снах Уинстон видел явно не меня, так как сквозь зубы простонал имя какой-то «Блэр», что очень сильно укололо мое самолюбие. На радостях от моего возвращения Уинстон спустя неделю предложил нам провести день вместе. Он баловал меня, как только мог: шарики, прогулка, аттракционы, кино, десерты. И этот день почти ничто не могло испортить, если бы он не сказал, что испугался и ощутил потерю будто бы собственного сына. Это был второй удар за этот месяц. Заметно помрачнев, вечером я решил открыться Уинстону, потому что понял, что такими темпами никогда не достучусь до него намеками и не сподвигну на действия в отношении себя. После ванной я подошел к нему и прижался к его губам, сильно прикусывая их и зализывая собственные укусы. От мужчины пахло персиками и мятой, а губы имели легкий привкус ментоловой зубной пасты и соленого металла от выступивших из трещинок капелек крови. А Уинстон, старый добрый Уинстон смотрел на меня широко распахнутыми глазами и не мог вымолвить ни слова. — Если ты не сможешь принять меня и мои чувства, мне придется найти себе новое жилье. И хотя мне будет очень грустно без тебя, видеться больше мы не будем. Ты сможешь наладить свою личную жизнь и завести семью, о которой мечтал все это время с «Блэр», — после этих слов я отодвинул край своего одеяла и лег, повернувшись к Уинстону спиной. — Блэйк, — растеряно произнес он, — ты же для меня как сын и даже больше. Мне кажется, будет очень сложно перешагнуть такую черту. По голосу мне было слышно, что мужчине очень больно произносить эти слова, от каждого из которых внутри меня образовывалась кровоточащая рана, разъедающая душу. Но при этом в интонации чувствовалась некая фальшь (Уинстон никогда не умел врать), и это показалось мне странным. Я замер в напряжении, ожидая продолжения, и оно не заставило себя ждать. — Но я очень не хочу тебя терять, — мужчина сел на кровать, а я почувствовал, как та прогнулась от его веса, — и поэтому давай попробуем, хотя мне будет очень непросто, и мне не хочется перешагивать данный рубеж. Я не верил своим ушам. Сердце в груди стучало так быстро, что мне казалось, будто бы оно сейчас вырвется на свободу и, сплясав румбу, убежит на другой конец планеты. Не дождавшись ответа, Уинстон придвинулся ко мне сзади и, обняв своей рукой, пожелал доброй ночи. Я перевернулся лицом к мужчине, придвинулся поближе и, просунув свою ногу между его, легко прижался к губам. -Приятных снов, — тихо пожелал я ему, а мужчина тихо выдохнул, все так же лежа и не открывая глаз. Тогда я твердо решил, что приучу Уинстона к себе и завоюю его. Тогда я не знал, сколько препятствий мне придется преодолеть, чтобы он принял меня и себя. Между нами снова возникла неловкость: Уинстон начал шарахаться от меня, старался как можно больше избегать прикосновений, а при столкновении наших взглядов то краснел, то бледнел и отводил глаза в сторону, высматривая неизвестно что. Любого человека будет нервировать такое поведение того, кто ему дорог. Вот и я не мог понять, что чувствовал Уинстон: то ли отвращение, то ли смущение, то еще что-то. Однако пускать все на самотек я не собирался, не для того ведь набирался несколько лет храбрости для признания. Я очень долго продумывал план действий и решил сделать как в каком-то банальном романтическом фильме или книге: напоить мужчину и переспать с ним. Авось прокатит, думал я. Не зря ведь пишутся и снимаются такие вещи. В пятницу, в последний рабочий день на неделе, Уинстон возвращался поздно, к одиннадцати вечера, как правило. А у меня же был короткий день, который иногда особо ленивые преподаватели делали библиотечным и самостоятельным в подготовке. Идеальный день для воплощения моего плана. Я заказал вкусную и недорогую еду из любимого китайского ресторанчика Уинстона (готовил я все же пока из рук вон плохо), купил дорогое шампанское — на присланные на нужды деньги родителей — и хлебную подарочную наливку (я слышал от друзей, что от нее человек очень быстро пьянеет) и пошел подготовиться к вечеру в душе. Так как в деле подготовке к интиму с мужчинами я был полным профаном, в этот день случилось несколько курьезов, что, впрочем, лишь вызвали досаду (ванную пришлось оттирать, да и зад слегка саднил от непривычно распирающей его пробки). В целом, все было готово к приходу мужчины: стол накрыт, напитки охлаждены и выставлены, пробка вынута и спрятана. Ровно в одиннадцать, как раз тогда, когда я и ожидал Уинстона, он пришел домой. Устало скинул свою любимую потрепанную куртку и, разувшись, прошел на кухню. Конечно, его несколько напряг праздничный стол, но я списал это на то, что мы можем отметить закрытую мной досрочно сессию. Уинстон очень был рад моим учебным успехам и без всякого подозрения согласился, хотя и знал, что быстро пьянеет. С едой мы расправились быстро, за разговорами время летело незаметно. А знание о том, что завтра выходной, и вовсе расслабляло уставшего мужчину. Спиртное же поглощалось медленно, и Уинстон явно пил его не очень охотно, скорее для того, чтобы порадовать меня. Примерно к часу Уинстон опьянел полностью: мужчина был расслаблен, громко смеялся моим шуткам и активно жестикулировал. В два он начал клевать носом, и пора было начинать воплощать мои коварные действия в реальность. После того, как я уложил мужчину на кровать, он заснул примерно минут через десять довольно крепким сном. Я же раздел его и наконец-то смог рассмотреть спокойно и без суеты (обычно Уинстон не давал мне этого сделать, быстро одеваясь) во всех деталях: худое тонкое и жилистое тело, почти без волос, как и мое, манило, как самое ценное сокровище, что я видел в жизни. Бледная, казавшаяся болезненной кожа, после того как я аккуратно провел по его животу, оказалась на ощупь бархатистой и нежной. Вот оно, я могу теперь насладиться моим любимым человеком. Раздев Уинстона до конца, я огладил его щиколотки, поцеловал бедро и постепенно приблизился к его паху, все еще имеющему преграду в виде белья, сквозь которое виднелось очертание его члена. Сотни грязных фантазий крутились в моей голове, хотелось всего и сразу. И хотя я был во всех смыслах девственником, я был уверен в том, что, приступив к действию, я смогу доставить Уинстону удовольствие. Главное, чтобы он быстро не протрезвел. Приблизившись к белью, я сквозь него лизнул орган Уинстона и опасливо посмотрел вверх на мужчину, что все так же безмятежно спал. Обидно, но он даже не почувствовал этого. Осмелев от безнаказанности своего первого решительного шага на пути к лишению девственности как своей дырочки, так и рта (да-да, я считал себя девственников во всех отношениях), я начал посасывать через ткань орган Уинстона, который начал активно откликаться на мои ласки. — Мокро, — простонал во сне мужчина и беспомощно раздвинул по шире ноги, мило при этом всхрапнув. — Сейчас будет сухо. Уинстон, приподними бедра, давай. Мужчина во сне сделал так, как я ему велел, что-то невнятно пробормотав, когда я стаскивал с него трусы. Избавившись от мешающей тряпки, я увидел его полувозбужденный член, набухшую головку более темного цвета, немного высунувшуюся из-под крайней плоти, и тяжелые немаленькие яйца. Желание попробовать Уинстона на вкус было так сильно, что я забыл о предосторожности. Приблизившись, я аккуратно взял плоть мужчины, пару раз сдвинув кожицу и проведя по ней рукой вверх-вниз, возбуждая окончательно, лизнул головку, что уже полностью показалась, и слизнул появившуюся капельку смазки. Терпкий мускусный запах и соленая смазка дурманили голову не хуже наркотика. Прекратив мучить себя и Уинстона, я аккуратно, стараясь не задевать зубами член мужчины, погрузил его в рот, положив головку себе за щеку. Уинстон резко дернул бедрами, застонав, и едва не вогнал свой орган мне в горло, от чего я внезапно сглотнул, а на глазах появились слезы. Мужчина попробовал еще раз подкинуть бедра, чтобы, видимо, попасть в тесный и приятный плен моей глотки, и опять у меня выступили слезы: дышать было невозможно, возбуждение и адреналин били по нервам. Но я все же решился и, придерживая ноги мужчины, насадился как можно глубже, принимая его член до половины, делая глотательные движения и задыхаясь одновременно от восторга и нехватки воздуха. Уинстон застонал, а я, втягивая щеки, принялся двигаться по его стволу, активно облизывая, выпуская полностью и снова заглатывая, стараясь доставить ему удовольствие. Стоны Уинстона подстегивали мое возбуждение, и я был готов уже кончить, не прикасаясь к себе, а когда мой рот и челюсти уже сводило судорогой от непривычки и усталости, я почувствовал на макушке руку, что легонько отталкивала меня, и увидел, что он проснулся. Выпустив из плена орган мужчины, я с ужасом выжидающе уставился на него, ожидая упреков, скандала и даже истерики о том, какой я неправильный и жестокий ребенок, воспользовавшийся его добротой. Мои щеки раскраснелись, а некоторые прядки моих вьющихся волос прилипли ко лбу и слегка потемнели от пота. Уинстон же, сев в кровати, притянул меня к себе и втянул в поцелуй, ничуть не смущаясь того, что пару секунд назад я обрабатывал его член. Его язык боролся с моим, оглаживая мои зубы и десны, хозяйничая в моем рту. Уинстон словно имел меня им. Было так горячо, от чего я плавился и не мог внятно соображать, что происходит. Потому я и не почувствовал, как рука мужчины уже подобралась к моим ягодицам и вовсю разминала мне дырочку. Очнулся я в тот момент, когда во мне было уже два пальца, оглаживающих меня изнутри. Дискомфорта почти не было, после экспериментов с небольшой пробкой я уже примерно знал, чего ожидать. А вот мужчина был удивлен моим спокойным видом и добавил третий палец в скользкую дырочку. — Ты определенно готовился для меня, Блэр. Чужое имя слишком резко остудило мой пыл, от чего я дернулся в руках Уинстона. — Что с тобой, маленький? — ласково поинтересовался Уинстон. — Ты забыл, что во сне я не могу звать тебя твоим настоящим именем? Он думает, что это сон, понял я. И что значит настоящим именем? — Назови меня, Уинстон, назови, как делаешь это всегда, — решил попробовать идти ва-банк я. — Блэйк, — выдохнул тихо мужчина мне на ухо, от чего по позвоночнику поползли приятные мурашки. И, улучив момент, когда я расслабился, Уинстон резко насадил меня на себя. Конечно, я представлял, на что подписываюсь, идя на такой риск, но боли, словно мне засунули лом в задницу, я никак не ожидал. От бессилия я всхлипнул и обмяк в руках мужчины, а тот, бережно прижав меня к себе, приподнял мое лицо и принялся слизывать слезы. Никогда я еще в жизни не видел настолько удовлетворенного и одновременно с этим огорченного Уинстона, у которого из глаз тоже потекли слезы. — Я же так старался сдержаться, Блэйк, я так не хотел причинять тебе боль, — расстроился окончательно Уинстон. Собрав себя в кулак, я обнял его и, поерзав, вызвав у мужчины стон, произнес, стараясь, чтобы мой голос не дрожал: — Уинстон, продолжай, я хочу закончить начатое, – и, не дав мужчине усомниться, продолжил, слегка сжавшись на члене, — это наш с тобой контракт, по которому ты полностью становишься моей собственностью. Уинстон всхлипнул и резко двинул бедрами, от чего я зашипел, так как его член задел какую-то точку, от которой прошел резкий укол возбуждения. — Тогда, — простонал мужчина, — по этому контракту ты также переходишь в мою собственность. Возразить я ничего не успел, так как Уинстон начал двигаться, постоянно задевая что-то во мне и распаляя пожар, то ускоряя, то замедляя ритм фрикций, сводя нас обоих с ума и расплавляя друг в друге. Под утро я уснул, разморенный жаркой ночью и ноющей болью в пятой точке. А утром возле своей кровати я обнаружил причитающего Уинстона на коленях, пытающегося в приступе раскаяния выдрать себе волосы. Как только мужчина увидел, что я проснулся, он бережно коснулся моей щеки и погладил ее. — Сэр… Блэйк… Я очень сожалею о содеянном и беру всю ответственность на себя. Я сейчас же пойду в полицию и во всем сознаюсь, а также позвоню вашим родителям и обо все доложу. А еще… — я быстро закрыл ладонью его рот, чтобы Уинстон не смог больше произнести не слова, ведь последствия вечера и ночи отзывались внутри меня головной болью и неприятными ощущениями в пятой точке. — Уинстон, мы заключили контракт, по которому ты — моя собственность. Так что ты берешь ответственность на себя до конца наших дней о том, чтобы заботиться обо мне. И кстати, принеси мне что-нибудь от головной боли. Правда, перед этим, — и подманил Уинстона пальцем поближе к себе и легко поцеловав в губы, — доброе утро, Уинстон. — Доброе, сэр…. — я недовольно скривился, и Уинстон тут же исправился: — Доброе, Блэйк. Мужчина погладил меня по голове и отправился на поиски лекарств, как он выразился, для малолетних несостоявшихся, хотя я считал наоборот, соблазнителей. А я, лежа в нашей с Уинстоном постели, думал о том, что теперь у меня есть все, о чем я мечтал. Ведь самое главное — у меня есть то, что теперь от меня никуда не денется — моя личная живая собственность.