Она была ангелом

Она была ангелом. Я встретила её в начале зимы, когда снег только падал на серый асфальт. Она не боялась холода, не боялась боли от уколов холодного льда. Ей и не было больно, она просто разучилась её чувствовать и принимать. Её тело привыкло ко всему: к жару, к холоду, к ранам и ударам. Она танцевала в белоснежном платье с кровавыми каплями, роняя их вокруг себя, словно грозди рябины. И она была так прекрасна, как сама Венера, сошедшая с картины. Её глаза-два кусочка изумруда, пленяли каждого, на кого она смотрела. Её раны затягивались медленно, оставляя следы. А я смотрела на неё и восхищалась. Все твердили, что она ужасна, а платье её - вовсе не королевское одеяние, а лохмотья нищенки и базарной торговки, которая за кусок брошенного хлеба готова продать свою душу. Странные создания, эти люди, не видят ничего дальше своего носа. Они считали себя королями, графами и князьями, скупая провизию, которая портилась в их домах. Выпивая третий бочонок вина или пива, они считали должным ущипнуть юную официантку, а если она возмущалась, то велели пороть розгами. Странные люди. Я наблюдала за ней на расстоянии. Завидев меня, облаченную в черное поношенное пальто, замерзшую от холодного ветра, она медленно кивала и расправляла свои крылья, ослепляя меня белизной. С каждым днем раны на её руках затягивались сильнее, оставляя рубцы и повреждения, призванные дарить боль. Они не притягивали взгляд, наоборот, отталкивали, чтобы заглянуть в прекрасные глаза и замереть, наблюдая танец, подобный самой жизни. Быстрый и медленный, она улыбалась и плакала, отображая в себе все повороты в существовании людей. И она просто жила. Просто, как и все мы, дышала воздухом, пропитанным печной гарью и вонью помоев. Она не гримасничала, когда на улицу к её ногам хозяйки выплескивали рыбную требуху, лишь отходила на шаг, продолжая танец. Она кружилась, подобно снежинке, что падала на мраморную кожу. Её волосы неясного русого цвета с примесью чего-то более тонкого, но не виданного мной, рассыпались по спине водопадом. В них искрились белые звезды, видные только мне. Наблюдения ранили, она была так красива и так недосягаема. Я хотела ей подражать, одевая какие-то тряпки, я хотела так же сыпать алые грозди, чтобы они распустились на снегу. Хотела танцевать рядом, рука об руку. Но она только мрачнела в тот миг, вырывая перо и окропляя его моей кровью, без боли залечивая раны. Она брала меня под свое крыло, пряча от холода и грея в ладонях замерзшие стопы. Молча, без всхлипов и слез, она лечила меня и отправляла обратно. И когда я уходила, чтобы вернуться утром и принести краюшку хлеба, чтобы накормить теплое светлое создание, я видела, как к ней подходит знатная дама, и ангел принимает её руку. Они уходили вместе с темень переулков. Ангел затмевал её своей красотой и открытостью. И даме не нравилось это. Высмеивая в высшем свете свою спутницу, она готовила страшное оружие, которое сверкнуло бы в ночной мгле. Я встретила её утром. Она смеялась со своими друзьями, одетая в золотые одежды. В её шляпе было до боли знакомое белое перо. Оттолкнув графиню, я кинулась туда, где танцевала она. Но вместо танца я застала только кровавую лужу и сжавшуюся фигуру в ней, раздетую и брошенную на мороз. Её била дрожь, а рана на спине зияла своими зубастыми краями. Касаясь её, на пальцах оставалась алая жидкость, пугающая своей теплотой. Это была её сила, её жизнь, сочившаяся наружу. Укрыв ангела своей одеждой, я заметила обломки крыльев, торчавшие из её спины. Улицу украшало белое полотно, мягкое, словно элитный шелк. Это были её перья, её крылья, её гордость. Роняя горючие слезы, я кричала. - Неужели никто из вас, конченых ублюдков, не может ей помочь? Почему вы все уходите? Помогите нам, прошу вас! - А зачем? Из её перьев мы набьем перины и подушки. Так что даже хорошо, что она сдохнет. Лежа на холодных камнях, я забралась к ней под пальто, обнимая замерзшее тело. Её прекрасные глаза были красными от слез и боли. Она впервые плакала на моих глазах, держа в ладонях остатки своих крыльев. Она просила меня уйти, просила оставить её. Её тело было словно кусочек льда, который я четно пыталась согреть. Целуя замерзшие щеки, я чувствовала, как она кровавыми пальцами стирает слезы, прося перестать плакать. Она умирала на моих руках, пока к нам не подошел юноша. Он снял с нас пальто и поднял её на руки, уложив в обычную садовую тачку. Накрыв мешком из-под картошки, он повез её на окраину города. Я бежала следом, боясь потерять своего ангела, который уходил все дальше в тьму и холод. Кружащийся снег дарил боль и отчаяние, тая в ладонях. Она всегда была белее снега. В старом ветхом доме мы отмыли её от крови и грязи, залатали рану на спине и наложили тугую повязку. Ангел лежал, не двигаясь, только водя взглядом по потолку, стенам из гнилых досок. Видя нас, она плакала, беззвучно, но после благодарила. И мы латали её раны дальше, меняли воду, повязки, стирали её одежду, залитую кровью. Она оставалась серой, как мешковина и не напоминала то королевское платье. Возможно, они были правы...Но только на ней лохмотья были платьем. Ей украшала даже простынь, в которую она заворачивалась, чтобы выйти во двор, когда стала поправляться. Она не оправиться от раны, думали мы, подавая ей платье, еду или бадью нагретой воды. А она оживала. Медленно к ней возвращалась жизнь, она расправляла плечи. А ночами тихо плакала, обнимая меня руками и жалея, что не может спрятать меня от ветра, продувающего стены. Прошло не мало время, как она снова вернулась на улицу. Была весна, пора жизни и цветения. Она стояла в холодной дождевой луже, и капли воды в её волосах сияли радужными жемчужинами. Она улыбалась нам, вскидывая ладони к солнцу, освещающему ему светлую фигуру. Мешковина превращалась в щелк, но мы знали, что это все она. Она сияла и вместе с ней сияло все вокруг. Её волосы были обрезаны чуть ниже плеч и отливали чем-то ореховым, а изумрудные глаза сияли ярче солнца. Она снова танцевала, её танец был пропитан болью, радостью, любовью и страданием. Она рассказывала свою историю прохожим, которые стыдливо опускали глаза и спешили удалиться. Она не винила их ни в чем, просто показывала правду, которой они избегали. И графиня, которая так подло поступила с ней, вновь увидела ангельские крылья. Они блистали кроваво-рубиновым. Ослепленная красотой, дама пала к ногам ангела, моля простить её. Она сулила огромные деньги, наряды, еду, личных служанок. Сжимая в ладони нож, она ожидала, когда ей подадут руку и помогут подняться. Но вместо этого ей надели мешок на голову. Завидев колья в наших руках, горожане закричали, в панике прорываясь через лотки с продуктами. Переворачивая бочки с семгой и лососем, они боялись, что мы тронем их. Дерево вонзалось глубоко в податливое тело, живое, ещё теплое. Дама кричала, а мы вонзались в плоть, не чувствуя ни страха, ни отвращения, ни сочувствия. Холодное равнодушие утопило в нас все живое. Мы просто били, словно безумные, окропляя улицу кровью, мешавшуюся с продуктами и дождевой водой. И когда тело перестало биться в конвульсиях, когда крики прекратились, оставив жуткую тишину, мы услышали тихий шепот. Ангел обнял нас, укрыв крыльями. Рыдающих, сломленных нас, которые любили её больше себя. Мы пошли на такое зверство только из мести, она должна была попробовать боли и мучений вдоволь, прежде чем отправиться в преисподнюю. Нас заковали в кандалы и повели на казнь. Деревянные столбы уже ждали нас троих. Алые крылья укрывали нас от дождя, который словно был пролит богами за нас. Люди тащили со всех дворов хворост и сено, складывая их под кострище. Равнодушные, бездушные охранники привязывали нас к дереву, пропитанному водой и смолой. Она липла к коже, пачкая одежду и забирая в плен, не позволяя вырваться. Судья читает приговор, называя нас варварами и разбойниками, которые беспричинно, в угоду прихотям своим животным, лишили прекрасную графиню жизни. - Никчемные ублюдки! - смеюсь я, чувствуя лишь холод от воды и спокойствие, присущее тем, чья совесть чиста. Они поливают поленья и хворост, чтобы они лучше горели. Чтобы огонь взвился под самое небо, чтобы он был виден и за городской стеной. Они подносят факелы и вспыхивает огонь. Он лижет пятки, заставляя кричать от боли. - Терпи, дитя, мы ведь вместе, - её голос сломан и дрожит. Крылья вспыхивают раньше платья, перебираясь на волосы и обезображивая её. За эту свободу мы бились? За что мы бились? Я не знаю. - Я счастлива гореть с вами, - голос тонет в треске огня и крике боли. Юноша горит, держа её обугленную руку в своей. Он плачет, что-то силясь сказать, но не может. Мы горим так ярко, как звезды. Закрывая глаза, я чувствую, как загораются волосы с ужасным шипением и погружаясь в холодную тьму. Но и там она будет для меня ангелом, это белоснежное создание по имени...