Незаменимые

Широгане Нет, он не понимает. Если бы понимал, сразу и до конца, ничего этого бы не было. Рюу… - Рюуко, возьми меня. Мне холодно. Да так, что зуб на зуб не попадает, но это не физический холод, а какой-то внутренний, бестолковый. И лекарства от него еще поискать... - Мне холодно, - говорю, глядя на него в упор. И не дожидаясь, когда до него дойдёт, сам прижимаюсь к нему. Выпрашиваю эти объятия, как какая-нибудь капризная девчонка! Да всё равно, кто… - Почему? – обнимает. Осторожно так, дозированно. Будто мне сейчас вата и зелёнка нужны! Будто я за этим к нему… - Почему ты никогда ничего мне не рассказываешь? – шепчет мне в ухо. Что рассказывать, Рюу? Что мне, королю синов, страшно? О том, как не сплю в ожидании чего-то, не пойми чего? А поведаю-ка я тебе о том, что еще вот немного - и у меня сердце выпрыгнет от всего этого! Вылетит, как пробка из бутылки вместе с остатками здравого смысла, самообладания и чего-нибудь еще пострашней… Разве ты сам не чувствуешь? Не слышишь? Да в этой комнате тишина такая… «Как в склепе!» - проносится на другой мысленной частоте. Слышно даже то, чего совсем не хочется – например, как этот вездесущий служка Хомураби дышит под дверью. Чертова забота чертовых призванных!.. Ловлю его ладонь, прикладываю к своей щеке. Холодная. Мельком бросаю взгляд ему за спину: свет, резкий, пыльный, из щелей невообразимых тяжелых штор. Незаживающие полосы на потолке и стенах. - Ты хоронишь себя заживо… В его глазах проскальзывает что-то вроде обиды. И быстро маскируется под нечто совсем другое. Удивленное, снисходительное?.. Не знаю. Стаскиваю с него плащ. Не элегантно и не красиво. А торопливо и беспомощно неуклюже - сам от себя не ожидал такой прыти! А ведь он все 24 часа в сутки запакован в парадное… Не то, что я… Когда дело доходит до его перчаток, он неловко отводит мои руки в сторону, мягко удерживая запястья. - Не стоит. - Стоит. Стоит, черт возьми! Для меня это все настоящее, как он не поймёт! Я не помню, какими они были, его руки, - тёплыми или горячими… Сухими, нервными, чуткими? Они были в шрамах, бинтах и пластырях, заштопанные, перекроенные, лоскутные. Прекрасные руки. А потом эти черные замшевые перчатки - однажды и насовсем. Несправедливо. Неправильно. И все же я никогда не решусь назвать их «протезами». Его руки – и только так. - Согрей меня, - говорю, целуя его пальцы, по одному. Кровать в покоях короля реев жесткая, как… «В склепе» - опять! …как в монашеской келье. Все в этой комнате какое-то болезненное, стонущее. То, как он сжимает мои плечи, не рассчитав силы... Только бы не взвыть! То, как смотрит, когда его пальцы исследуют меня, как следит: не слишком ли сильно, не больно ли... Не сбегу ли я, как нежная фиалка… Снова. Рюуко. Который не понимает, что я не хочу сейчас нежностей, бережливости и осторожничаний. Я хочу одного – покоя! Помоги мне, Рюу! Иначе, все это плохо кончится… - умоляю беззвучно, оглохнув от собственного голоса внутри. Ками, я же почти заставляю его! Вынуждаю взять меня, проглатывая стоны, крики – все звуки, которые рвутся из моего горла. Мне хорошо, Рюу, на самом деле, мне хорошо, только не смей сейчас думать иначе, прошу тебя! Не надо меня так сильно беречь! И только когда уже ничего не остается, кроме бессовестно жесткой фанеры внизу и тяжести его тела сверху, пульса в висках – тогда осознаю, что холода нет. Он исчез! Жарко. Спокойно. Рюуко здесь. И я здесь. Мы оба. А значит, нет никакого будущего, нет ничего, что нельзя исправить. Даже если я исчезну. Всё, всё неважно. Какие же волосы у тебя жёсткие, как проволока! И душные… Мой Свет… Мой удивительный, одинокий и верный Свет. Мне ни с кем так не спокойно, как с тобой Рюу. - Широгане… - произносит, не поднимая лица. И в одном этом слове столько обожания, столько нерастраченного тепла и воздуха! Сколько за всю вечность не вытерпеть. - Наверно, я мог бы дышать только тобой - произношу одними губами. - А взамен? – произносит он. - Карту! - Карту? - Да. С большим количеством… чёрных пятен. - Как заманчиво!.. Накрывает нас одеялом и… Снова – эта чертова дрожь! Будто на тело высыпали битого стекла. Рюуко… Наверно, почувствовал что-то и прижал меня к себе, да так крепко, что еще немного – и кости мне поломает. Я почти не дышу и не слышу, как дышит он. Что со мной??? Ками, что же со мной не так??? Бредовый, выворачивающий страх. Я схожу с ума! Прячу лицо на его плече. Ни звука больше. *** - …здесь и здесь выставь охрану. Чтоб ни один ёкай не проскочил! Головой отвечаешь, - отдаю приказ Саваки, а у самого душа не на месте. - От чего охранять? «Не знаю», - едва не срывается, проклятое. Ками, пусть уж лучше это я – головой двинулся! Это поправимо. Пусть не предчувствие чего-то… непоправимого. Рюуко Нет, с ним явно что-то не то сегодня. Но он же ни за что не расскажет! Все создания тьмы до невозможности самонадеянны, а Широгане это присуще вдвойне, если не больше… - Возьми меня, - говорит так буднично, словно каждый день приходит, а не раз в пятилетку. И даже в полутьме не то чтобы вижу – ощущаю, что его всего трясёт. Вот дела! - Ты дрожишь… Бросается мне на шею, порывисто и горячо, как когда-то совсем-совсем давно, без титулов, без ролей и обязанностей. Чувствую, как нервно колышется его грудь, как бьется сердце за ключицами. Телом чувствую. Он отчего-то похож на раненую птицу, которую хочется подержать в руках, рассмотреть… Понять и помочь, если есть такой способ. Так было всегда. По-своему, крик о помощи, который опережает слова. - Почему? Почему ты никогда ничего мне не рассказываешь? – спрашиваю, беря его в руки. – Как ты живешь? Что делаешь? Что происходит?.. - Сейчас я меньше всего хочу говорить, Рюуко, - вот так всегда! - Раздень меня… Он мне не помогает. Боится обидеть или из принципа – не знаю, что уж там в первую очередь, а спрашивать не хочется. Когда-то я, возможно, и правда немного остро отреагировал на попытку избавить меня от таких досадных… проблем. Но это в прошлом. Уж с чем-чем, но с потайными замками королевских одежд эти руки справляются не хуже прежних. А с твоим монцуки, Широгане, - и вовсе дело нехитрое. Что по-настоящему сложно - так это почувствовать тепло твоей кожи, вспомнить, ощутить его нервами, которых давно нет. А это здорово напрягает, знаешь ли… - Ты хоронишь себя заживо, - вдруг заявляет вполголоса. Здесь мрачно, да. Он не выносит яркий свет, поэтому я распорядился повесить эти непроницаемые… «…намордники для окон!» - щурится Широгане, как будто прочитав мои мысли. Ему десять, а мне больше ровно на полгода… «А ты заходи почаще! Привыкнешь, потом еще обратно не захочется» - отвечаю, помнится, и с разбега задергиваю тяжеленную штору. Интересно, он помнит?.. И вот, оказывается, я тебя совсем плохо знаю, Широгане! Судя по всему, это только свет не меняется, а тьма… Она напротив - покоя не ведает, отвернись только… Я больше всего боялся, что он захочет снять их. Мои перчатки по одной выброшены куда-то за кровать, и я стараюсь не думать, где они и как бы их поскорей вернуть. Странные они. Гляжу на них иногда, на свои руки, и вижу куски оголенных проводов, с которых содрали изоляцию. Чушь это все, конечно. Руки как руки, почти не отличишь от прежних. И все равно – не могу я смотреть как она, моя правая, касается его тела. Начинаю ревновать. Иррационально и люто. Ревность, жуть и обида – на то, что… понимаю ведь, чего он ждёт! Чуда – не иначе! Что в этой искусственной материи пробудится что-то мое, заработают нервы, потечет кровь по сосудам, восстановятся ткани, которые, наверно, и есть я. Что я смогу что-то почувствовать… Но я не могу. Ками, это чудовищно несправедливо, то, что я не могу! И никогда уже… Убираю к ёкаям свою правую и прижимаюсь к нему щекой, губами, веками. Всё это нестрашно. В мире нет незаменимых деталей. Все можно починить, исправить, заштопать… Ведь так? – спрашиваю сам себя, чувствуя щекой ровную полосу шрама, гладкую и почему-то очень холодную – от ярёмной впадины и почти до солнечного сплетения. Главное, что мы еще живы с тобой, Широгане, разве может быть сейчас что-то главнее этого? Целую его, зализываю каждый шрам, который помню. Мне жаль, Широгане, мне так жаль!.. Он так тянется к каждой ласке, так отвечает… как будто действительно соскучился! Это безумно приятно! Приятно проникать в него, зная, что его тело не меняется. Приятно ощущать его животом, сосками, членом, ртом, подбородком, задницей, рёбрами, ногами - всем, что еще может чувствовать! Приятно от того, что в этот момент и ему хорошо – со мной. И все же он едва сдержал крик, когда я, увлёкшись, слишком сильно сдавил его плечи. Я боюсь трогать его. Мне страшно от одной мысли, что я могу причинить ему вред! Осторожно снимаю его руку со своего плеча и веду ей вниз… И в этот момент мне как будто кажется, что она горячая и мягкая, как разогретый воск. Но он не хочет так, он хочет, чтобы это был я. Ками! Неужели, эти руки способны еще подарить наслаждение моему Широгане? Мне так страшно, что я забываю о себе и вообще обо всем! И тогда он, зажмурившись и намертво вцепившись в изголовье кровати, сам начинает двигаться – нервно, больно и совершенно бесстыже. Как же чертовски плохо я тебя знаю!.. Вечность была - а до конца так и не изучил, не прочувствовал... Широ… Как бы я хотел собрать сейчас всю нежность, все часы ожидания, всю радость и печаль, которая распирает меня изнутри! Собрать во что-то материальное, одушевленное и безмерное - и отдать это тебе! А в итоге только и произношу: - Широгане… Обнимаю его разомлевшего, глупого и неверного, желанного, горького, сладкого - всякого! Это был самый кошмарный секс в моей жизни. Секс вчетвером: ты, я и мои руки. И самый… чувственный, наверно, за все отпущенное нам время. Накрываю нас одеялом. Я ни о чем не жалею. Я уйду с лёгким сердцем. Но как же… как же чертовски больно тебя потерять!..