Ошибка, которую ты повторяешь (случайно намеренно)

В первый раз это получилось почти случайно. Такова была его версия событий, и он был намерен ее отстаивать, потому что, верите или нет, случайно заняться сексом с девушкой, которая годится тебе в дочери, действительно возможно. Не в смысле: «Упс, я просто споткнулся и случайно упал на нее». Нет, конечно, это уже абсурд. Это было скорее... Ладно, пожалуй, лучше начать с самого начала. Видите ли, время образовало петлю, и, откровенно говоря, ситуация становилась более чем слегка опасной. Пропажу апельсинов Хайнц успешно проигнорировал. Отсутствие брюк-капри и подтяжек его абсолютно не тревожило. Без ложек было неудобно, а вот по тиграм он совершенно не скучал. Миндальная карамель и маффины – да, вот это была потеря, и исчезновение снежного шара также стало довольно досадным, но лишь когда одна из брешей едва не затянула Ванессу, он наконец решил выключить Повторителинатор. Хватит с него турбулентностей в пространственно-временном континууме. Проблема решена. Вернее... почти решена. Потому что спустя три дня на его пороге стояла – как там ее звали? – одна из подружек Ванессы – с красным носом и синяками под глазами. – Они исчезли! – заявила она, как только Хайнц открыл дверь. Ее голос звучал хрипло – похоже, она недавно плакала. – Я ждала и ждала дни напролет, но новых брешей все не появляется, и мне никто не верит, что они исчезли, совсем исчезли, потому что никто, кроме меня, их даже не помнит! – Э-э, да, я выключил Инатор, – беззаботно сказал он. – Все эти временные петли – это довольно опасная вещь. – Вы что, не слышите? – напустилась на него девочка, с неожиданной силой вцепившись в ворот его халата. – Мои! Братья! Исчезли! Ой. – Честно говоря, ты так все это выпалила, что понять было не... – Верните их! – крикнула она, перебивая его бессвязные оправдания. Но не было иного способа вернуть их, кроме как снова включить Повторителинатор. Что, опять-таки, опасно. Поэтому делать этого было нельзя. Когда Хайнц ей это сказал, она разразилась рыданиями. Нетрудно было догадаться, что за последние дни девочка слишком много плакала, потому что через минуту-другую она снова взяла себя в руки. – Нет совсем никакого способа вернуть их? – Только если снова открыть брешь в пространственно-временном континууме, – терпеливо объяснил он. Не было никакого смысла кричать на бедную девочку, которая и так была вне себя от горя. (Да, верите или нет, но в то время Хайнц все еще воспринимал ее как ребенка. И не в этом стремном смысле. Фу. Конечно нет.) Плечи гостьи поникли, она вздохнула и ушла, не сказав больше ни слова. Несколько часов спустя он очень озадачил Ванессу, спросив у нее телефон ее подружки – Кендес, так вот как ее звали – но та без проблем продиктовала ему номер. – Можешь назвать конкретную точку, в которой они исчезли? – без обиняков спросил он, как только Кендес взяла трубку. – Нет, но я могу указать приблизительный район, – с надеждой отозвалась она. – Сойдет. Теперь не обязательно было снова включать Повторителинатор. Он мог построить другое устройство, которое просто будет образовывать бреши в пространственно-временном континууме. Это было бы значительно безопасней – во всяком случае, пока он мог держать эти бреши под контролем. Когда он пробрался на задний двор, чтобы замерить его, произошло небольшое столкновение с Перри Утконосом. Но все закончилось подозрительно быстро, когда из дома, оглядываясь через плечо, выскользнула Кендес. – Мои родители начинают думать, что я сошла с ума, – объяснила она, когда, обернувшись в десятый раз, услышала его раздраженное хмыканье. Кивнув, Хайнц вернулся к работе. Он замерял весь двор, затем перемерял еще раз и записал полученные цифры. Если задуматься, не то чтобы эти данные были очень ценными, ведь кто знает, по каким законам функционирует реальность там, где нет времени. Мальчики могли быть где угодно. – Как думаете, сколько времени займут поиски? – Ну-у, если предположить, что они все еще живы... – Кендес, казалось, готова была вот-вот расплакаться, но он не обратил на это внимание и просто продолжил, не желая давать ей тщетную надежду. – ...я понятия не имею. Вот так и получилось, что целый год они провели за тем, что открывали брешь в пространстве-времени, бросали в нее веревку, и Кендес принималась тщетно умолять своих братьев пожалуйста-пожалуйста просто схватиться за нее. Ванесса, хоть и была настроена скептически, несколько месяцев помогала им в этом деле, но потом началась ее стажировка в О.Б.К.А., и свободного времени у нее не осталось. Чтобы компенсировать отсутствие третьего человека, они стали привязывать веревку к самому тяжелому предмету в комнате, используя его как якорь. Обычно этим предметом оказывался Норм. Потом Хайнц начал каждый раз заходить в брешь в поисках хоть каких-то намеков на то, куда братья могли направиться. Там было жутко, и он не мог унять нервной дрожи, рассказывая Кендес о черно-сером мире вне времени, пока они чистили два единственных на свете апельсина. Но он считал, что надежда еще есть, потому что то тут, то там обнаруживались следы жизни. Мальчики, по-видимому, были того же мнения: они все время были в пути в попытках отыскать брешь со своей стороны. Иногда было болезненно очевидно, что приди Хайнц лишь днем раньше, дети были бы уже дома, в безопасности. Но Кендес он об этом никогда не говорил. То, что братья были хоть и вне привычного течения времени, но все еще в Денвиле, несколько облегчало поиски, потому что... ну, они же просто пытаются вернуться домой, так? Как-то Кендес пригласила его в гости, пока родителей не было, и они провели несколько часов тщетно открывая бреши во дворе, в тренажерном зале, который теперь занимал место спальни братьев, и даже, в последней отчаянной попытке, в комнате Кендес. И Хайнц мог поклясться всей миндальной карамелью, которая (больше не) существовала в мире, что и секунды не думал о том, чем они могли бы заниматься в ее детской постели. Потому что это было бы просто дико. Когда речь шла о Ванессе, он и за меньшее отправлял ее ухажеров в мир иной – буквально. Итак, хоть в это вряд ли кто-нибудь поверит, в тот момент Кендес Флинн для него была лишь девочкой, нуждающейся в помощи. Прошло еще три года, и за это время Кендес практически перестала есть. Родители беспокоились и даже пытались «ради ее же блага» уложить ее в больницу, но слишком затянули с решением: Кендес исполнилось восемнадцать, и никакого права заставлять ее у них уже не было. Как она не уставала убеждать Хайнца, с ней все было в порядке. Разумеется, с ней все в порядке, ведь это он все время прыгает из реальности в безвременье – так однажды напомнил он ей в ответ и заставил доесть завтрак, обещая в противном случае на весь день отказаться от открывания брешей. В конце концов, она никому не поможет, если заморит себя голодом. То, что однажды тех, кому она должна помочь, могло просто не стать, осталось недосказанным. Как-то раз он задержался дольше обычного, зашел так далеко, что Норма едва не затянуло в брешь вслед за ним. Вернувшись, Хайнц обнаружил Кендес на грани нервного срыва: она забилась в угол и, вцепившись в собственные волосы, бормотала что-то о ложках и тиграх. Когда он опустился на колени рядом с ней, то различил в неразборчивом потоке слов свое собственное имя, перемежающееся с именами ее братьев. – Я в порядке, слышишь? Целый и невредимый. Я здесь, Кендес. Кендес? Она наконец подняла глаза и, прежде чем он успел сообразить, что происходит, накинулась на него с объятьями, едва не повалив их обоих на пол. Он успел восстановить равновесие и позволил Кендес уткнуться лицом в его шею. Она захлебывалась воздухом, безуспешно пытаясь разреветься, но слез не было – их все она давно выплакала. Кендес была слишком худой, отметил про себя Хайнц, обнимая ее. Она была довольно хрупкой и при первой их встрече, но – предупреждаю, дальше будет еще аморальней – когда его руки оказались на ее талии, он понял, что бедренные кости выпирают слишком уж сильно. Теперь стало понятно, зачем был нужен этот безразмерный зеленый свитер, свешивавшийся гораздо ниже пояса узких джинсов. После этого случая Кендес стала чаще... вторгаться в его личное пространство, за неимением лучшего определения. Пока они обсуждали что-нибудь за обедом, ее ладонь обязательно оказывалась на его руке. Когда он показывал на плане точку, в которой планировал открыть брешь, она наклонялась слишком близко, так, что рыжие волосы щекотали его щеку. Но он не до конца понимал, во что впутался, пока однажды она не заявилась раньше обычного, застав его врасплох. Годы сказывались на нем, и очки, которые он раньше использовал только для чтения, пригождались все чаще. Тем утром как раз был один из таких случаев, и как только Хайнц услышал ее голос, он в глупом порыве стащил их с носа и запнул под стол. Когда Кендес вошла, он поднялся на ноги, морщась от боли в неловко вывернутой ступне, но даже не пожаловался, потому что не хотел, чтобы она знала, что он носит очки. – Ты сегодня рано. – Хайнц с тревогой заметил, что Кендес не спала: синяки под ее глазами были заметней, чем обычно. – Я пробыла в участке всю ночь, – бесцветным голосом сказала она. – А когда пришла домой, обнаружила на автоответчике сообщение от моего парня: он со мной расстался. А, и еще меня выгнали из дома. Хайнц достал из морозилки ведерко соевого шоколадного мороженого, припрятанное там на случай, если у Ванессы выпадал плохой день, и поставил перед Кендес. Она принялась вяло ковырять в нем одной из ложек, которые он вернул в реальность, и хоть это был не самый питательный завтрак, Хайнц не собирался ей на это пенять. Но только в этот раз – так или иначе, поправиться ей было необходимо. – Расскажи все с самого начала, милая, – попросил он. Ласковое обращение вырвалось случайно, но ведь заботясь о ком-то на протяжение четырех лет он имел на это право? Он сказал это по-отечески. Наверное. Он был уже не совсем уверен. И... это начинает звучать странно. – Изабелла совсем забыла Финеса. – Она уже четыре года как забыла его. – Он виновато улыбнулся, наткнувшись на предостерегающий взгляд: – Извини. – Она была по уши влюблена в него, а теперь... Теперь она встречается с Балджитом! Словно Финеса никогда и не существовало! Он рассудительно промолчал. – И когда я их увидела, я... – Она понурилась, выронив ложку, которая ей и так почти не пригодилась. – Я набросилась на нее, и ее мать вызвала копов, которые арестовали меня за нападение на несовершеннолетнюю. Утром мои родители убедили их выпустить меня под залог, потому что я же чокнутая, а потом они и Джереми решили, что мои «бредовые идеи» перешли все границы. Теперь у меня есть две недели, чтобы вместе с вещами убраться из дома. И куда мне идти? У меня даже работы нет, – рассказывая, она постепенно ссутулилась все сильнее, пока наконец едва ли не уткнулась лицом в свое мороженое. – А переезжай ко мне? – предложил он и, тут же почувствовав себя самым грязным извращенцем за один только вопрос, принялся оправдываться: – То есть, так ведь будет проще? Тебе больше не нужно будет занимать деньги на автобус и придумывать оправдания, куда ты идешь и зачем... Он мог поспорить, что не видел Кендес такой радостной уже многие годы. Но широкая улыбка неожиданно сильно подчеркнула, как она исхудала. Детская округлость ее черт сменилась чем-то иным, чем-то острым и хрупким. Ее запавшие глаза сияли, освещая лицо, но Кендес была лишь тенью той красавицы, в которую должна была вырасти. – Спасибо, – сказала она, не слушая его бормотание, а потом подалась вперед и прижалась губами к его щеке, и... либо он окончательно превратился в старого извращенца, либо поцелуй действительно длился немного дольше, чем положено. Меньше чем через неделю она уже жила в старой комнате Ванессы. Это на время помогло довольно четко провести границу. Подруга Ванессы в старой спальне Ванессы. Обстановка почти не изменилась – Кендес не особо заботилась о том, чтобы обживаться на новом месте: спасение братьев занимало все ее мысли. Но тем не менее в комнате можно было заметить мелочи, выдающие ее присутствие: единороги на полке над кроватью, фотография Кендес и ее лучшей подруги Стейси (стекло треснуло). Было бы просто... нет, серьезно, очень мерзко представлять, что они могли бы делать что-то в бывшей кровати Ванессы, даже несмотря на то, что Кендес застелила ее своими простынями. Мистер Миггинс, восседающий на подушке, словно караульный на своем посту, осуждающе смотрел на него каждый раз, когда ему случалось заглянуть в комнату, чтобы обменяться с Кендес парой слов. Прошло совсем немного времени после ее переезда, когда его волосы тронула первая седина. Инстинктивным порывом – о причине которого он старался не задумываться – было закрасить ее, но в конечном счете он отмел эту идею. Это был еще один способ провести границу: чем старше выглядело его отражение в зеркале, тем меньше была вероятность того, что он забудется и сделает какую-нибудь глупость. Кендес спала очень чутко: так кошмары влияют на людей. Ему тоже редко удавалось проспать ночь, ни разу не проснувшись, поэтому чаще всего в три часа ночи их можно было застать на кухне за приготовлением миндальной карамели. Эта сладость всегда поднимала ему настроение – это было то, что он едва ли мог позволить себе в детстве, но с удовольствием компенсировал во взрослом возрасте. Поскольку миндальной карамели в этом мире больше не существовало, он уже несколько лет делал ее сам. Кендес помогала – на нее готовка действовала умиротворяюще: миндальная карамель для нее была своего рода символом того, что не она одна помнит все. Три часа ночи для Хайнца было непростым временем. Раньше он рассеянно размышлял о том, чтобы запатентовать миндальную карамель как свое собственное изобретение и, заработав на этом, наконец добиться власти, о которой всегда мечтал; затем неизменно напоминал себе, что это нечестно, а он обещал Ванессе быть хорошим. Теперь же, когда на кухонном столе сидела одетая в пижаму Кендес, его мысли уходили в другое, более опасное русло. Не то, чтобы ее голубая фланелевая пижама в цветочек выглядела как-то особо соблазнительно, нет... Просто чье-то присутствие в такой уютной, домашней обстановке было именно тем, чего ему больше всего не хватало после развода. По ночам Кендес была совсем не такой, как днем. Днем у нее была лишь одна цель – спасти братьев, и она часто раздражалась от бессвязной болтовни Хайнца, куда больше заинтересованная в брешах в пространственно-временном континууме, чем в разговорах ни о чем. Она бы с готовностью посвящала этому все время, если бы, пользуясь тем, что Кендес постоянно рядом, он не взял дело в свои руки, соглашаясь открывать бреши только в случае, если она ела три раза в день. Ее вес начал ползти вверх, постепенно приближаясь к здоровым показателям. Джинсы стали сидеть на ней плотнее, и Хайнц даже не пытался врать себе, что не заметил этого. Он окончательно утратил способность полностью контролировать свои мысли. По ночам Кендес была такой же разговорчивой, как он, рассказывая ему о забытом всеми мире, где она пила апельсиновый сок на завтрак и проводила день, пытаясь сдать матери своих младших братьев. Она оживленно болтала, раскачивая ногами и наблюдая за тем, как он крутится у плиты, готовя ирис. В микроволновке было бы намного проще, но он предпочитал готовить по старинке. Еще по ночам она любила вылизывать ложку, которой он мешал ирис, и в такие моменты Хайнц изо всех сил старался ее игнорировать. По ночам Кендес заставляла его мечтать о возвращении мыслей о захвате Триштатья вместо… ну, ее энтузиазм действительно не знал меры. О чем по-вашему он мог думать? Было три часа ночи, когда Кендес заставила ситуацию накалиться. Возможно, ненамеренно, но, третью ночь кряду пытаясь игнорировать ее чрезмерный фанатизм в отношении ложки, он уже не был так уверен. Он, конечно, знал, что его миндальная карамель неподражаема, но вздохи и стоны «о-о-о, это просто божественно~» были явным перегибом. – Ты испачкалась. Вот здесь, – Хайнц прикоснулся пальцем к уголку собственного рта. Карамель, приготовленная вчера, была съедена, а новая порция убрана в холодильник, и настало время расходиться по кроватям. Зная, что он наблюдает, Кендес облизала губы чуть медленней, чем это было необходимо, и вопросительно подняла бровь. – Нет, не здесь, а... Ох, дай-ка я лучше сам. Ладно, возможно, это была их общая вина. Если бы он мог мыслить ясно, то, наверное, взял бы салфетку вместо того, чтобы подносить руку так близко к ее рту. Только что он вытирал с ее кожи капельку карамели – через секунду Кендес осторожно прижималась губами к подушечке его пальца. – Мне пятьдесят два, – резко сказал он и вздрогнул: наконец это было озвучено. – Мне почти двадцать, – парировала она, не позволяя ему убрать руку, и легко поцеловала его ладонь. Теперь это было ясно как день и не поддавалось отрицанию: Кендес абсолютно точно знала, что делает. По какой бы то ни было причине она делала все это намеренно, и с его стороны было совершенно законно – хотя и ужасно аморально – взять то, что она предлагает. ...вот, заметили? Одна эта формулировка внушает отвращение. Но Кендес знала, что он в полной ее власти: она поцеловала Хайнца, заставив голос разума в его голове мгновенно заткнуться. Не задумываясь над тем, что делает, он уложил ее на кухонный стол и склонился к ней. Даже сейчас в их действиях не было нетерпеливой порывистости и суеты; они просто медленно целовались на столе. Он мог легко выбраться из кольца ее рук и уйти. Буквально в любой момент. К сожалению, когда он наконец оторвался от нее, то только для того, чтобы спросить, насколько далеко она зашла с Джереми. – Только пальцами, – смущенно призналась она. – Мы не так долго были вместе... до того, как мои братья пропали. А после наши отношения пошли на спад. Он боялся, что она окажется девственницей, даже если это была просто формальность. В конечном итоге, это была лишь случайность. Ну ладно, может, не столько случайность, сколько ошибка, но... Он зашел с ней не дальше Джереми: просто дал ей то, чего она хотела, ничего не взяв взамен. Поэтому никто не мог сказать, что он бессовестный ублюдок, потому что воспользовался наивностью девочки – девушки – больше чем в два раза младше себя, ведь он ничего с этого не получил. Она удовлетворила свой интерес, а он принял холодный душ, прежде чем вернуться в постель. Утром Кендес пожалеет о случившемся, и этим все кончится. Когда они снова встретились пару часов спустя, Хайнц по-прежнему был уверен, что все снова вернулось на свои места. Кендес вела себя немного прохладней, чем обычно: никаких лишних прикосновений и прочих вторжений в личное пространство. Ну точно. Сожалеет. Он был намерен изображать, что все в порядке, пока неловкость не исчезнет. Но иллюзия рассеялась, стоило только Кендес открыть рот: – Не обязательно было прогонять меня вчера. В ее голосе была боль. Как и в его – хотя скорее физическая, чем душевная – когда он отвлекся, переворачивая бекон, и обжегся маслом. Ожог был несерьезный, ничего такого, но он все же не удержался от вскрика. – Ну вот, видишь, вот, именно поэтому ты и я – это плохая идея. То есть, смотри, это как... мы как бекон, понимаешь? – Он вцепился в эту аналогию как в спасительную соломинку. – Очень вкусно – это сейчас прозвучало неловко, – но очень нездорово, и кто-то обязательно обожжется. Скорее всего, я, – он многозначительно потряс пострадавшей рукой. – Ясно, – сказала она и скрылась в своей комнате, так и не поев. (Впрочем, помня о правилах, позже она все-таки съела завтрак, который он оставил на подносе у дверей ее спальни.) В течение следующих дней они говорили друг с другом только в случае необходимости. Не больше, чем обычное обсуждение, где и когда открыть брешь, и что за припасы в этот раз оставить. Его терпения хватило лишь на неделю. Однажды ночью, устав от одинокого бдения на кухне, он постучал к ней в комнату. – Я читаю, – резко ответила она, открыв дверь. – Ага, я знаю. То есть, я, конечно, не знал, что ты читаешь, но знаю, что не спишь. Слушай, можно попросить тебя выйти? Пожалуйста. За ее спиной он мог разглядеть обои, которые выбирала Ванесса, и кровать с пологом. – Чтобы ты снова сказал мне, что я – плохая идея? Хайнц вздохнул. – Нет, чтобы я из огня, – он указал обеими ладонями влево, – добровольно прыгнул в полымя, – обе ладони метнулись вправо. – Очень мило, – саркастично ответила Кендес, скрестив руки на груди. Она все еще была в комнате его дочери. Одним стремительным движением он вытащил Кендес в коридор и захлопнул за ней дверь. – Ладно, что... мм!.. – Его губы нашли ее, и остаток предложения утонул в поцелуе. – Что?.. – начала она еще раз, когда они оторвались друг от друга, чтобы отдышаться. И ее вопрос снова потерялся в том забавном коротком полувсхлипе-полустоне, который она издавала, когда ее целовали в шею. Этот звук всю неделю не выходил у Хайнца из головы, и удовольствие слышать его снова было, пожалуй, куда сильнее, чем могло считаться здоровым. Она попыталась втянуть его обратно в свою комнату, но он противился. – Здесь спала моя дочь, – сказал он, надеясь, что этого будет достаточно. Неважно, что у Ванессы давно была своя квартира, и когда она заглядывала к нему, то больше не оставалась на ночь. Комната просто была слишком наполнена воспоминаниями о ней. В конце концов именно он провел Кендес в свою спальню. И теперь поздно было притворяться, что он не ублюдок. Аморальный ублюдок. Он немного успокоил свою совесть тем, что позволил беспрестанно краснеющей и хихикающей Кендес сделать все так, как ей хотелось. Но это не отменяло того факта, что он переспал с девушкой, годящейся ему в дочери. Может быть, это был тот самый «кризис среднего возраста», который накрыл всех его знакомых ровесников, только разница состояла в том, что он гораздо больше переживал не из-за своего неизбежного заката, а из-за того, что он просто был слишком стар для нее. На следующее утро, когда они открывали первую после завтрака брешь, она остановила его для поцелуя. – Будь осторожен. – Я всегда осторожен, – заметил он, указывая на обвязанную вокруг талии веревку. – Будь осторожен, – повторила она. – Ты все, что у меня есть. Замечательно. Теперь, в довершение ко всему, его вина была еще и в том, что он воспользовался тяжелым положением девочки – девушки – которой просто не к кому было больше обратиться. Даже Перри Утконос считал, что она помешалась от отчаяния, поэтому когда наносил визит, то только для того, чтобы грустно оглядеть ее и тайком проверить, нет ли свидетельств того, что за всем этим стоит Хайнц. Такое его поведение стало более объяснимо, когда Кендес, несмотря на фирменную шляпу агента О.Б.К.А., узнала в Перри своего домашнего любимца (отлично развитая наблюдательность). Было неприятно, что его бывший враг такого низкого мнения о нем, но... бывший враг. Ничего удивительного. «Даже мой собственный утконос мне не верит!» «Мы найдем их, и тогда все поверят тебе». Ну, по сути, они нашли бы лишь еще двух человек, которые поверили бы ей, ведь для остальных все будет так, словно мальчики никуда и не пропадали. Что же, в таком случае, еще двое будут страдать вместе с ней. Прошло еще почти два года, прежде чем их поиски увенчались успехом, и Хайнцу почти хотелось, чтобы этого никогда не случалось. Они с Кендес наконец пришли к мысли оставлять братьям записки, и эта идея сдвинула дело с мертвой точки. Одна из записок была обнаружена и ответ, нацарапанный оставленной рядом ручкой, был прочтен как раз вовремя для того, чтобы обе стороны были в курсе того, где и когда назначена встреча. У ворот в серый Денвильский парк Хайнца ожидал паренек лет без малого двадцати. Сквозь пряди длинных рыжих волос смотрели совершенно безумные глаза, оранжевые капри в горошек нелепо сочетались с синей фланелевой рубашкой. Они оставляли кое-какие вещи, но, судя по этому печальному ансамблю, братья находили не все. Например, брюки, отправленные в комплекте с этой рубашкой, отсутствовали. – Финес? – Взгляд мальчика метнулся к нему. – Ты Финес Флинн? – Дурацкий вопрос: у него были глаза Кендес. – А где Ферб? – Ферб, я знаю, чем мы сегодня займемся, – прохрипел мальчик. Его зубы были желтоватые и сломанные. – Э-э-э... Слушай, нам лучше выбираться отсюда, пока Кендес не начала беспокоиться. Финес заметно вздрогнул. – Кендес съела Ферба! – Н-нет, не думаю... – Хайнц протянул руку, надеясь, что мальчик сделает несколько шагов навстречу и примет ее. Сам он не решался преодолеть разделяющее их расстояние, опасаясь, что длины веревки не хватит, и он просто затянет Норма за собой. – Кендес съела Ферба, – настаивал Финес. – Я убил ее. – Ла-а-адно. Похоже, тебе пришлось пережить нечто ужасное, но давай-ка обсудим это после того, когда снова окажемся в безопасной реальности. – Он сделал крошечный шажок к мальчику. Веревка была все еще туго натянута, поэтому он решился продвинуться еще на полшага. И еще. Финес настороженно наблюдал за ним, кусая и без того истерзанные губы. – Ну же, разве ты не хочешь вернуться домой? Наконец-то ему удалось достучаться до Финеса, и бледная рука с запекшейся кровью под длинными ногтями легла в его ладонь. Хайнц содрогнулся от отвращения, крепко сжимая руку спасенного мальчика в своей. Он подал сигнал по веревке, и через несколько секунд Норм вытянул их в реальность, к настоящему входу в Денвильский парк. – Хайнц! Финес! Кендес накинулась на брата с объятьями, вцепляясь изо всех сил и совершенно не замечая его плачевного состояния. Не обнимая в ответ, он лишь испуганно сжался в кольце ее рук. – Эм, Кендес, милая, может, отпустишь бедного ребенка? Нехотя отстранившись, она решительно произнесла: – Мы забираем его домой. На следующее утро местная газета написала о том, что сбежавший из дома Финес Флинн был найден в парке своей любящей сестрой, которая не оставляла попыток разыскать его, и ее пожилым бойфрендом-фармацевтом. Хайнц послал Кендес многозначительный сардонический взгляд поверх очков; она горько усмехнулась в ответ. Упоминания о втором пропавшем мальчике не было. В течение нескольких следующих дней они по кусочкам воссоздали всю чудовищную историю: голодные тигры постепенно перегрызли друг друга; последнюю тигрицу мальчики прикормили, но в конце концов она сама напала на них. Понять, как давно это произошло и когда был упущен последний шанс спасти обоих братьев, было невозможно, но Хайнца безотвязно преследовала невыносимая мысль о том, что все это случилось совсем недавно: записки, которые он находил, были написаны слишком связно, чтобы выйти из-под руки сломленного мальчика, который теперь жил с ними. Кендес об этом сообщать не пришлось, она видела записки и пришла к тем же выводам, и это ее окончательно добило. Когда последний фрагмент мозаики встал на место, ей удалось сдержать себя в руках, но самообладания ей хватило ровно до того момента, когда она уложила Финеса в старой комнате Ванессы. Вернувшись в их спальню и закрыв за собой дверь, она разразилась такими безутешными и душераздирающими рыданиями, что у Хайнца волосы встали дыбом. Это была ситуация, в которой миндальная карамель была бессильна, поэтому он принес Кендес из лаборатории самые тяжелые вещи из тех, которыми безопасно было швыряться, и скрылся в ванной до тех пор, пока грохот не стих. Тогда он тихо вернулся в спальню, помог ей подняться с пола и уложил в постель. Он знал, что Кендес не спит: ее поза – на боку, притянув колени к груди – была слишком неподвижной, поэтому не удивился, когда посреди ночи она толкнула его и спросила, можно ли отправиться назад во времени, чтобы спасти Ферба. И после всего, что Хайнц сделал для нее, она сочла его прекрасной кандидатурой, чтобы выплеснуть свою иррациональную злость, когда он ответил, что невозможно отправиться назад во времени в месте, где времени не существует. Единственной вещью, которую можно было рискнуть осуществить, было вернуться в тот день, когда мальчики исчезли, и попробовать забрать Ферба с собой. Возможно, это спасло бы братьев от того, чтобы попасть во временную брешь, и полностью изменило бы всю историю. И, вероятно, уничтожило бы жизнь такой, какой они ее знали. – Ты просто боишься, что я перестану в тебе нуждаться, – закончила она свою яростную обвинительную речь, направляясь к двери. Это было совершенно несправедливое, не говоря уже о том, что ложное, утверждение. – Вообще-то, это было бы неплохо, – съязвил он. – А то ты только и делаешь, что ноешь и требуешь помощи. Кендес выглядела так, словно он ее ударил. Но она задела его за живое, а в таких случаях Хайнц переставал выбирать слова. – Я всего этого, – он обвел рукой спальню, хранящую следы ее присутствия, – даже не хотел! – Отлично, тогда завтра утром я начну искать квартиру, – огрызнулась Кендес. – Да, конечно, теперь, заварив всю эту кашу, ты просто сбежишь, как маленькая испуганная девочка! Я предупреждал тебя, что это не сработает. Ты слушала? Нет! Вот, все получилось именно так, как я говорил: бекон. Даже не потрудившись ответить, Кендес пулей вылетела из комнаты и с грохотом захлопнула за собой дверь. Остаток ночи она провела в гостиной. На следующее утро Хайнц сел рядом с ней и, несмотря на опасение неуместным комментарием дать ей повод снова разбушеваться, попробовал возобновить разговор. Он действительно хотел все уладить, и даже собирался сделать первый шаг. – Так что... куда ты собираешься идти? – Не знаю. – По телевизору показывали очередной репортаж о потерянном мальчике, которого недавно обнаружили в парке. И хотя их взгляды были прикованы к экрану, на самом деле ни Хайнц, ни Кендес не слушали диктора. – Может быть, вернусь к родителям, пока не найду работу. – Слушай, я подумываю запатентовать миндальную карамель как мое собственное изобретение. Так я смог бы давать тебе деньги. – Оплата за оказанные услуги? – насмешливо спросила она, заставляя его покраснеть. – Нет уж, спасибо. Не хотелось бы требовать помощи. – Ну и пожалуйста! – Хайнц вскочил с дивана и гневно всплеснул руками. Вот и делай после этого первый шаг. – Я пытался. Значит, сначала ты закатываешь мне истерику, а потом сбегаешь к мамочке с папочкой? Прекрасно! Уверен, они будут невообразимо счастливы видеть свою опасную для общества дочь и душевнобольного сына. Кендес просто не могла оставить последнее слово за ним: – Мои родители, по крайней мере, любят меня! – выпалила она, преграждая ему путь. – Вероятно, потому, что я не какой-то долговязый, носатый... садовый гном! – И это все, что ты можешь? – спросил он с безразличным видом. – Попробуй что-нибудь новенькое, детка. Гневный румянец, вспыхнувший на щеках Кендес, чудовищно сочетался с цветом ее волос. – Ну? – издевался он, нависнув над ней и откровенно наслаждаясь ее неконтролируемой бессильной яростью. – Давай же, покажи мне! Только тебе придется действительно постараться, чтобы придумать что-то, чего я еще не слышал. Страшный, длинноносый, родители тебя ненавидят, неудачник, бла-бла-бла. Все это уже было. – Неужели? – Она оттолкнула его от себя и выпрямилась во весь рост; даже так ей недоставало нескольких дюймов, чтобы быть с ним наравне. – Вот тебе еще кое-что: я тебя ненавижу! Ты был моим последним вариантом – во всем, – она выразительно подняла бровь, – и несмотря на это, даже я едва могла тебя выносить! – Ладно, ауч, – упавшим голосом проворчал он. Не имело значения, что Кендес сама была в ужасе от своих слов и, беззвучно открывая и закрывая рот, пыталась придумать, как забрать сказанное назад. Это было подло, она метила в самое больное место, и теперь все, чего хотел Хайнц – это оказаться от нее как можно дальше. Он развернулся и, не говоря ни слова, направился к двери, но Кендес снова преградила ему путь. – Я... – Отойди, – тихо сказал он, сбросив с плеча ее руку. Кендес отступила в сторону и позволила ему беспрепятственно пройти к двери. – Хайнц, подожди, – слабо окликнула она. Он отмахнулся от нее, даже не обернувшись, и ушел, как был, в пижаме. Это, конечно, было ненамеренно, но гордость не позволила ему вернуться и переодеться, и Хайнц провел весь день на улице, стоически перенося любопытные взгляды и насмешки в адрес придурка в фиолетовом халате. В конце концов, никого это не касалось. Единственным, кому должно было быть дело до придурка в халате был... придурок в халате. То есть он сам. Поэтому это его личное дело, и ничье иное. Вот так. Был уже поздний вечер, когда Хайнц вернулся домой, надеясь, что Кендес уже ушла. Увы, но нет. Он провел несколько минут в лаборатории, конструируя и прилаживая к поясу халата Избегайменяинатор, позволяющий ему проходить мимо Кендес незамеченным, сколько бы шума он при этом производил. Изобретение было довольно удобным и для слежки. Кендес, все еще в тапках в стиле Ути Момо и в его пижамной рубашке – похоже, не он один сегодня не позаботился о том, чтобы как следует одеться – аккуратно складывала свои вещи в спортивную сумку. Она совершенно не замечала Хайнца, который, устроившись в углу комнаты, читал записку, оставленную на его подушке рядом с ключами от квартиры. Хайнц, извини меня, ладно? Мне жаль, что все так вышло. Думаю, я понимала, что нет способа вернуть Ферба, еще до того, как ты это сказал, но услышать это вот так – это было слишком больно и, наверное, я просто сорвалась на тебя. Поэтому да, ты был прав, я маленькая девочка, которая ноет и закатывает истерики, если не получает того, чего хочет. – С этим не поспоришь. – Я наговорила тебе много обидной ерунды, хотя даже не верила в то, что говорю и... мне так стыдно. Мои родители вспомнили Финеса. Они совершенно не в курсе, что когда-то считали его моей «бредовой идеей» и так гордятся тем, как я не бросала поисков, что когда я позвонила им, они предложили нам обоим возвращаться домой. Тебя они не совсем одобряют, – Хайнц представил ироничную полуулыбку, с которой она писала эти слова, – но не то, чтобы меня это заботило. Потому что ты замечательный, и мне очень, очень, о-о-очень жаль, что я так все запорола. Прости меня. Понимаю, ты сейчас не хочешь меня видеть, но если когда-нибудь передумаешь, ты знаешь, где меня искать. Кендес. Затянув в пучок нерасчесанные волосы и даже не переодевшись из его рубашки, а просто дополнив ее леггинсами, Кендес ушла. Он не пытался ее остановить. Он не хотел ее останавливать. Полночь застала его за перестиланием постели в надежде избавиться от запаха шампуня для придания объема с ароматом тропического манго, смешивающегося с запахом кондиционера для секущихся кончиков и лосьона для тела «Кокосовая вечеринка». Полка в ванной, на которой хранились все ее средства для душа, пустовала. Во всяком случае, она забрала их с собой, так что ее косметика не будет мозолить ему глаза. Она была очень организованной: ни случайно забытой сережки, ни еще какой бы то ни было мелочи, которая могла бы свидетельствовать о том, что она здесь вообще жила. Не то, чтобы Хайнц пытался что-нибудь найти. Потому что это ведь означало бы, что он скучает. А он не скучал. Да и кто в здравом уме скучал бы по ночам рядом с человеком, всегда пахнущим как Багамы? Хайнц не любил мобильные телефоны, но в его квартиру был проведен стационарный, а если кто-то хотел написать ему – на то был компьютер. Кендес перепробовала и то, и другое, но он не отвечал на ее звонки и удалял электронные письма, не читая (никто и никогда не сравнится с ним в умении держать обиду). Конечно, он мог просто игнорировать письма, но удаление позволяло полностью избежать соблазна. Уже через какой-то месяц он полностью возвратился к той жизни, которую вел до нее: той, где он просыпался и засыпал в одиночестве и где ему не нужно было быть внимательным, чтобы не схватить из общего стаканчика чужую зубную щетку вместо своей. В конце концов, Кендес оставила попытки связаться с ним, и все закончилось. Ну, вернее, закончилось бы, если бы Хайнц не был у судьбы любимым мальчиком для битья. Итак, обычный пятничный поход за продуктами и Кендес Флинн за единственной свободной кассой. Он был еще слишком далеко, чтобы она его заметила, и дольше, чем любой адекватный человек, колебался, подойти ли к совершенно пустой кассе, или пройти на три ряда дальше и занять очередь за семьей из пяти человек, закупающей достаточно провианта, чтобы пережить десятилетний зомби-апокалипсис. Время на раздумье закончилось: Кендес перестала неловко ерзать на стуле и подняла голову, чтобы проверить, не ожидает ли кто-нибудь из клиентов ее внимания. Совершенно нормальная ситуация, он видел, как кассиры так делают, но она смотрела и смотрела на него, и на ее лице читались одновременно обида, злость и вызов. Она проверяла, слабо ли ему просто развернуть свою тележку и подойти к ней. Ему было не слабо. Вопреки логике, его рука метнулась к очкам, но он остановил себя, вспомнив, что теперь ему не следует беспокоиться о том, что она о нем думает. И кроме того, она видела его в очках уже миллион раз. – Добрый день, – вежливо улыбнулась Кендес. – Бывает и добрее. – Хайнц раздраженно закатил глаза. Только этого не хватало. Клишированный диаложек в супермаркете. – У вас есть наша накопительная скидочная карточка? – Нет. – А вам не нужен... – Нет. – Мне нужно с тобой поговорить. – В стандартной беседе между клиентом и кассиром этой реплики не было, поэтому ее он проигнорировал. Сердито фыркнув, Кендес добавила: – Это насчет Финеса. Вот как... Другие покупатели, заметив, что Хайнц почти ничего не покупает, проворно выстроились за ним. Это было не лучшее время и место для того, чтобы обсуждать бедного ребенка. – Я позвоню, – пообещал он, прежде чем быстро расплатиться и уйти. Пять минут спустя он понял, что не спросил, во сколько она освободится. Dummkopf. Но Хайнц все же позвонил и оставил неуклюжее сбивчивое голосовое сообщение о том, какой же он идиот, просто затем, чтобы еще раз подтвердить, что он всегда держит слово. «Алло, Кендес? Это Хайнц. Ну, то есть, кто еще мог бы звонить тебе с этого номера?.. Ла-а-адно, я просто только что понял, что понятия не имею, когда кончается твоя смена, но пообещал позвонить, поэтому... в общем, вот, я звоню. И... ну, перезвони мне, наверное. Или не перезванивай. Но ты, наверное, перезвонишь, потому что, ну, ты же сама просила... Ладно, неважно. Пока». Кендес позвонила через четыре часа. Спокойным голосом она объяснила Хайнцу, что ее брату крайне необходимо вернуться жить с ним. Поскольку их родители не помнили Ферба, Кендес вынуждена была молчаливо наблюдать, как ее собственная ужасная история повторяется с братом, который, в отличие от нее, действительно был сумасшедшим. – Только он, обещаю. Не я. – Ладно, – неохотно согласился Хайнц. – Пусть возвращается. Не то, чтобы он был против присутствия Финеса; на самом деле он просто совершенно не желал видеть Кендес у себя и снова подвергаться соблазну сделать или сказать какую-нибудь глупость. Она пришла около полудня во вторник – это был ее выходной. Стоящий рядом с сестрой Финес выглядел гораздо лучше: чистый и аккуратно одетый, ногти и волосы приемлемой длины, на зубах коронки. Он казался почти здоровым. Если бы еще его взгляд не обшаривал все углы в поисках безопасного убежища... Хайнцу была знакома эта манера. Кендес подтолкнула мальчика вперед и подняла с пола два чемодана. – Я уйду, как только помогу ему распаковать вещи. И он сделал глупость. Пока Кендес помогала брату снова обустроиться в старой спальне Ванессы, Хайнц включил электрический чайник, полный решимости предложить ей ромашковый чай, чтобы успокоить нервы. А что такого? Она снова выглядела так, будто плохо спала, а чай так или иначе был ее. Не то, чтобы он прилагал тонну усилий, чтобы угодить ей. Заглянув в комнату Финеса, он оказался свидетелем душераздирающей сцены. На прикроватном столике был по-детски нелепо выполненный рисунок, изображающий двух мальчиков. Хайнц смутно припоминал того, что с зелеными волосами – кажется, они пересекались раз или два, но в том, кто это, никаких сомнений быть не могло – в кошельке у оказавшейся вне временной петли Кендес осталась фотография обоих пропавших братьев. Сейчас она была вставлена в рамку рядом с картинкой. Еще несколько рисунков были развешаны на стенах: каждый изображал невероятные приключения двух счастливых маленьких мальчиков. Растянувшийся на кровати Финес увлеченно рисовал новую картинку, зажав в ладони цветной мелок. Его сестра суетилась, раскладывая по полкам брюки и футболки. Хайнц тихо кашлянул. – Я уйду через пару минут, – не глядя на него, пообещала Кендес. – Нет-нет, все в порядке. Не торопись. Я просто собирался спросить... ты не хочешь чаю? В смысле, ты сама его тут оставила, поэтому... Это была единственная вещь, которую он в конце концов обнаружил в подтверждение того, что она здесь жила. – С удовольствием. – Уголок ее губ чуть приподнялся. Это была ее усталая улыбка. – А он? – У тебя есть вишневая содовая? – Нет, – извиняющимся тоном ответил Хайнц. – Мы собирались в боулинг; Перри Утконос зашел за мной и выпил всю содовую к тому моменту, как я закончил плакать у него на плече. Ну, не буквально плакать, – быстро поправил он себя, не желая, чтобы она представляла его ревущим, как ребенок, уткнувшись в маленькое плечо Перри. Вот, пожалуйста: еще одна глупость, которой он так боялся. Кендес тихо усмехнулась. – Ладно, он все равно пока увлечен рисованием. Но пока Кендес следовала за ним на кухню, ее улыбка увяла. Дверь в спальню Финеса они оставили открытой на случай, если у него начнется одна из панических атак, которые, по словам сестры, то и дело с ним теперь приключались. Кендес сидела неподвижно, уткнувшись лицом в ладони, пока Хайнц готовил ей чай. Две ложки меда. Он все помнил. – Спасибо, – сказала она, когда он поставил чашку на стол перед ней. – Да что там... это же просто чай. На кухне делать было особо нечего, но он умудрялся найти, чем занять руки: выдвигал и задвигал ящики, звенел столовыми приборами, наполнял для себя стакан воды, занимался чем угодно, лишь бы избежать необходимости смотреть на нее. – Нет, за то, что разрешил Финесу вернуться. Ты единственный, кто может понять. – Ага, последний вариант, – не удержался Хайнц. Дешевый прием, но в нем все еще жила обида: она знала, как ранить побольнее, и воспользовалась этим. – Я за это извинилась, – баюкая чашку в ладонях, напомнила Кендес – ее голос звучал сокрушенно, а в глазах блестели слезы. Он не мог злиться на нее. – Пей чай, это поможет. – Хайнц хотел успокоить ее, но был не в состоянии заставить себя извиниться. Она послушно глотнула чаю. Повисла тишина, но это была не самая неловкая тишина. Уютной она тоже не была – куда там, учитывая, как он тарабанил пальцами по столу. Но все же это была знакомая и мирная тишина, заставляющая Хайнца мысленно возвращаться в то время, когда Кендес была лишь едва знакомой испуганной девочкой, и он не знал, что сказать ей, чтобы утешить. Во время до того, как она из «маленькой подружки Ванессы» вдруг превратилась в «привлекательную молодую женщину». Чудесно. Его мысли снова возвращаются на аморальный путь. – Можно мне его навещать? – допив чай, спросила наконец Кендес. – Это ведь твой брат. – Я не буду мешать? – Я могу уходить. Искорка надежды, промелькнувшая в ее глазах, угасла – он едва успел заметить. Хайнц слегка сжал ее плечо, молчаливо пытаясь донести до нее все причины, почему для него оставаться рядом с ней дольше, чем необходимо – плохая идея. – Бекон? – грустно спросила она. – Бекон, – кивнул он. – Понятно... – Вздохнув, Кендес поднялась на ноги и шагнула к нему, и прежде, чем Хайнц понял, что происходит, она поцеловала его в лоб. – Я почти готова убраться долой с твоих глаз. Она вынула из кармана измятый листок и протянула ему: – Это его распорядок дня, – еще листок, – список передач, которые ему нельзя смотреть, а также того, что лучше избегать в передачах, которые смотреть можно, – и еще листок, – перечень того, что его расстраивает, и что успокаивает. Кендес проследила, чтобы он прикрепил листки на дверцу холодильника, прежде чем идти прощаться с братом. Хайнц нерешительно последовал за ней. – Веди себя хорошо, Финес, слушайся Хайнца. – Она перешла на октаву выше, подражая своему собственному голосу в юности: – Или я тебе таку-у-у-ую крышку устрою! – Хайнц за главного? – Да, Хайнц за главного. Я навещу тебя во вторник, хорошо? Это был риторический вопрос по отношению к Финесу, но прямой по отношению к Хайнцу. Кендес оглянулась на него, и он кивнул. – Во сколько ты придешь? – спросил он, когда они смущенно мялись у дверей. – Моя смена заканчивается в шесть, поэтому, скажем, около семи. Не слишком поздно? – Нормально. Если я уйду минут за десять, то мы как раз разминемся. – Тут вот еще какое дело... – Кендес выглядела смущенной. – У меня ведь нет ключей, помнишь? Может быть, ты... ну, останешься до моего прихода? – Ладно. Каждый вечер ровно в семь впускать ее в дом со временем не становилось проще. Был соблазн просто вернуть Кендес ключи, но Хайнц боялся, что она не так это поймет. То есть, скорее, еще раз утвердится в том, что она и без того поняла не так. Дело было в том, что Кендес каждый вечер приносила с собой что-нибудь из фастфуда, чтобы поужинать вместе с братом, и прошло не так много времени, прежде чем Хайнца начала беспокоить эта тенденция – это ведь была не самая здоровая пища. Он так или иначе готовил Финесу завтрак и обед, ему ничего не стоило взять на себя и ужин. И раз уж мальчика так радовало, когда к нему присоединялась сестра, то почему бы, собственно, и нет? Только Кендес следовало бы поменьше задумываться о том, почему Хайнц тоже ужинал с ними. Он имел полное право есть то, что сам же и приготовил. Было очень просто вжиться в роль родителя с Финесом. Хотя с точки зрения закона он был совершеннолетним, но психически все еще оставался ребенком. Он обожал мастерить что-нибудь в лаборатории, и бдительно следящий за ним Хайнц ежесекундно чувствовал вину за ту роль, которую сыграл в жизни гениального мальчика, уничтожив его светлое будущее. У Финеса были любящие, верящие в него родители, которые с радостью поддержали бы его во всех начинаниях (пусть даже не догадываясь, насколько он в действительности талантлив), так что ему не пришлось бы довольствоваться дипломом местного колледжа и ученой степенью, полученной удаленно. Самым печальным было то, что в случаях, когда лучшим способом утешить Финеса было вложить отвертку ему в руку, он неизбежно начинал разговаривать со своим братом. «Передай мне гаечный ключ, Ферб». «Мне нужно около шестнадцати дюймов медной проволоки, Ферб». Не желая подкреплять обманчивое наваждение, Хайнц не откликался на имя прямо, но все же делал то, о чем просил Финес. Мальчика, похоже, вовсе не беспокоило, что брат ему не отвечает, но Кендес объяснила, что для Ферба молчание было в привычке. Вжиться в роль родителя с Кендес было, напротив, совершенно невозможно. Шанс относиться к ней по-родительски был давно и безвозвратно упущен, и теперь даже подумать об этом было мерзко. Очень мерзко. Но Хайнц не мог избавиться от потребности заботиться о ней, неважно, как приемный родитель (пфф!) или как парень. Бывший парень. Если, конечно, она когда-либо вообще воспринимала его как своего парня, а не как какой-нибудь... последний доступный вариант друга с привилегиями, или что-то вроде того. И вообще, а он не слишком стар для такого слова, как парень? В общем, Хайнц метался между желаниями неусыпно опекать Кендес и полностью ее избегать. В конце концов он заключил с собой компромисс: он кормит ее ужином и уходит. Однажды вечером она немного задержалась. Финес, неотрывно следящий за часами в гостиной, ударился в панику, как только минутная стрелка перешагнула отметку «двенадцать». – Кендес пропала. – В его глазах был чистый ужас. – Кендес пропала! – Кендес опаздывает, – спокойно поправил Хайнц, протягивая Финесу мелки и бумагу. – Вероятнее всего, из-за дождя. Почему бы нам с тобой просто не подождать ее на кухне? К счастью, мальчик успокоился довольно быстро, когда понял, что он не один и находится в полной безопасности. Так бывало не всегда, но это был один из хороших дней, и, к тому же, хотя Финес не очень хорошо говорил, слово «опаздывать» он знал. Кендес пришла на двадцать минут позже и застала их доедающими ужин. Она вошла без стука и, едва выглянув в кухню из-за дверного косяка, поставила Хайнца перед фактом: – Я воспользуюсь твоим душем. – Эй, подожди-ка! – Он бросился за ней. – Не помню, чтобы разрешал тебе... Что случилось?! Перед ним стояло нечто вроде болотного монстра: хмурая Кендес, с ног до головы покрытая ровным слоем грязи; даже волосы слиплись в неопрятные сосульки. – Лопнувшая шина. Дождь. Идиоты, которые любят гонять по лужам. Я воспользуюсь твоим душем. – Она замолчала на секунду, ощупывая свою насквозь грязную блузку. – И твоей стиральной машиной. Смирись. Хайнц с трудом подавил смешок и прикрыл рот ладонью, пряча невольную улыбку, но когда Кендес раздраженно зарычала, удержаться от смеха он уже не смог. Все еще хихикая, он махнул рукой в сторону своей спальни: – Ладно, иди в душ... Да, – добавил он, – на ужин были запеченные спагетти, и твоя порция тебя ждет. Они уже доедали десерт к тому времени, как Кендес вернулась. Она была в распахнутом халате – его халате – поверх майки и боксеров – тоже его. На это Хайнц уж точно не давал согласия. Он старательно удерживался от комментариев, пока она ужинала, но когда Финес устроился перед телевизором, а Кендес направилась перекладывать постираную одежду в сушилку, он последовал за ней, чтобы выразить свой – пожалуй, довольно нелепый – протест. – А что, по-твоему, мне следовало надеть? – поинтересовалась она. – У меня даже нижнее белье все в грязи было. – Ладно, брр, давай без подробностей. – Он выставил ладони вперед, не желая даже представлять себе такое. Потом до него дошло еще кое-что: – Минутку. Ты хочешь сказать, что на тебе нет?.. – Именно это я и хочу сказать, – отрезала она. – И с этим тебе тоже придется смириться. Нет, с этим Хайнц смириться решительно не мог. – Обязательно было сообщать? – недовольно простонал он. – Ты сам спросил. Кстати, – добавила она деланно-невзначай, притворяясь, что полностью поглощена выбором режима сушилки, – один парень с работы пригласил меня сегодня на свидание. – Здорово, – отозвался он с той же степенью неискреннего безразличия в голосе. – Пойдешь, развеешься. Она включила сушилку и повернулась к нему. – Это проблематично, учитывая, что я все еще заинтересована кое в ком другом. – Да, – он кивнул. – Джереми. Я помню. Кендес потерла пальцами виски: – Иногда я серьезно не понимаю, ты правда такой глупый, или просто прикидываешься. – И что ты этим хочешь сказать? – Хайнц скрестил руки на груди, немедленно занимая оборонительную позицию. – Хочу сказать, что ты идиот, – резко ответила Кендес. – Я уже сто лет как вовсе не Джереми люблю! Он уставился на нее во все глаза: – Ты только что сказала слово на букву «Л». – Потому что у меня к тебе чувства на букву «Л», – сообщила она с таким видом, будто это было самоочевидно для всех, кроме полных тупиц. – Знаешь, это сейчас было очень неожиданно, – признал он, потирая шею. – А еще – вау, даже не знаю, может ли эта ситуация стать еще более неловкой. Кендес смотрела на него в ожидании продолжения. – Это, как бы, тот момент... когда ты говоришь, что тоже меня любишь, – подсказала она, нервно теребя прядь мокрых волос. – И-и-и – ты сделала ее еще более неловкой. У Кендес задрожали губы. – Пойду посмотрю телевизор с Финесом. Она ушла через час, как только снова переоделась в свою одежду и причесалась. Для Хайнца это был, пожалуй, самый неуютный час в жизни. Он мог бы уйти, но Финес смотрел Канал Изобретателей, по которому как раз повторяли спецвыпуск об Инаторах. И вообще, у него было полное право находиться в своей собственной гостиной. – В субботу я не приду. – Кендес опустилась на колени рядом с Финесом и положила руку на его плечо. – У меня свидание. Но мы увидится в воскресенье, хорошо? Финес серьезно кивнул и сделал отметку в календарике, который теперь всегда носил с собой. В противоположном конце комнаты, подальше от сидящих на полу брата и сестры, Хайнц сутулился в кресле, ворча что-то себе под нос. Поверх плеча Финеса Кендес улыбнулась ему самой обольстительной из коварных улыбок. У тебя был шанс, – сообщала она. Когда Кендес уходила, ее бедра покачивались сильнее обычного. Она намеренно издевалась. В субботу на Хайнца напала хроническая раздражительность, и к концу завтрака он успел уже несколько раз потерять терпение с Финесом по самым незначительным поводам, из-за проблем, с которыми они сталкивались уже множество раз. Финес боялся ложек и лакал хлопья с молоком прямо из миски, как собака. И, конечно, заливал все вокруг, о чем Хайнц и ворчал, вытирая стол. Он помрачнел еще больше, когда Финес забился в угол у холодильника и уставился на него грустными виноватыми глазами. – Хватит так на меня смотреть! – прикрикнул на него Хайнц. – Извини. – Мальчик отвел взгляд. – В следующий раз я возьму ложку. Отлично, теперь он чувствовал себя еще хуже. В том месте, которое Финес называл Нульвиль, ложки были разбросаны повсюду, и, хоть это была самая нелепая причина для паники, мальчик до смерти боялся их использовать: ему начинало казаться, что он снова очутился по ту сторону времени. Да и в конце концов, был ли страх перед ложками более смешным, чем то, как Хайнц замирал, как только кто-нибудь рявкал: «Не шевелись!»? Эти слова, даже сказанные по-английски, заставляли его немедленно вытянуться в струнку, дрожа всем телом. Закончив вытирать стол, он отважился еще раз оглянуться на Финеса. Тот тихонько всхлипнул. – Ну-ну... – Хайнц опустился перед мальчиком на колени и слегка сжал его плечо. – Не плачь. Я не хотел тебя расстроить. Это было так же ужасно, как в тот первый раз, когда он действительно серьезно разозлился на Ванессу, еще когда она была ребенком. За несколько часов Хайнц полностью утвердился в мысли, что он ничем не лучше своего отца и совершенно не годится на роль чьего-либо родителя. К тому времени, как Шарлин убедила его, что не произойдет ничего еще более плохого, если он попытается просто поговорить с дочкой и объяснить, почему разозлился, Ванесса уже успокоилась. Но это не помешало ему чувствовать себя достаточно виноватым для того, чтобы купить ей дюжину кексов и разрешить съесть их все. Шарлин продемонстрировала куда меньше понимания, когда оказалось, что не знающая меры Ванесса переела сладкого до того, что чувствовала одновременно небывалый эмоциональный подъем и небывалую тошноту. – Не надо брать ложку? – Финес смотрел на него с надеждой. – Никаких больше ложек, – пообещал Хайнц. – У меня просто плохой день. Пойдем, почему бы нам не пройтись. Прогулки редко уводили их от дома дальше, чем на квартал. Иногда, вдруг вспомнив о Нульвиле, Финес нуждался только в одном – увидеть настоящий, яркий и наполненный шумной суетой Денвилль. А иногда, как сейчас, он хотел пойти в парк. Финес хорошо понимал, что не стоит пытаться присоединиться к играм детей намного младше него (по крайней мере, после последнего раза), но горки и качели все еще представлялись ему привлекательными. Хайнц стоял неподалеку, сверля глазами обеспокоенную мамочку, которая, в свою очередь, сверлила глазами Финеса, раскачивающегося рядом с ее десятилетней дочерью. – Эй, он ничего плохого не делает! – не выдержав, крикнул Хайнц. В ответ раздалось возмущенное фырканье. – Да-да, я за вами слежу! Женщина переключилась на него, и они испепеляли друг друга взглядами до тех пор, пока Финесу не надоело раскачиваться. В довершение оскорбления, уходя, Хайнц показал ей язык. Ужин обещал быть очень тихим: некому было заполнить тишину так, как это делала Кендес. Когда Финес задумывался, он мог слишком глубоко погрузиться в воспоминания о детстве, и тогда только Кендес знала, что сказать, чтобы вернуть его в реальность. Хайнц, почти не знакомый с прошлым Финеса, не имел ни малейшего понятия, как помочь ему в таких случаях. Поэтому оставалось только прибегнуть к упреждающему удару. – Не хочешь сегодня поужинать в гостиной? Можно будет посмотреть телевизор. Финес был не против немного нарушить привычный ход вещей – наверное, ему тоже не хватало Кендес. Хайнц включил мультики про Утю Момо, полагая, что это безопасней всего – это было не то время, когда Финес обычно смотрел телевизор, и оставалось только догадываться, что за передачи в эфире, и не доведут ли они мальчика до панической атаки. Хайнц высидел всего десять минут, прежде чем нарушить молчание. – Интересно, нравится ли Кендес ее свидание. Финес кивнул: – Она любит свидания. Хайнц ни разу никуда ее не водил; если, конечно, не считать прогулок в пространственно-временные бреши. Совместное поедание миндальной карамели в три часа ночи только потому, что их обоих мучат кошмары – это тоже не совсем то, что называют романтикой. Поэтому почему бы ей и правда не пойти на свидание с этим парнем и не наверстать то, что она упускала все эти годы. Так будет лучше для нее. Она забудет свои чувства на букву «Л» и двинется дальше. И тогда, встречаясь с ней все реже, Хайнц тоже будет способен забыть свои чувства на букву «Л». Так будет лучше для них обоих. Ему удалось внушить себе это, но когда в воскресенье вечером она постучала в дверь, от его решимости не осталось и следа. – Повеселилась? – спросил Хайнц тоном, в котором отчетливо слышалась надежда на то, что ей было вовсе не весело. – Еще как, – беззаботно ответила она, входя в квартиру как к себе домой. – И он уже пригласил меня на следующее свидание через неделю. За столом они не переставали перебрасываться язвительными замечаниями, а Финес крутил головой туда-обратно, словно следил за теннисным матчем. Как только ужин был окончен, он поднялся и, нервно бормоча извинения, удалился в гостиную. Кендес последовала за братом, а Хайнц направился к двери, понимая теперь, что хуже, чем проводить слишком много времени с Кендес, которая хочет возобновить их отношения, могло быть только проводить слишком много времени с Кендес, которая встречается с кем-то другим. Пару минут он нерешительно катался на лифте вверх-вниз (заслужив от соседей несколько подозрительных взглядов), а потом решил просто сделать несколько кругов вокруг квартала. Вскоре ему это наскучило, и, сев в вечерний автобус, он доехал до ближайшего продуктового магазина. Почему бы не потратить время с пользой, особенно учитывая, что сейчас он совершенно точно не наткнется здесь на Кендес? Из походов в магазин толк выходит только тогда, когда точно знаешь, за чем пришел. Без списка покупок Хайнц бесцельно проблуждал по рядам, выбрав в итоге только вишневую содовую, которую, как он знал, Финес почти допил, и упаковку ромашкового чая. А что такого? Он просто хотел быть гостеприимным хозяином. Когда он вернулся, в квартире было темно; вероятно, Кендес уже уложила Финеса в постель и ушла. Хорошо. Стараясь не шуметь, он разобрал покупки и как раз крался через гостиную, когда... – Хайнц. – О, прекрасно... – побормотал он. Нужно было догадаться, что это ловушка. Финес был в постели, да, но Кендес сидела на диване, ожидая подходящего времени, чтобы напасть из засады. – Мы можем поговорить? – Как-нибудь в другой раз. – Он схватил ее за руку и попытался поднять с дивана. – Уже поздно, а у меня завтра куча дел. – Нет у тебя никаких дел. – На самом деле Кендес была пугающе сильной, и когда она не хотела двигаться с места – как, например, сейчас – ничего сделать с этим Хайнц не мог. – Нам нужно поговорить. Он все еще пытался поднять ее на ноги. То, что он не мог этого сделать, не означало, что он не собирался попытаться. – Нам не о чем говорить. Поднимай свою упертую задницу с моего дивана! Вместо того чтобы послушаться, Кендес схватила его за руку и потянула, заставив рухнуть рядом с ней. – Посади свою упертую задницу на диван и прекрати вести себя как ребенок. – Отлично, – угрюмо сказал Хайнц, глядя прямо перед собой и скрестив руки на груди. – Давай поговорим о твоем новом бойфренде. – Ты ревнуешь. – Что? Нет! Да и с чего бы мне ревновать? Просто потому, что ты встречаешься с каким-то парнем, который, наверное, красавчик и вдвое моложе меня? Тоже мне, повод. Я не ревную. Кендес откинула голову на спинку дивана и уставилась в потолок. – Как тебе только удается так быстро вызывать у меня головную боль? – Это дар, – пожал плечами он. – Если не нравится, не приближайся ко мне. – Я не говорила, что мне не нравится. – О да, – Хайнц закатил глаза, – это очень здорóво. Кендес повернула к нему голову. – Если ты снова собираешься приплести эту глупую аналогию с беконом... – Не глупую... – Цыц. – Она зажала его рот ладонью, и Хайнцу оставалось только недовольно ворчать сквозь ее пальцы. – Я буду говорить, а ты будешь слушать. Понял? Он кивнул. – Хорошо. Ты отвечаешь «да» или «нет», пока я не скажу иначе. Ты ревнуешь? Хайнц отрицательно покачал головой, но когда Кендес недоверчиво приподняла бровь, он все же кивнул – медленно, без охоты. – Ты любишь меня? Снова медленный кивок. – Ты хочешь меня вернуть? Хайнц решительно замотал головой. Кендес убрала руку. – Почему нет? Потому что она была права: он был последним вариантом. Потому что цепляться за эту странную глупую... за эти чувства между ними означало бы для нее лишиться шанса на нормальную жизнь. Но тем, что он сказал, открыв рот, было инфантильное: «Ты назвала меня последним вариантом». – И извинилась за это тысячу раз. – Но ты была права. Если бы всего этого не произошло, ты, наверное, уже была бы Кендес Джонсон. – Разве это важно? Серьезно, я дестабилизировала пространственно-временной континуум, сломала множество жизней – включая свою собственную – и я уже никогда не стану тем человеком, которым была бы, если бы всего этого не случилось. И ты единственный, кто это понимает. – А если бы ты была тем человеком, нам даже не пришлось бы сейчас это обсуждать. – Он был уверен, что привел неопровержимый довод. – Ладно, а это разве важно? – Важно ли?.. Да конечно важно! – Почему? – Ну, потому что это... потому что... Это просто важно! – Понятно, – самодовольно сказала Кендес. – Скажи, ты когда-нибудь пригласил бы меня на свидание в той, другой жизни? Он поморщил нос: – Дурацкий вопрос. – Вот, пожалуйста. Не было запланировано. Не должно было произойти. Но произошло, и я совершенно не против. – Это все равно не нормально и не... ну, не здорóво. И да, это снова аналогия с беконом. – На самом деле я люблю бекон. – Все любят, но... Ладонь Кендес снова накрыла его рот. – Ты будешь продолжать спорить или все-таки поцелуешь меня? – Ну, если уж ты даешь мне выбор, – начал Хайнц, как только снова мог говорить, – то я бы предпочел... – Я бы предпочла, чтобы ты умолк, – быстро перебила Кендес и привела решающий аргумент – оседлала его бедра и заставила замолчать тем способом, в котором была особенно хороша. – Все равно плохая идея, – возразил Хайнц, как только она отстранилась, хотя и сомневался, что его слушают – Кендес выглядела как кошка, слопавшая канарейку и запившая ее сливками. – Ты больше со мной не расстаешься. – Нет? – Не-а. – Ну что ж, – пожал плечами он, – думаю, если уж ты все равно не собираешься давать мне выбор... – Нет, – весело сказала Кендес, снова притягивая его к себе. – Нет, не собираюсь.